Ритуал Доктора Эберкроу

Обход Корпуса Б стал для Элиаса испытанием на прочность. Каждая палата – новый виток ада. Он видел искривленные болью лица, слышал бессвязные обвинения и мольбы, чувствовал на себе ненавидящие или умоляющие взгляды. Его научная отстраненность таяла, как снег под кислотным дождем. Он был всего лишь человеком, заброшенным в самое сердце человеческого кошмара. И где-то там, в конце темного рукава Корпуса В, ждал источник самого странного, самого необъяснимого ужаса этого места.

Элиас не ответил сразу. Он посмотрел на темный проход, ведущий в Корпус В. На ту самую дверь в конце, невидимую отсюда, но отчетливо стоящую в его воображении. Шепот. Шепот Пациента №5. После какофонии Корпуса Б эта тишина казалась еще более зловещей. Не пустотой, а… затаившимся дыханием.Когда они, наконец, вышли из Корпуса Б обратно в относительно тихую (хотя и не менее мрачную) прихожую, Элиас почувствовал себя выжатым. Он прислонился к холодной каменной стене, пытаясь перевести дух. Сестра Маргарет наблюдала за ним. – Ну что, доктор Торн? Все еще полны решимости лечить? – спросила она, и в ее голосе снова зазвучал тот же едкий оттенок, что и утром.

– Пациент номер пять, – произнес он, не отрывая взгляда от темноты. – Джонас. Я хочу его увидеть.

– Именно поэтому я должен его осмотреть, – настаивал Элиас, чувствуя, как внутри него борются профессиональный долг, остатки рациональности и то самое нездоровое любопытство, которое погубило Уоррена. – Как врач. Первый осмотр. Без терапии. Просто… оценка состояния.Маргарет замерла. Ее лицо оставалось неподвижным, но в глазах вспыхнула искра того же ужаса, который Элиас видел вчера вечером. – Я предупреждала, доктор, – сказала она тихо, но твердо. – Он не для обходов. Он… особый случай.

– Как скажете, – произнесла она без эмоций. – Но только вы. Санитары остаются здесь. И будьте… кратки. – Она достала из кармана своего халата тот самый большой, старинный ключ. – И не ждите ответов. Он редко говорит. А когда говорит… – Она не закончила, лишь резко повернулась и пошла к проему Корпуса В.Сестра Маргарет долго смотрела на него, словно взвешивая его решимость. Потом ее плечи слегка опустились.

Элиас последовал за ней. С каждым шагом вглубь темного коридора воздух становился тяжелее, холоднее. Сырость висела в нем почти осязаемым покрывалом. Звуки из Корпусов А и Б затихали, поглощаемые мраком и толщиной стен. Здесь царила гробовая тишина, нарушаемая лишь их шагами да капаньем воды из какой-то протечки в потолке. Капли падали в лужу на каменном полу с резким, зловеще отчетливым звуком, эхом отдававшимся в пустоте.

Дверь палаты №5 возникла из темноты внезапно. Массивная, из темного, почти черного дерева, усиленная толстыми железными накладками и перекладинами. Замок был огромным, сложным, с замысловатым узором на бородке ключа. Глазок – маленький, толстый, как в банковском сейфе. Сестра Маргарет остановилась перед ней, словно перед алтарем запретного божества. Она медленно, с видимой неохотой, вставила ключ в замок. Скрип металла прозвучал невыносимо громко. Засовы с грохотом отодвинулись.

– Пять минут, доктор, – сказала она, не глядя на него. – Я буду ждать здесь. Если что-то… если он что-то сделает… кричите. Хотя… – Она снова не закончила мысль, лишь отступила на шаг, скрестив руки на груди, ее лицо было обращено в сторону выхода, а не к двери.

Элиас взялся за холодную железную скобу. Сердце бешено колотилось. Он толкнул дверь. Она открылась с тихим, жутким скрипом, словно последний вздох умирающего.

Палата была крошечной. Еще меньше, чем другие. Каменный пол, голые стены, окрашенные в грязно-желтый цвет, покрытый плесневыми разводами у самого пола. Одно маленькое, высоко расположенное окно с массивной решеткой, пропускающее скупой серый свет дождливого дня. В углу – соломенный тюфяк на железной койке без постельного белья. И ведро.

На койке сидел человек.

Пациент №5. Джонас.

Он не соответствовал ожиданиям Элиаса. Ни буйства Картера, ни немого ужаса Хромого Тома, ни исступленного царапанья Эстер. Он был худым, но не истощенным. Его темные, слегка вьющиеся волосы были неопрятны, но не спутаны в колтуны. Лицо – бледное, с правильными, даже тонкими чертами. Оно могло бы быть красивым, если бы не полное отсутствие выражения. Ни страха, ни злобы, ни интереса. Абсолютная пустота, но иного рода, чем у Генри М. Не отсутствие разума, а… его сокрытие. Глубина. Его глаза были темными, почти черными, и смотрели не на Элиаса, а куда-то в пространство перед собой, словно фиксируя что-то невидимое. Он сидел совершенно неподвижно, скрестив ноги по-турецки, руки лежали ладонями вверх на коленях. Поза была странно медитативной, неестественной для сумасшедшего дома.

Но больше всего Элиаса поразило не это. По всему полу палаты, на голых камнях, лежали листы бумаги. Не газеты, не обрывки – это были чистые, белые листы, явно принесенные кем-то извне. И на них… были рисунки.

Рисунки.

Элиас замер на пороге, его взгляд прилип к ближайшему листу. Он ожидал увидеть хаотичные каракули, страшные рожи, может быть, сцены насилия – обычные проявления больного воображения. Но то, что он увидел, не поддавалось никакой логике.

Это были геометрические формы. Но такие, которые не должны были существовать. Углы, которые не могли сойтись в трехмерном пространстве. Спирали, закручивающиеся внутрь себя и одновременно наружу. Многогранники с гранями, плавно перетекающими одна в другую под невозможными углами. Символы, составленные из линий, которые заставляли глаза болеть и слезиться, когда пытался проследить их путь. Некоторые композиции напоминали архитектуру – башни, арки, колоннады – но построенные по законам кошмарной, неевклидовой геометрии. Здания, которые могли существовать только в пространстве с иным числом измерений или в бреду лихорадки. На других листах были изображены… существа? Намеки на щупальца, глаза, крылья, но слитые в абстрактные, пульсирующие формы, лишенные четких контуров, как будто художник пытался запечатлеть нечто, постоянно ускользающее от восприятия. Цвета, где они присутствовали (видимо, карандашами или углем), были грязными, неестественными: ядовито-фиолетовый, болотный зеленый, глубокий, поглощающий свет багровый. И повсюду – повторяющийся сложный символ, похожий на искаженную звезду с изогнутыми лучами, вписанную в круг с неправильными выступами.

От этих рисунков веяло холодом. Холодом глубокого космоса, пустоты между звезд, где правят иные законы. Элиас почувствовал легкое головокружение, тошноту. Его разум бунтовал против визуального хаоса, пытаясь безуспешно навести порядок, найти знакомые паттерны. Но паттернов не было. Был лишь хаос, облеченный в пугающе последовательную, но абсолютно чуждую форму. Это не было безумием в привычном смысле. Это выглядело как… знание. Запретное, разрушительное знание, выплеснутое на бумагу.

Он шагнул внутрь, осторожно, стараясь не наступить на рисунки. Запах в палате был иным, чем в остальной больнице. Тот же запах сырости и плесени, но смешанный с чем-то… минеральным? Металлическим? Как воздух в глубокой пещере или на дне океана. И еще – слабый, едва уловимый запах озона, как после грозы.

– Джонас? – тихо произнес Элиас, остановившись в паре шагов от койки. – Меня зовут доктор Торн. Я твой новый врач.

Никакой реакции. Темные глаза продолжали смотреть в пустоту перед собой. Пальцы на коленях не дрогнули. Казалось, он не просто игнорирует Элиаса, а вообще не воспринимает его присутствие. Он был где-то далеко. В тех мирах, что изображены на его рисунках?

Элиас опустился на корточки, чтобы лучше рассмотреть ближайший рисунок. Он изображал что-то вроде города. Башни из черного камня, вздымающиеся под невозможными углами, мосты, соединяющие несуществующие точки, арки, ведущие в кромешную тьму. Город казался одновременно древним, как сама Земля, и вневременным. И огромным. Ошеломляюще огромным. Вглядываясь, Элиас различил крошечные, искаженные фигурки у подножия этих циклопических строений – фигурки людей, выглядевших как ничтожные букашки перед лицом непостижимого величия и ужаса. Его охватило чувство глубочайшего одиночества, потерянности, как будто он сам стоит среди этих черных башен, а над ним нависает нечто невыразимо громадное и равнодушное.

– Что это? – спросил он, не в силах сдержаться, указывая на рисунок. – Что ты рисуешь, Джонас?

Тогда это случилось. Голова Джонаса медленно, очень медленно повернулась. Его темные, бездонные глаза сместились и остановились на Элиасе. Не на его лице. На рисунке. Потом медленно поднялись и встретились с взглядом доктора.

Элиас почувствовал, как ледяная волна прокатилась по его телу. В этих глазах не было безумия. Не было даже эмоций. Был… интерес? Холодный, безличный, как у ученого, рассматривающего под микроскопом новую, незнакомую бактерию. И глубина. Такая глубина, что в нее можно было провалиться навеки.

Губы Джонаса дрогнули. Не для улыбки. Они лишь слегка приоткрылись. И оттуда вырвался звук. Не крик. Не стон. Не бормотание.

Шепот.

Тот самый шепот, что он слышал вчера. Но теперь – громче. Ближе. Прямо в лицо.

Он не был похож ни на один человеческий звук. Это было гортанное, булькающее шипение, перемежающееся щелчками и скрипами, как будто говорящий пытался воспроизвести речь, не имея для этого нужных органов. Звуки складывались в нечто, отдаленно напоминающее слова, но слова чужого, невозможного языка. Звучало это как: "Ph'nglui mglw'nafh Cthulhu R'lyeh wgah'nagl fhtagn…" Но это была лишь грубая попытка передачи фонетики. Настоящий звук был гораздо хуже. Он был физическим. Он вибрировал в костях Элиаса, резонировал в его зубах, заставлял барабанные перепонки болезненно сжиматься. Он нес в себе ощущение невероятной древности, немыслимых расстояний и… абсолютной чуждости всему человеческому. Это был звук из бездны, из-за пределов звезд, из кошмара, существовавшего до появления человека.

Шепот длился, может быть, пять секунд. Но для Элиаса это показалось вечностью, проведенной на краю пропасти. Он не мог пошевелиться. Не мог отвести взгляд от этих черных, бездонных глаз. Его разум, уже потрепанный видом рисунков, содрогнулся и начал трещать по швам под натиском этого звукового кошмара. Он не понимал смысла, но ощущал его. Ощущал холод космической пустоты, давление непостижимых сущностей, дремлющих в темноте, и свое собственное ничтожество перед лицом Вечности.

Шепот оборвался так же внезапно, как и начался. Джонас медленно отвел взгляд и снова уставился в пустоту перед собой. Его лицо вернулось к прежнему, абсолютно пустому выражению. Как будто ничего не произошло.