Заточение за Гранью

Остальные заключенные замерли, наблюдая. Страх и азарт читались на их лицах. Охранник на вышке тоже перестал смотреть в пустоту и сосредоточился на сцене. Философ, работавший в другой части зала, прикрыл глаза и покачал головой, его губы шевелились, будто он что-то считал.

Айзек посмотрел на руку "Борца". Потом медленно поднял взгляд на его лицо. В его глазах не было ни страха, ни вызова. Было абсолютное, ледяное безразличие. Как к насекомому.

"Убери руку," – сказал Айзек тихо, но так, что его слова пробились сквозь грохот машин.

"Борец" засмеялся. Громко, вызывающе. "Ого! Молчун заговорил! И что ты сделаешь, шишка? Пожалуешься?" Он резко пнул бутылку с водой. Она покатилась, выплескивая содержимое. "Вот твоя вода!"

В следующее мгновение "Борец" уже лежал на спине на мокром, скользком полу. Айзек стоял над ним. Никто не видел, как он встал, как двинулся. Это было слишком быстро. Один момент – "Борец" издевался, следующий – он был сбит с ног мощным, точным ударом в солнечное сплетение. Айзек не кричал, не матерился. Его лицо оставалось каменным. Он наклонился.

"Я сказал – убери руку," – его голос был тише прежнего, но от него по спине побежали мурашки даже у охранника. Айзек поставил ногу на грудь "Борца", прижимая его к полу. Не сильно. Пока. Но достаточно, чтобы тот понял всю мощь. "Больше не подходи ко мне. И не трогай мои вещи."

"Борец" хрипел, пытаясь вдохнуть, лицо багровое от унижения и боли. Он попытался вырваться, но нога Айзека была как гидравлический пресс. "Ты… заплатишь… ублюдок…" – прохрипел он.

Айзек наклонился еще ниже. Его губы почти коснулись уха "Борца". Он что-то прошептал. Всего пару слов. Никто не услышал, что именно. Но лицо "Борца" моментально побелело. Его глаза округлились от чистого, первобытного ужаса. Он перестал дергаться, замер, словно кролик перед удавом.

Айзек убрал ногу. Поднял свою пустую бутылку. Повернулся и пошел обратно к своей решетке теплообменника, как будто ничего не произошло. Он взял скребок и продолжил счищать слизь. Его руки не дрожали. Дыхание было ровным.

"Борца" подняли его приятели. Он молчал, избегая смотреть в сторону Айзека. Его руки тряслись. Он больше не требовал места и воды. Остальные заключенные переглянулись, отодвинулись от Айзека подальше. Шепоток пошел по залу: "Видал?..", "Что он ему сказал?..", "Мертвяк…", "Не человек…".

Охранник на вышке опустил руку, уже лежавшую на рукоятке электрошокера. Он внимательно посмотрел на спокойную фигуру 731-го, затем на трясущегося "Борца". На его лице за шлемом не было гнева или осуждения. Было… понимание. И глубокое отвращение. Он что-то отметил в планшете. Инцидент исчерпан. Заключенный 731 действовал в рамках самообороны. Повышенная эффективность работника.

Рабочая смена тянулась вечность. Жар, грохот, липкая слизь, тени, пляшущие на стенах все более безумными па. Айзек работал, как автомат. Событие с "Борцом" не оставило в нем видимого следа. Но внутри стена дрогнула. Когда он шептал тому на ухо, он не думал. Слова вырвались сами. Слова на языке, которого он не знал. Языке его кошмаров. И ужас в глазах "Борца" был зеркалом его собственного, внутреннего ужаса. Что во мне живет?

Наконец, оглушительный гудок возвестил конец смены. Измученные, покрытые сажей и слизью, заключенные побрели к выходу. Айзек шел последним, оглядывая гигантский зал. Его взгляд скользнул по основанию одной из колоссальных труб, покрытой толстым слоем накипи и той же черной слизи. Что-то блеснуло там, в щели между трубой и массивным фундаментным блоком. Не металл. Что-то другое.

Пока охранник отворачивался, проверяя счет заключенных, Айзек сделал шаг в сторону. Быстрым, незаметным движением он просунул руку в щель, игнорируя липкую гадость и жар, еще исходивший от металла. Его пальцы нащупали гладкую, плоскую поверхность. Он схватил и вытащил. Не глядя, сунул в карман комбинезона. Сердце колотилось не от кражи, а от внезапного, острого чувства… узнавания. Как будто он нашел что-то свое, давно потерянное.

Марш обратно в сектор "Дельта-9" прошел в тупой усталости. Ужин – такая же серая паста. Попытка смыть с себя грязь и запах машинного зала под ледяным душем. Философ что-то бормотал про "резонанс" и "голоса в трубах". Гарт истерично вытирал лицо тряпкой, бормоча о "червяках в коже". Шестерка молча ковырял в зубах. На Айзека больше не смотрели как на новичка. Смотрели как на хищника, случайно попавшего в клетку.

Он дождался, пока в камере воцарится тишина, нарушаемая лишь храпом Шестерки и бормотанием Гарта. Философ лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, его губы беззвучно шевелились. Айзек отвернулся к стене, прикрывшись одеялом. На ощупь, в темноте, он достал из кармана комбинезона свою находку.

Это была пластина. Примерно с ладонь размером. Тяжелая, холодная, даже сквозь ткань перчаток. Не металл, не камень. Материал был гладким, как стекло, но не хрупким. Он провел пальцем по поверхности. Рельеф. Глубокие, сложные борозды, образующие узор. Он знал этот узор. Он чувствовал его кожей, костями, самой своей сутью. Это был тот же язык безумия, что и символы на стенах в заброшенных секциях, что и письмена в его кошмарах. Письмена Древних. Письмена, которые сводили с ума тех, кто не был… подготовлен.

Он сжал пластину в кулаке. Холодок от нее пополз вверх по руке. И тут же, как ответ на прикосновение, его накрыла волна усталости, смешанной с жутким предчувствием. Сон был неизбежен. И он знал, что за ним последует.

…он стоит в центре круга, выложенного из костей нечеловеческой формы. Кости светятся тусклым, зловещим светом. В руках он держит предмет – холодный, тяжелый, покрытый теми же письменами, что и пластина. Это кинжал? Жезл? Часть механизма? Воздух гудит от невидимой мощи. Вокруг него, за пределами круга, стоят фигуры в темных балахонах. Их лица скрыты капюшонами, но он чувствует их восторг, их страх, их ненасытную жажду. Он поднимает предмет над головой. Звезды над ними – не точки света, а глаза. Мириады немигающих, безумных глаз, взирающих из бездны. Он начинает произносить слова. Нечеловеческие звуки рвут его горло, наполняя пространство вибрирующей силой. Земля (это Земля?) дрожит. Небо трескается, как стекло. Из трещин сочится черная слизь, и в ней что-то шевелится, что-то огромное… Он видит лица людей, застигнутых врасплох, их глаза широко раскрыты от ужаса, рты кричат беззвука… Он видит руку – свою руку – опускающую предмет… Нет, это не рука… Это щупальце, покрытое чешуей… И кровь… Так много крови… Она льется по письменам на предмете, заставляя их светиться алым… И голос… Голос из самой Бездны, ревущий внутри его черепа: "ИА! ИА! Ф'ТАГН!"

Айзек взвыл. Не крик, а животный, полный абсолютного ужаса и вины вопль, вырвавшийся из самого нутра. Он сорвался с койки, ударившись плечом о металлическую стену. Он стоял, прислонившись к ней, дрожа всем телом, как в лихорадке. Холодный пот заливал лицо, слезы текли по щекам непроизвольно. Он сжимал голову руками, пытаясь выдавить из нее образы, голос, знание. Он чувствовал липкую теплоту крови на своей руке, запах озона и разложения, вкус безумия на языке.

"Ох, громко, новенький! Будишь соседей!" – раздраженно буркнул Гарт, зарываясь головой под одеяло.

Философ сел на своей койке. Он не улыбался. Его голубые глаза в красноватом свете ночника горели странным, почти сочувственным огнем. "Видел? Понял?" – спросил он тихо. "Оно приходит. Когда ты слаб. Когда стена дает трещину." Его взгляд упал на кулак Айзека, все еще сжимающий пластину так, что костяшки побелели. "И оно приходит через то, что ты нашел. Оно всегда рядом, Вейл. В щелях. В тени. В прошлом. И в тебе."

Айзек не ответил. Он сполз по стене на пол, все еще дрожа. Он разжал кулак. Пластина лежала на ладони, холодная и тяжелая. Письмена, казалось, светились в полумраке камеры тусклым, зловещим зеленоватым отблеском. Или это был отблеск от лампы? Он не знал. Он знал только одно: это был не просто кусок древнего мусора. Это был ключ. К его прошлому. К его преступлению. К тому, что жило внутри него и смотрело на него из кошмаров.

Он сжал пластину снова, до боли. Холодок успокаивал жар паники. Но он знал – это спокойствие обманчиво. Это спокойствие перед бурей. Стена треснула. И тени из щелей уже тянулись к нему, ведомые зовом письмен на холодной пластине в его руке. Вторая ночь на "Тартаре" была лишь началом его истинного заточения. Заточения внутри собственного разума, где бродили монстры, помнившие его кровь.

Глава 3: Стены Дышат

Тишина после вопля Айзека длилась недолго. Ее разорвал пронзительный, нечеловеческий визг из вентиляционной решетки. Не крысиный – слишком высокий, слишком осмысленный в своем безумии. Он длился несколько секунд, оборвался на самой высокой ноте, и следом послышалось шуршащее, поспешное удаление чего-то крупного по металлу. Гарт вскрикнул и забился под одеяло, затыкая уши. Шестерка лишь глубже зарылся в подушку. Философ замер, его голубые глаза пристально смотрели на решетку, губы беззвучно повторяли: «Слушает… всегда слушает…»

Айзек сидел на полу, прислонившись к стене, пластина с письменами все еще зажата в его влажной от пота ладони. Холодок от нее был единственной реальной точкой в мире, который поплыл после кошмара. Запах крови, озона, гниющей плоти – он все еще стоял в ноздрях, призрачный, но неотвязный. Голос из Бездны эхом отдавался в висках: "ИА! ИА! Ф'ТАГН!" Что это значило? Приказ? Имя? Проклятие?

Он сглотнул ком в горле, заставил себя встать. Ноги подкашивались. Он сунул пластину под тонкий матрас, туда, где металл койки был холоднее всего. Спрячь. Спрячь знание. Спрячь ключ. Но спрятать от чего? От сокамерников? От охраны? Или от того, что слушало из вентиляции, что приходило в снах?

День начался, как и предыдущий: мерзкий гудок, серый свет, безвкусная паста, построение. Но что-то изменилось. Воздух "Тартара" был гуще, насыщен электрическим напряжением, как перед ударом молнии. Гул станции не просто вибрировал – он пульсировал. Неровно, с перебоями, словно гигантское сердце аритмично билось в грудной клетке из стали. Мерцание света в коридорах участилось, превращая тени в дерганых, судорожных существ. Иногда на долю секунды пропадала гравитация, заставляя людей и предметы зависать в воздухе, прежде чем все с глухим стуком обрушивалось вниз. Заключенные шарахались от теней, от неожиданных скрипов, от собственного отражения в полированных панелях, которое иногда искажалось, становясь чужим и злобным.

«Системы глючат,» – равнодушно бросил один из охранников в ответ на испуганный вопрос Гарта. «Не обращай внимания.»

Но Айзек обращал. Он видел, как на стене напротив камеры «Дельта-9» на мгновение проступил огромный, влажный отпечаток, похожий на след гигантского слизня, и так же быстро исчез. Слышал, как из динамика вместо приказа вдруг донесся шепот на языке, напоминающем тот, что он прошептал «Борцу» – бессвязный, полный щелкающих и шипящих звуков, от которого кровь стыла в жилах. Шепот стих, сменившись привычным ревом надзирателя, но лица заключенных были пепельно-серыми.

Работа в машинном зале Три-Джед в этот день была пыткой. Агрегаты вели себя нестабильно. Трубы стонали под давлением, которого, казалось, не должно было быть. Маховики то разгонялись до визга, то почти останавливались, угрожая сорваться с осей. Тени плясали не просто быстро – они жили своей жизнью. Айзек видел, как тень от гигантского клапана на стене вдруг отделилась от источника, сгустилась в нечто, напоминающее многоножку размером со скафандр, и скользнула в темный угол, растворившись в нем. Черная слизь на решетках теплообменников пульсировала и пыталась схватить скребки с новой силой. Один из заключенных, чистивший решетку рядом с Айзеком, вдруг закричал, упал на колени и начал рвать на себе волосы, крича, что «они ползают под кожей, грызут, грызут!». Охранник оглушил его электрошокером и уволок прочь. Никто не удивился. Никто не заступился.

Айзек работал автоматически, но его мозг лихорадочно работал. Кошмар. Пластина. Пульсация станции. Шепот в динамиках. Тени. Все было связано. Как? Он должен был понять. Контроль был утрачен, стена дала трещину, но он не мог позволить себе сломаться. Не здесь. Не сейчас.

Во время перерыва, пока другие заключенные жались к стене, стараясь не смотреть в темные углы зала, Айзек достал из-под комбинезона маленький, смятый обрывок дешевой синтетической бумаги и обломок угольного карандаша – «сувениры» с прошлого места заключения. Он отвернулся к стене, прикрывшись спиной, и начал писать. Быстро, неразборчиво, почти шифром.

«Вывод: Связь личная. Станция – не тюрьма. Станция – якорь? Гробница? Алтарь? Я – ключ? Замок? Жертва?»«День 3. Тартар. Пульсация усиливается. Синхронна с… чем? С кошмаром? С Зовом?» *«Пластина. Материал – не известен. Письмена – идентичны символам в секторе 7-G (заброшенный?). Идентичны… видениям. Снам. Ритуалу.»* «Новый Эдем. Ключевое слово. Ритуал. Костяной круг. Звезды-Глаза. Предмет (кинжал/жезл?) в руках. Моих руках? Кровь. Моя кровь? Их кровь?» «Голос: "ИА! ИА! Ф'ТАГН!" Значение? Имя Сущности? Призыв? Проклятие?» «Станция реагирует. Аномалии: тени (агрессивны?), звуки (шепот в комсети?), гравитация (нестабильна?), следы (органические на металле?). Причина: Я? Пластина? Прибытие? Война?»

Он остановился, пальцы сжали карандаш так, что он треснул. Его собственные вопросы висели в воздухе, пугающие своей логикой. Он чувствовал взгляд. Поднял глаза. Философ стоял в нескольких шагах, наблюдая за ним. Не за тем, что он пишет, а за ним. За выражением его лица. Безумная улыбка философа была грустной.