Икона

Он передал молодому монаху, своему ученику, всё доброе, что было в нем. Он влил в его кровь свои убеждения, свою совесть, свои мечты. Душа кормит, разум – грудь. Есть сходство между кормилицей, дающей молоко, и учителем, дающим свои мысли. Иногда учитель – больше отец, чем родной отец, а кормилица – больше мать, чем родная мать. Это сильное духовное отцовство связывало Илию с его учеником. Он волновался от одного взгляда на него.

Заменить отца было легко. У ребенка его не было. Он был сиротой. Его отец умер, и мать умерла. О нем заботились только слепая бабушка и дядя. Бабушка умерла, а дядя, офицер Красной армии, служил в Генштабе у Жукова. Он уходил на войны и оставлял ребенка одного дома. В детстве Петя тяжело заболел и был привезён в монастырскую больницу для лечения. Илия, перед лицом смертельной опасности, днем и ночью бодрствовал над ним. Молился Божией Матери, чтобы это маленькое Божье творение выжило. И спас его. Так Петя остался жить в монастыре.

Тот монах, это дитя, этот сирота был единственным существом на свете, которого Илия любил.

– Ну, Петя, какие последние вести с фронта? – спросил его Илия.

– Ленинград спасён. В газетах пишут, что многим непонятно, как Ленинград устоял, ведь помощи у него почти не было. То немногое, что доставляли, было лишь каплей в море. И всё-таки город выстоял. Ещё говорят, что снова подтвердилось, почему ленинградцы так почитают Казанскую икону Божией Матери. Она всё время, с основания города, была их Защитницей, как и всей России, – ответил Петя и добавил: – Вы были правы! Победили, Владыка!

Сияющая улыбка озарила лицо Илии.

– Правда? А пишут точно, когда это произошло? – спросил Илия.

– Да, блокада Ленинграда была прорвана в день празднования святой равноапостольной Нины, просветительницы Грузии, – ответил Петя.

Митрополит Илия с довольством сложил руки на своём животе. Всё шло так, как он хотел.

– А говорят ещё что-нибудь? – спросил он.

– После Ленинграда Казанская икона начала своё шествие по России. Следующей – Москва. Вот, это говорят!

– Хорошо, начнём с молебна за спасение Москвы. Ступай к братьям и позови их в церковь, – заключил Илия.

«Парад состоится… Я лично прослежу за этим. Если во время парада начнётся воздушная атака, убитых и раненых нужно быстро убрать, чтобы парад продолжался. Парад будет сниматься, а кадры разошлём по всей стране. Я выступлю с речью… Что скажете?»

«Но это опасно», – задумчиво сказал Молотов. «Хотя, признаю, политическая выгода… будет огромной».

«Тогда решено!»

Артёмов спросил, когда должен начаться парад.

«Сделайте всё, чтобы никто об этом не знал – даже я – до самого последнего момента», – сказал Сталин.

Через неделю немецкие шпионы могли наблюдать странную картину: москвичи под надзором чекистов выносили стулья из Большого театра и спускали их по лестнице в метро на станцию «Маяковская». Тем вечером высокопоставленные лица на лифте спустились на станцию, где их ждал поезд с открытыми дверями, а в поезде – сэндвичи и соки. После лёгкого ужина они сели на театральные стулья. Затем, с лёгким налётом водевиля, Сталин, Молотов, Микоян, Берия, Каганович и Маленков собрались на следующей станции, прибыли поездом на станцию «Маяковская» и под оглушительные аплодисменты заняли свои места в ряду, зарезервированном для Политбюро.

Диктор Левитан вёл трансляцию программы из радиофургона. Ансамбль НКВД исполнял песни Дунаевского и Александрова. Козловский пел. Сталин говорил полчаса с тоном вдохновенного спокойствия, предупреждая:

«Если они хотят войны на уничтожение, они её получат».

Za stolom sede Mitropolit Ilija,Petja i Petjin stric, Mihail Vladimirovic Strelnjikov.Stolice im se ne dodiruju.Oko 8 sati je uveče.Na ulici je mrak,ali u njihovoj sobi,lampa obešena o tavanicu,osvetljava sto.Strelkov je bio bled,ozbiljan,tankih usana i hladna pogleda.Na obrazu ima neki nervni grc koji mu smeta kad se smeje.Očetkan,zakopčan,na njegovoj beloj uniformi nema ni jedne bore.

Mapa Moskve bila je raširena nasred stola.

–Volokolamski put je bio slobodan i Nemcima ništa nije smetalo da uđu u Moskvu,reče Streljnikov pokazujući prstom na karti.

–A onda se nešto desilo,neobjašnjivo,reče on pa nastavi , Nemci su panično bežali, gonjeni užasom, putem su ostavljali tehniku.Čudo se dogodilo.

Ilija je ustao i žustro izmakao stolicu.

–Čudo,nije čudo spaslo Moskvu i oteralo Nemce.Vec Majka Božija. Javljeno je molitvama i zauzimanjem Božje Majke,reče on.

–Posto ste vi nevernici,zato i niko od vaših i nemačkih generala nije mogao da shvati zašto se to dogodilo.

–I Moskva je spasena,upita Petja?

–Jeste sine,sada Ikona treba da otputuje u Staljingrad,na još jednu proveru,reče Streljnikov!

Июль 1942

Девушка шла весь день. Она делала это каждый день с тех пор, как покинула Ипатьевский монастырь. Её раны зажили, и она пошла дальше, не останавливаясь. Сон от изнеможения трудно было назвать сном, а то, что удавалось поесть время от времени, – едой. Она ела и спала ровно столько, чтобы не рухнуть мёртвой. Прошлую ночь провела в заброшенной хижине посреди замёрзшего кукурузного поля. Она нашла в пустом поле четыре стены, приоткрытую дверь и немного соломы на крыше. Легла на эту солому и смотрела сквозь крышу, как рождаются звёзды. Заснула ненадолго, а потом проснулась среди ночи и пошла дальше, чтобы до рассвета уйти как можно дальше. Для того, кто путешествует пешком, полночь лучше, чем полдень. Особенно во время войны, когда немцы повсюду. Она шла кратчайшим путём, который показал ей монах в монастыре. И если бы кто-то шёл рядом с ней, он бы услышал её шёпот:

– Сталинград.

Кроме имени своего сына, она знала только это слово.

Она шла и думала. Думала обо всём, что пережила, о встречах, о том, как с ней обращались. Бедная женщина несчастнее бедного мужчины, потому что её тело становится инструментом удовольствия. Сколько унижений пришлось пережить ради еды и крыши над головой. Но всё это она терпела только для того, чтобы найти своё дитя.

Того дня она вышла к селу у дороги. Рассвет только начинался, всё ещё купалось в ночной темноте. На главной улице, к её удивлению, горело много огней, растрёпанные головы выглядывали в приоткрытые двери. Вдалеке слышался гул тяжёлых машин – танков и грузовиков. Жители села были встревожены, как пчёлы в улье. На площади перед церковью перепуганная толпа смотрела в сторону далёкого холма. Оттуда, с вершины, спускалась колонна чёрных машин.

– Это наши? – крикнул кто-то из толпы.

– Неизвестно, далеко ещё! – ответил другой.

Она поспешила выйти из села, пока колонна не приблизилась. Она вспомнила колхоз, где остановилась, чтобы поесть и отдохнуть, а потом пришла похожая колонна, и ей едва удалось спастись. Она ускорила шаг, а вскоре побежала. Собрав последние силы, добралась до леса за селом. Спряталась за деревом и начала плакать. Вскоре послышалась очередь из пулемёта и крики ужаса любопытных сельчан. Запах дыма и гари резал ей ноздри. Она прижалась к дереву и крепко держалась за него, словно это был её сын.

Смотрела на картины ужаса, но не понимала их, потому что перед глазами у неё была другая картина – её сын, потерянный во мраке. И пошла дальше.

После того как она весь день бродила по лесу, девушка заметила колокольню и крыши домов. Это была одна из деревень на краю леса, охраняемая Красной армией. Вокруг деревни стояли вооружённые часовые. Её пропустили, и она добралась до центра деревни. И здесь крестьяне были встревожены и возбуждённые. Народ толпился вокруг солдата, который что-то читал. Это был военный курьер, который ездил из деревни в деревню и зачитывал последние известия с фронта. До крестьян дошли вести о немецких карательных отрядах, которые сжигали и уничтожали всё на своём пути. Всех интересовало, что делает русская армия в ответ.

На импровизированную сцену, сделанную из двух деревянных лавок, поднялся командир и что-то громко кричал.

– Что вы собираетесь делать? – гремело из множества уст.

– Я буду выполнять свой долг, а у вас есть только одно – сражаться и помочь освободить Россию от врага, – сказал командир и продолжил: – Для этого хороши все средства. Все! Все! Все! Когда нам угрожают смертельные опасности, мы прибегаем ко всем мерам. Травите колодцы, прячьте еду, копайте ямы! Пусть чёрт сломает себе ногу или колесо! Красная армия не может защищать каждую деревню, каждый дом. Враг направляется к Сталинграду. Он окружает его. Всю армию мы отправляем туда.

– Что?

Это был женский голос. Голос девушки, матери.

Она вошла в толпу. Она не слушала, что говорят, но иногда слышишь, даже не слушая. Она уловила слово "Сталинград" и подняла голову.

– Что? – повторила она. – Сталинград?

Крестьяне посмотрели на неё. Она была измучена, вся в лохмотьях.

К ней подошла крестьянка и тихо сказала:

– Тихо, помолчите.

Девушка с изумлением посмотрела на женщину. Она опять ничего не понимала. Почему нужно молчать? Она ясно услышала слово "Сталинград", а ведь там – её сын, её сокровище, её Алёша.

Тем временем, народ начал расходиться. Одна группа осталась, и девушка подошла к ним.

Они обсуждали зверства немцев.

Один крестьянин сказал:

– Они напали на весь мир. Осталась только наша земля.

– Москва вот-вот падёт, – сказал другой.

– И Ленинград тоже, – добавил третий.

– Убивают всех подряд – стариков, женщин, детей, – сказал четвёртый.

– Так и есть, – ответила девушка.

Все обернулись

Она добавила:

«Меня уже расстреляли, изнасиловали, пытали.»

Слова упали, словно бомба – люди смотрели на неё, чувствовалась смесь недоверия и отвращения. Было больно смотреть на неё – она вся дрожала, настолько была напугана, что это казалось страшным.

Но крестьяне смотрели на неё иначе. Один спросил:

– Это, наверное, нацистская шпионка?

Женщина, которая уже просила её замолчать, снова тихо сказала:

– Тише, уходи, подруга!

Девушка ответила:

– Я никому не делаю зла. Я лишь ищу своего сына.

Крестьянка переглянулась с соседями, кивнула и сказала:

– Она не шпионка – это невинное создание.

Она взяла девушку за руку и повела дальше, дала ей кусок кукурузного хлеба.

Девушка жадно грызла и глотала хлеб.

– Да, – сказали крестьяне, – ест как свинья. Невиновна.

И даже последний из толпы ушёл домой; они остались одни на площади.

Когда девушка съела хлеб, она спросила у крестьянки:

– Как быстрее всего мне добраться до Сталинграда?

– Никогда, – ответила та. – Чтобы ты погибла там, чтобы снова тебя изнасиловали и расстреляли.

– Я должна ехать в Сталинград, там мой ребёнок! Муж мой мёртв – погиб под Москвой. Я была на похоронах, теперь возвращаюсь домой. Я не сумасшедшая – я мать, я не воровка. Не знаю точно, откуда я, ехала из Москвы поездом, но его разбомбили – и я пошла пешком. Где меня расстреливали – не знаю точно. Видите, я говорю правду. Мне нужна помощь, чтобы добраться к сыну.

Крестьянка покачала головой и сказала:

– Слушай, подруга, во время войны не стоит говорить такие вещи. Могут арестовать.

– Сталинград! – вскрикнула девушка. – Я должна в Сталинград! Пожалуйста, скажите мне, куда идти?

Крестьянка рассердилась:

– Я не знаю. А даже если бы знала – не сказала бы. Там сейчас опасно. Туда идти нельзя.

– Ну, я иду, – сказала девушка и отправилась в путь.

Крестьянка смотрела вслед и побежала за ней:

– Тебе нужно поесть, – сказала она и сунула ей в карман ещё кусок хлеба.

Девушка взяла хлеб и ничего не сказала, не обернулась – просто продолжила путь. Перед ней открылись огромные российские просторы.

✠ Поезд

В то же время, когда девушка продиралась по просёлочной дороге, Петя крепко прижал икону к груди – словно в ней билось собственное сердце. Вагон медленно катился сквозь бескрайние русские степи, а они уже находились в тысяче километрах от Сталинграда. Среди неумолимо жаркого воздуха он почти не ощущал тепла. Небо было затянуто облаками, наступала ночь, и длинная железнодорожная композиция, лязгая ритмично, поглощала темноту.

Внезапно поезд остановился. Ветер, напевая, заполнял щели старых вагонов, и вскоре раздался звонок неизвестной станции. Петя пробудился, первым взглядом заглянув в окно – свет рассвета неумолимо пропитывал горизонт. Он раскрыл окно, и резкий солнечный свет уже пекущего кавказского утра ворвался внутрь вагона. Его пробило лёгкое дрожание, и он увидел перед собой горные вершины, укрытые снежным покрывалом, нежно сияющие на утреннем солнце. Голубое небо источало свежесть.

– Осторожно, чтобы не вывалиться, – слышал он сиплый голос позади – это проснулся монах Иннокентий. Суровым взглядом он наблюдал пробуждение окружающей красоты.

– Как прекрасна, наша матушка-Россия, – произнёс он тихо.

– Да, действительно, – согласился Петя.

Он стоял у окна, любуясь медленно промелькивающим Кавказом и великолепной природой. Сам себе напевал: «Святый Боже», чувствуя глубокую связь с Богом.

Вдруг поезд вошёл в резкий поворот – раздался глухой «Бум!», вагоны вновь соприкоснулись. Вещи и пассажиры рухнули друг на друга. Неожиданно вспыхнул яркий язычок пламени на свежеогоревшем вагоне.

Голоса заполнили вагон:

– «На помощь! Пожар! Воды! Где ведро с водой?!»

В панике все вскочили. Огромная опасность нависла, но воды нигде не было. Петя почувствовал тревогу: пламя может перекинуться на их вагон. Он вскочил, схватил икону и помчался к выходу. Стоя в дверях, он увидел, что вокруг ничего – никакой платформы. Собрав всю силу, он прыгнул. Приземление оказалось нелёгким – он покатился, перевернулся через голову, но остановился. Икона выпала из его рук, но, к счастью, покоился рядом – невредимая.

Постепенно, дойдя до себя после шока, он увидел, как вагон гасили. С Иннокентием рядом кровь снова наполнила его лицо.

– Слушай, как сердце стучит! – сказал Петя и положил руку монаха на свою грудь. Его юное сердце ударяло отчётливо и тяжело.

– Хорошо, что всё обошлось, – выдохнул Иннокентий. – Слава Богу, красноармейцы быстро отреагировали.

После долгой паузы поезд вновь тронулся на восток, к Сталинграду. Приблизительно в полдень они прибыли на станцию, где пришлось ждать несколько часов – перебиты рельсы, результат диверсии немцев. Вокруг Петю собралась разная публика – молодые и старые. Его внимание привлек разговор рыжеволосой красноармейки и девушки городского вида, путешествующей с бабушкой – обе выжили после пожара у соседнего вагона.

– Привет, Настя, – произнесла красноармейка. – Всё прошло нормально? Как бабушка Нина?

– Привет, Яна, – ответила девушка. – Всё хорошо. Если бы не вы и ваши ребята – мы бы все сгорели заживо!

Настя зардевшись почувствовала, как сердце учащённо забилось у Пети. Перед глазами промелькали бушующие волны страсти: он увидел огромные волны, словно море приближалось. Его восторг рос – он любил девушек в форме. Представлял, как роется в карманах напильника в поисках сладостей, пока она весело смеётся.

– Путь до Сталинграда ещё займёт примерно пять дней, – сказала Яна.

– Пять дней, пять лет – какая разница? – отозвалась Настя. – Кто знает, что нас ждёт там… Я слышала, что огромная армия Гитлера скоро будет у города.

– Ты права, – добавила Яна, – им придёт конец, дальше они не пройдут!

Слова взбаламутят горячее сердце Пети. Он глубоко нырнул руками в рясу, стараясь скрыть пылающее в нём напряжение. Боль была слишком сильной, и он начал тихо читать «Отче наш». Его голос был полон пылкого чувства – и все пассажиры, словно под чарами, замерли и слушали. Тихий трепет сквозил в каждом сердце. Даже Иннокентий, удивлённо глядя на Пети, сам подумал: «Что-то с ним…»

После полудня двери вагонов снова захлопнулись, и поезд отправился дальше, скрываясь в густую пелену северного тумана. По графику он несколько часов простаивал на малых станциях – компоновка пополнялась новыми вагонами, среди которых появились платформы, гружёные танками и грузовиками. Теперь их везли две мощные локомотивные головы, но поезд всё равно медленно полз вперёд. Иногда равномерный рельсовый ритм прерывали крупные города: Армавир, Ростов, Краснодар – на каждой станции партийные комиссары выходили встречать поезд, предлагали помощь с медикаментами. Икона молчаливо покоилась на старой полке – никто не обращал на неё внимания.

Ночь снова начала наступать, когда состав остановился на станции в нескольких километрах от Сталинграда. Город тонул в кромешной тьме. Вокруг царило безмолвие – ни снаружи, ни внутри вагона не было видно ни одного человека. Рядом с составом прошла глухая фигура – старая крестьяночка с двумя корзинами еды в руках.

– Пельмени! Тёплые! Рыба! Пирожки с сыром и мясом! – её пронзительный голос прорезал тишину, но никто не выходил. Старый поезд хранил секреты внутри.

Из мрачного предместного павильона вышел человек в чёрной рясe, с капюшоном, ниспадающим на лицо. Он оглянулся по сторонам и пошёл вдоль вагона, но особенно внимательно осмотрел Пе́чу, только что вернувшегося из прогулки. Иннокентий читал Новый Завет – он держал книгу прижатой к груди, не отрывая глаз от монахa-чтеца.

Тот человек сделал резкий шаг и заглянул внутрь.

– Ты несёшь икону? – спросил он тихим, но твёрдым голосом.

Петя отпрянул: сердце застучало беспокойно, но он молчал.

– Послушай… – продолжал незнакомец шепотом. – Если ты не выйдешь из поезда и не пойдёшь со мной сейчас… – в голосе прозвучала угроза: – тебя ждёт страшная судьба.

Секунды казались часами. Петя посмотрел на Иннокентия, который всё так же молча сидел с книгой на коленях. Он начал собирать вещи – знак, что готов выполнить приказ невидимого голоса.

Они осторожно спустились с вагона. В тёмной чаще ожидала группа человек – порядка ста душ. Все стали на колени, а затем один за одним подходили к иконе, которую держал Петя, и целовали её. Трепет и благоговение наполняли ночь.