Триаркс. Тень Сенрит

Ольга Михайлова

Триаркс. Тень Сенрит

Триаркс – эра забытых богов. Тень Сенрит.

Время стирает память… Даже если вы забыли своих богов – они помнят о вас и не простят столь пренебрежительного отношения к своей божественной сути.

Искорёженный мир, словно брошенный сад,

Мы, ступая в него, не посмотрим назад;

Не возьмём ничего – ни с собой, ни в себе,

Мы лишь топливо бога и сгораем в огне!

Пара мужских рук грубо схватила меня за предплечья, вынуждая упасть коленями в вязкую, пахнущую нечистотами, грязь. Мозолистые пальцы вцепились в мои волосы, запрокидывая голову назад: перед глазами качнулось тёмное полотно небес, а затем мой взгляд упёрся в холёное лицо замершего посреди дороги господина. Стальное лезвие холодных глаз скользнуло по мне – взмах тонкой руки в белой перчатке и вот уже меня волоком тащат сквозь толпу попрошаек и оборванцев.

Пройдя мимо ветхих построек, мой конвоир свернул к старому, но ещё крепкому на вид амбару. Скрип проржавевших петель, бесцеремонный толчок в спину и вот я лежу на холодных, запорошенных требухой прогнившего сена, досках. Скрип закрывающейся двери погружает меня в кромешную темноту… Тьма это хорошо – она ласкова и тиха, укутав тебя в своё пуховое одеяло неведения, спасает от реальности, которая приносит лишь боль… Тьма скрывает не только очертания предметов, но и границы времени. Находясь в блаженной пустоте неведения, я не сразу ощутила присутствие постороннего – человек вошел так тихо, что старые петли даже не скрипнули, не издали протяжный стон предупреждения. Свет молодого месяца, прочертив на полу бледную линию, упёрся в меня.

Тёмный высокий силуэт, чуть повернув голову, отрывисто бросил кому-то позади себя:

– Свет.

Тут же от стены отделилась тень. Неяркая вспышка разгорающегося пламени и на пол, возле меня, опустилась зажжённая масляная лампа.

– Подальше от неё, – властный, немного раздражённый голос.

В кружок света нырнула уже знакомая рука – её хозяин не так давно приволок меня в этот сарай. Лампа оторвалась от пола и замерла в метре от меня, на несколько мгновений осветив хмурое, покрытое старыми шрамами лицо моего конвоира. Пламя качнулось и, поднявшись выше, застыло – лампу повесили на одной из балок. Короткое и властное:

– Жди снаружи.

Тихий скрип закрывающейся двери. Всё это время неподвижный силуэт, замерший у дальней стены сарая, пришёл в движение и, отделившись от теней, шагнул в рассеянный круг света. Сидя на полу, я не осмелилась поднять глаз на подошедшего ко мне мужчину. Мой взгляд остановился на гибкой чёрной плети в его руках – медленными, плавными движениями, словно лаская, он разворачивал её передо мной. Сделав скользящий шаг в сторону, мужчина обошёл меня и остановился позади.

Неожиданно тишину амбара нарушило шипение взметнувшейся к потолку плети, что, изогнувшись змеей, опустилась на мою спину. Вцепившись шипами зубов, она прочертила вдоль моего позвонка рваные борозды и вновь взлетела в темноту потолка. Кожу лизнул очередной поцелуй боли и я, зажмурившись, до крови прикусила нижнюю губу – кричать было нельзя, иначе к звонким ударам плети добавится удар сапога под рёбра, об этом говорил весь мой многолетний опыт бродяжничества.

Удар, новый удар и так по кругу: вспышка боли, секундная передышка и ожидание очередного поцелуя плети.

Моя и без того потрепанная в скитаниях одежда вскоре превратилась в лохмотья и с каждым новым ударом сползала с меня жалкими ошмётками разорванной ткани. Стоя на коленях и уперев ладони в пол, я затуманенным болью взором наблюдала, как кровь, стекая по моим обнажённым плечам, рёбрам и груди, скапливается на полу вязкой темной лужицей.

«Интересно, надолго меня ещё хватит? – мелькнула в моём сознании отрешённая мысль. – Сколько ударов позади и сколько ещё предстоит выдержать? И за что? За то, что я, простая нищенка, посмела поднять глаза на проезжающего мимо благородного господина?»

Ответом на мой вопрос стал свист плети и новый удар. Силы начали покидать меня: руки дрожали, ладони скользили по влажным, от моей собственной крови, доскам. Покачнувшись, я чуть было не ударилась лицом о деревянный пол старого амбара. Удержалась. Опустившись на локти и склонив голову к самой земле, я пыталась абстрагироваться от боли, что вновь и вновь вгрызалась в мою истерзанную плоть новыми ударами.

У стены, прямо напротив меня, я заметила зеркало в треснувшей раме. Покрытое мелкими трещинами, со сколотыми углами, оно взирало на меня мутным холодом стекла. Брошенное в этом старом амбаре, всеми забытое, оно доживало свой век в изгнании, так же как и я, вынужденное отражать на своей поверхности всю грязь, мусор и безразличие этого мира… И если зеркало отражало прогнившую солому, мышиный помёт и ржавые инструменты, то я – удары плети и холодность, равнодушие человеческой души…

Между ударами плети я осмелилась поднять глаза выше и увидела в отражении зеркальной поверхности своего истязателя – высокого, широкоплечего молодого мужчину. Дорогой светлый костюм был обезображен красными брызгами крови… Моей крови. Длинные, пепельного цвета волосы собраны в хвост и перекинуты за спину. На красивом, слегка бледном лице, застыла холодная, словно фарфоровая, маска: серые глаза, резко очерченная линия скул, сжатые в тонкую линию губы. Взгляд безучастный, отрешённый, словно это не он, а кто-то другой, методично взмахивая рукой, превращает мою спину в истерзанный кусок мяса. Мне хватило лишь мимолётного взгляда в эти глаза, чтобы понять – он, даже не поняв этого, просто забьёт меня до смерти. Если бы его жестокость питала злость, а не безразличие, у меня был бы шанс избежать мучительной смерти – ведь злость может со временем выкипеть, истечь на пол лужей чужой крови, а безразличие питает пустота, границы которой не известны даже ей самой…

Новый удар, а затем ещё один и ещё. Мой взор помутился. Чувства и ощущения, что сжались внутри в один сплошной, пульсирующей агонией, нервный узел, притупились настолько, что я перестала ощущать боль. Меня, как и мою боль, растоптали, изрубили в месиво. Пошатнувшись, я стала заваливаться на бок, а затем, неловко развернувшись, упала на спину. Мой разум предпринял очередную попытку погрузить меня в беспамятство, но и на этот раз у него ничего не вышло – за всю свою жизнь я испытала достаточно боли, чтобы свыкнуться с ней, сделать частью своего жалкого существования.

Вот и сейчас, лёжа на спине и тяжело хрипя, я смотрела снизу вверх на своего мучителя. Казалось, мужчину не особо заботило то, что я упала и теперь безвольным мешком валяюсь у его ног – ни один мускул не дрогнул на его лице, лишь взгляд холодных глаз быстро пробежался по моему оголённому животу, скользнул по холмикам грудей, на секунду задержался на лице. Отведя назад руку, он замахнулся для очередного удара. Следя за концом плети, что, достигнув потолка, теперь стремительно приближался ко мне, я, защищая грудь и лицо, инстинктивно вскинула руки. Закрыв глаза, сжалась в ожидании росчерка боли. Однако, испустив разочарованный вздох, гибкий хвост плети пронесся мимо меня и хлёстко ударил по доскам рядом с головой.

– Убери руки, – холодный и, такой же, как и его взгляд, бесцветный голос.

Привыкшая подчиняться без вопросов, я сделала, как велели. Его взгляд упёрся мне в грудь тяжёлой ледяной глыбой. Сделав ко мне шаг, мужчина, выхватив из кармана платок, навис надо мной. Протянув руку, парой резких движений промокнул, а затем стёр кровь с ложбинки между моих грудей. Его собранные в хвост волосы соскользнули с белой ткани плеча: кончики прядей, мазнув по моей оголённой коже, тут же окрасились красным.

– Откуда это у тебя? – спросил он чуть дрогнувшим голосом.

На мгновение я поймала взгляд мужчины: лёд его глаз дал трещину, сквозь которую просочился робкий отсвет… надежды?

– Столько, сколько себя помню, – скосив глаза на своё родимое пятно, с трудом ответила я.

Ничего не сказав, мужчина выпрямился и быстрым шагом направился к выходу. Слушая его удаляющиеся шаги, я закрыла глаза и позволила тьме утащить себя в нору беспамятства…

Блаженная пустота, позволь мне остаться с тобою навек, прими меня в свои объятья, в которых нет ни жара, ни холода… ни тьмы, ни света… ни любви, ни ненависти…

* * *

Свет ярким пульсирующим пятном выхватил моё дремлющее сознание из потока безмятежного небытия и бросил на острые пики реальности – прикрытые веки, приняв на себя удар солнечных копий, окрасили мой внутренний взор в красно-розовые тона. Скривившись, я предприняла попытку отвернуть лицо от света, и тут же волна боли, пробежавшись жалящими пальцами по всему моему телу, сорвалась с губ вскриком раненной птицы. Застонав, я, до зубного скрежета, сцепила челюсти – лёжа на животе, обессиленная, я мало что могла сделать в таком положении. Глаза мне так и не удалось открыть, но это было не так важно, как неожиданно накатившее на меня ощущение жажды – хотелось пить. Неимоверно, до спазма в горле, хотелось пить!

Послышался скрип открывающейся двери. Спешные женские шаги. Шорох задвигающихся штор и спасительная полутьма. Звук льющейся воды. Тонкие пальцы осторожно приподняли мою голову за подбородок, холод стекла у потрескавшихся губ и блаженная жидкость, что вливается в моё иссушенное горло живительным потоком. Сделав пару глотков, я закашлялась. Сотрясающееся тело отдалось новой волной боли. Заныла шея и ко всем радостям истерзанного тела прибавилась ещё и сверлящая мозг головная боль. Я вновь провалилась в темноту.

Интервал между моими пробуждениями постепенно сокращался и, в один прекрасный дождливый день, я смогла остаться в сознании дольше, чем на пару минут. Поморщившись, я открыла глаза. Мрак ночи смягчала вуаль кажущегося спокойствия, сотканная из рассеянного света масляной лампы и успокаивающего шелеста дождя за окном.

Боль в затёкшей шее заставила меня повернуть голову на другой бок. Взгляд прояснился, и я заметила сидящего за полукруглым столиком мужчину. Беззвучно барабаня пальцами по столешнице, он смотрел в потемневшее от ненастья окно. Дрожащее пламя стоявшей на столе лампы, танцуя всполохами полутеней на застывшей маске его лица, мягкими золотистыми линиями очерчивало точёный профиль мужчины. Словно почувствовав мой взгляд, он повернул голову.

Мой, устремлённый на него, взгляд, абсолютно ничего не выражал, впрочем, как и его, обращённый на меня. Возможно, смотря мне в глаза, мужчина пытался разглядеть в них отблеск злости, страха, отчаяния или, может, раболепия, но я была абсолютно пуста внутри, впрочем, как и он сам. Так ничего не прочитав в моём взгляде, мужчина, с налётом скучающей грации, бесшумно поднялся со стула и направился к двери. Мой взгляд не последовал за ним, а уперся в холод стекла, за которым начала разворачиваться буря: ветер хлестал по окнам рваными плетями воды и шатал стёкла так сильно, словно намеревался выбить их из рамы, а затем залить помещение своими влажными стенаниями. Вой ветра напомнил мне о свистящих ударах плети – невольно вздрогнув, я прикрыла глаза.

– Раз тебе уже лучше, то завтра отправляемся в дорогу, – услышала я хлесткий, как удары бича по моей спине, голос мужчины.

Он ушёл, бесшумно закрыв за собой дверь. Успевший скользнуть в комнату сквозняк задул дрожащее пламя стоявшей на столе лампы, оставив меня наедине с темнотой. Не нагружая себя бесполезными мыслями и вопросами, я провалилась в исцеляющий тело, но не разум, сон.

Едва рассвело, как в комнату кто-то вошёл. Разбудив меня лёгким похлопыванием по плечу, неизвестный помог мне приподняться со слежавшегося соломенного матраса. Подняв взгляд, я увидела перед собой молодую девушку: тихая, молчалива, судя по одежде и исходящему от неё запаху еды – служанка постоялого двора. Сев на краю кровати, я, в попытке сохранить равновесие, схватилась дрожащими пальцами за железное изголовье. Мои обнажённые груди стали быстро подниматься и опускаться, в такт учащённому дыханию: я достаточно долго провела в постели, и теперь моё разбитое тело с трудом переносило даже столь малые нагрузки.

Обойдя меня со спины, служанка приступила к обработке ран. Девушка старалась действовать осторожно, но я невольно застонала, когда с моей истерзанной спины сняли бинты, успевшие к тому времени пропитаться кровью и подсохнуть. Стиснув зубы, я заставила себя замолчать. Терпеть, что бы ни происходило – терпеть!..

Запахло травами и тёплые пальцы девушки стали втирать в мою спину мазь. За лёгкой болью от прикосновений к открытым ранам последовало приятное покалывание начавшего действовать обезболивающего. Забинтовав мою спину чистым куском ткани, девушка, не проронив ни слова, покинула комнату.

Оставшись одна, я позволила себе немного расслабиться. Продолжая сидеть на краю кровати, я обвела безразличным взглядом крохотную, лишённую каких-либо удобств, комнатку. Заметив на стоящем неподалеку стуле сложенную стопкой одежду, я вцепилась пальцами в изголовье кровати и поднялась на ноги. Кожу на спине неприятно потянуло, но я, сжав губы, сумела подтащить своё тело к стулу и схватить с него вещи. С трудом натянув на обнажённое тело плотную, с широкими рукавами, тёмно-зелёную блузку, принялась за юбку. Пальцы ещё плохо слушались и завязать пояс на талии мне удалось не сразу. Справившись с этой задачей, я присела на стул, чтобы отдышаться – в глазах потемнело от напряжения, а спину продолжали терзать тысячи острых иголок. Когда стало легче, я подняла глаза и увидела светловолосого мужчину: облокотившись плечом о косяк двери, мой истязатель молча наблюдал за моими жалкими попытками привести себя в порядок.

«Почему я всё ещё жива?» – мелькнувшая было у меня мысль, так же быстро исчезла в холодном блеске его глаз.

– Поешь и выходи, – коротко бросил он и покинул комнату.

Стоило мужчине исчезнуть в сумраке коридора, как в комнату скользнула прислуживающая мне ранее девушка. Поставив на стол поднос с дымящейся кашей и кружкой молока, она вышла. Я давно перестала ощущать вкуса еды, так что проглотила вязкую кашу без особого аппетита. Когда я допила молоко, ко мне вновь заглянула служанка – бросив мне под ноги пару кожаных сапог, она подхватила поднос с грязной посудой и бесшумной тенью исчезла в темноте коридора.

С трудом обувшись, я поднялась. Пошатываясь, доковыляла до оставленной открытой двери. Шагнув в коридор, остановилась. Когда глаза привыкли к царившей вокруг полутьме, двинулась дальше. Мне приходилось держаться руками за стену, чтобы не рухнуть пустым мешком на пол: я опасалась не самого падения или сопутствующей этому процессу боли, а того, что у меня просто не будет сил вновь подняться.

Ориентируясь на прямоугольник тусклого утреннего света, я медленно продвигалась к выходу. Меня не особо интересовало, что это за место и где я провела последние несколько дней: любопытство уже давно выбила из меня нищета, чувство голода, а теперь ещё и плеть, что совсем недавно, так самозабвенно, вырисовывала на моей спине алые узоры. Я, сколько себя помнила, никогда не принадлежала себе и волочила лишь жалкое, никому не нужное, существование. Мысли, желания, стремления, надежды и мечты стали для меня чем-то инородным: они не приносили ничего, кроме боли и разочарования. Поэтому я научилась искоренять их ещё в зародыше: резко и безжалостно вырывая из своего сердца ещё не успевшие проклюнуться ростки надежды… А что насчёт души… была ли она вообще у меня?.. Не уверена… Я была настолько потерянна и пуста внутри, что успела позабыть и своё имя, и сколько мне лет, и даже то, где родилась и как вообще смогла дожить до этого момента. Однако было нечто, что держало меня на плаву, заставляло просыпаться по утрам и продолжать идти по этой бренной земле шаг за шагом, город за городом – это тянущее, толкающее вперёд чувство потери. Я что-то потеряла и должна была найти это любой ценой! Но… что именно я утратила? Чего лишилась?.. Этого я никак не могла вспомнить…

Серое утро окутало меня предрассветной дымкой, коснувшись лица прохладным, с запахом навоза и сена, дуновением ветра. Зажмурившись, я постаралась унять головокружение и взять себя в руки. Вцепившись ослабевшими пальцами в косяк распахнутой настежь двери, огляделась. Внутренний дворик постоялого двора был занят парой-тройкой экипажей: запряжённые лошади нетерпеливо перебирали копытами, тихо переговаривались облачённые в лёгкие доспехи наёмники, бегали слуги, перенося на своих сгорбленных спинах тяжёлые тюки.

Мой рассеянный взгляд зацепился за высокую статную фигуру у одного из экипажей: сереброволосый мужчина, словно не замечая суеты и грязи вокруг, неспешно натягивал белые перчатки на свои тонкие пальцы. Это был он – мой истязатель. Подобно мраморной изящной колонне возвышался он над этим серым, пропитанным нищетой и отбросами миром. Мужчина не смотрел на меня, но по тому, как раздражённо он мотнул головой, я поняла, что следует поторопиться.

Отцепившись от косяка двери, я толкнула своё тело вперёд. Доковыляв до середины двора, шарахнулась от проходившего мимо наёмника и чуть было не угодила под копыта запряжённой в повозку лошади. Отпрянув от раздражённого суетой животного, я едва не налетела на замершого у экипажа сереброволосого мужчину – бездумно, на уровне инстинктов, метнулась от него в сторону. Однако он, поймав меня и крепко схватив под локоть, потащил к открытой двери крытой повозки. Грубо толкнув меня внутрь, коротко бросил: «Сиди здесь».

Дверь захлопнулась, оставляя меня наедине с полутьмой холодного пустого экипажа и ноющей болью в руке: я чувствовала, как помощь господина, расцветает на моей коже сине-фиолетовым бутоном синяка. Моё, отвыкшее от столь продолжительной эксплуатации, тело, гудело и требовало пощады. Спина вспыхивала то резкими, то ноющими росчерками боли. Не в силах сидеть, я медленно легла на лавку. Подложив под голову согнутую в локте руку, уставилась пустым взглядом на противоположную, покрытую тёмным лаком, стенку экипажа. Задремала.

Проснулась я от грубого толчка и внезапной вспышки боли, что ветвистыми молниями прошлась по моей спине. Застонав, открыла глаза. Вспоминая, где нахожусь, я с трудом села. Царившую внутри экипажа полутьму разгонял тусклый вечерний свет, что сочился серой дымкой из небольшого окна. Мой взгляд остановился на сидящем напротив меня мужчине: облокотившись локтём о раму окна, он бездумно смотрел на сгущающиеся снаружи сумерки. Экипаж вновь качнуло и исполосовавшие мою спину кровавые борозды вновь напомнили о себе.

– Скоро остановка, – даже не взглянув на меня, сухо проговорил мужчина.

Я невольно вздрогнула от звука его голоса, что холодным лезвием скользнул по царившей в экипаже тишине, окутанной методичным цоканьем копыт и завыванием ветра в щелях крытой повозки. Уперев ладони в край лавки, я попыталась выпрямить спину, однако тряска от подскакивающего на кочках экипажа то и дело напоминала о начавших кровоточить ранах. Стиснув зубы, я вновь подняла свой безразличный взгляд на мужчину. С такой же "заинтересованностью", я могла смотреть и на кичащихся своим достатком дородных девиц, и на дерущихся собак или пьяниц, что выбивают друг другу зубы за медяк. Однако сейчас передо мной был он: всё то же застывшее выражение лица с тонкой прорезью губ; тусклый отблеск стали из-под полуопущенных ресниц; серебристые, закинутые за спину волосы, что впитав яркий цвет плаща, отливали пурпуром. Сшитый по его меркам светло-бежевый костюм сидел на мужчине как влитой, подчёркивая изящную, статную и подтянутую фигуру. Замысловатая вышивка серебристой змеёй украшала как манжеты рукавов, так и подол его камзола.

Тем временем мужчина, ощущая на себе взгляд девушки, продолжал смотреть в окно. Он каким-то иным, засевшим глубоко внутри, чувством, знал что таит в себе этот взгляд – эта нищенка словно видела угнездившуюся в нём пустоту и смотрела в неё, как на отражение себя самой. Мужчина привык ловить на себе восхищенные или же полные вожделения и покорности взгляды женщин, но эта нищенка… Как же его раздражал и, вместе с тем, притягивал её взгляд! Это новое, неясное ощущение всколыхнуло в нём нечто затаённое, заставило сердце пропустить удар, а ведь он так давно вообще ничего не чувствовал!

Борясь с желанием повернуть голову и посмотреть на девушку, мужчина упустил момент: укаченная тряской и болью, она вновь задремала.

Вскоре экипаж остановился и тряска прекратилась. Чуть преоткрыв глаза я продолжила лежать. Не сказав ни слова, мужчина вышел, впустив в нагретое нашим дыханием пространство поток холодного воздуха. В ожидании дальнейших приказов, я вновь задремала. Меня разбудили грубо, порывисто: казалось, сереброволосый мужчина борется с желанием ударить меня, но, почему-то, сдерживает себя.

Дождавшись пока я выйду из экипажа, он холодно произнёс:

– По нужде ступай к кустам. Попробуешь сбежать – отрублю ноги.

Я знала, что он не шутит. А так же знала и то, что мне некуда и незачем бежать. Развернувшись, я направилась к маячившим за повозкой тёмным силуэтам деревьев. Ночь, раскрыв свои пропахшие сырой могильной землёй объятья, взирала на мир слепыми провалами звёзд. Серп молодого месяца указывал своим острым рогом на приближение полуночи. Я не боялась темноты и того, что в ней могло скрываться – люди намного безжалостнее любого зверя или демона, а тьма… она была милосердна и убивала быстро.

Когда я вернулась, мужчина повел меня в сторону развернувшегося на поляне лагеря. Пройдя мимо распряженных и устало пощипывающих траву лошадей, мимо собравшихся возле костра и готовящих ужин, наёмников, мы остановились напротив просторной палатки. Откинув полог, мужчина жестом велел мне пройти внутрь. После царившей снаружи ночной мглы и промозглого ветра, освещённое несколькими свечами пространство шатра окутало меня мягкими полутонами тепла и света.

Шагнув следом, мужчина указал мне на низенький столик, на котором я заметила поднос с ещё дымящейся едой и широкую миску с водой.

– Ешь, – стянув с рук белые перчатки, он небрежным жестом махнул ими в сторону тарелки с жареным мясом и овощами.

Послушно присев прямо на землю, я осторожно подняла широкую миску с водой и потянулась к ней губами.

– Это для рук, – скривился мужчина, а затем, бросив мне обрывок чистой ткани, добавил: – умойся.

Ополоснув руки и лицо, я подняла глаза на мужчину. Он коротко кивнул и отвернулся. Меланхолично поглощая еду, я огляделась: мой безразличный взгляд скользнул по едва колышущемуся от сквозняка пологу палатки, чуть задержался на складном, заваленном листами бумаги и какими-то склянками, столе, переместился к накинутому на доски и застеленному свежей простынёй матрасу, и остановился на, расстегивающем пряжку на дорожном плаще, мужчине.

Посмотрев на меня через плечо, он произнёс:

– Если закончила, раздевайся.

Нисколько не удивившись его словам, я молча поднялась и стала развязывать узел на юбке.

– Сними только верх, – поморщившись, брезгливо добавил он.

Поняв, насколько сложно будет выполнить его приказ, я поджала губы: открывшиеся от дорожной тряски раны пропитали кровью не только бинты, но и саму блузку… пропитали и, высохнув, прилипли, став ещё одним слоем моей кожи. Но я не могла не подчиниться приказу: распустив узлы по бокам блузки, я потянула край ткани вверх. И без того кровоточащие раны заныли сильнее, вынуждая меня на мгновение замешкаться. Решив не тянуть с этим, я хотела уже резким движением снять с себя одежду, когда услышала властное:

– Остановись.

Я замерла. Мужчина подошёл ко мне со спины: я не видела, что он делает, но вскоре почувствовала, как по моей шее и позвоночнику начинает стекать влага. Прикосновений я не ощущала, видимо, мужчина просто плеснул мне на спину стакан воды. Спустя какое-то время, он произнёс:

– Теперь снимай.

Пропитавшаяся влагой ткань легко отпустила мою спину, и я смогла снять блузку. Отбросив в сторону мокрую окровавленную одежду, подняла глаза: мужчина замер напротив меня, в его руках блеснули ножницы. Взгляд серых глаз, с безразличием скользнув по моему телу, остановился на скрытом, под бинтами, родимом пятне. Подняв руку, мужчина подцепил острым концом ножниц край бинтов у моего живота и медленно заскользил ими вверх. Легко разрезая хлопковую ткань, холодная узкая сталь замерла под моим подбородком. Помедлив мгновение, мужчина небрежным жестом швырнул ножницы на стол. Бесцеремонно освободив мою грудь от сдавливающих её бинтов, впился немигающим взглядом в узор родимого пятна. Смотрел долго, не отрываясь, словно находясь под каким-то трансом или наваждением. Затем, медленно подняв руку, он нерешительно потянулся ко мне – мгновение промедления и лёгкое касание чуть выше солнечного сплетения. Его тонкие длинные пальцы заскользили по моей коже, повторяя контур родимого пятна, по очертаниям напоминающее руну Ингуз: два лежащих на боку креста, образовывающие в центре ромб… Так сказал мне один подвыпивший шарлатан, имея меня на задворках одного из загибающихся от голода поселений.