Русская в Швеции

Меня пока больше всего беспокоил вопрос с документами, потому что Лариса вскользь обмолвилась, что мой российский паспорт лучше отправить из Стокгольма обратно родственникам через службу доставки или попросить это сделать пресловутого «агента». Это противоречило её же наставлениям не доверять и не рассказывать о себе никому, включая её же сотрудников. Меня, разумеется, смущала необходимость отдавать единственные документы постороннему человеку. Владимир в ответ на мои опасения посоветовал мне паспорт порвать и уничтожить. «Можешь съесть или сжечь», – весело раздавал мне советы мой новый гуру эмиграции. «А как же я вернусь?», – я все-таки хотела иметь уверенность в том, что возможность приехать домой на случай любого форс-мажора будет доступна.

«А как я вернулся? У меня давно нет паспорта». Очень обнадеживающе, спасибо, Владимир. Понятно было, что он тот ещё пройдоха, и на всяких зарубежных махинациях съел не одну собаку.

Оказывается, можно путешествовать без паспорта. Я быстро смекнула, почему. Все верно, рассеянный турист вполне может потерять документы, или их могут у него украсть в очереди на очередную достопримечательность. Что он делает тогда? Он обращается в посольство своей страны и, возможно, местную полицию. Там ему выдают справку, которая заменяет ему паспорт при въезде на родину. Так Владимир и делал, правда, всегда из какой-то третьей страны-посредника. То есть жил в Швеции, а улетал из Польши, например. Возвращался в Европу уже с новым паспортом, который он предварительно сварганил в отечественных органах. Процедура тоже рутинная – забывчивые люди без конца теряют паспорта, в том числе и на Родине.

Главной задачей консультации локального Джеймса Бонда была моя так называемая легенда – история о том, что именно меня привело в Швецию.

Легенда

Для того, чтобы получить статус беженца, нужно было «сдаться» в соответствующие органы – «Migrationsverket» или миграционную службу – то, что местные русскоговорящие по-домашнему называли «Миграшка». Убежище – это по-шведски «asyl», поэтому русские беженцы называли себя и всех приезжих ласково – «азюлянты».

Пока все логично. Естественно, люди столетиями бежали из стран, в которых проводились военные действия или случались природные стихийные явления. Согласно конвенции ООН, принятой в 1951 году, страны-участники этого соглашения обязуются принимать определенное количество беженцев у себя в стране. Частью прав беженцы пользуются наравне с гражданами принимающей их страны, частью – на тех же условиях, что и иностранцы. Конвенция допускает высылку беженца в интересах государственной безопасности, но запрещает их отправку обратно в государство, в котором им угрожает опасность. Насколько действительно человеку грозит опасность, нужно, безусловно, доказывать. Вот этот нюанс и был ключевой лазейкой и кульминацией абсолютно каждой душещипательной легенды мигранта.

Естественно предположить, что, экстренно спасаясь от войны или землетрясения, люди не всегда имели возможность взять с собой документы. Поэтому «сдаваться» можно было без документов вовсе. И эта лазейка открывала огромное поле для творчества пребывающим сплошным и непрерывным потоком со всех сторон света настоящим и фейковым беженцам. Тысячи бежавших без паспортов и с причудливыми биографиями людей ежедневно просачиваются через дырявый европейский кордон. Многие из них успешно оседают и становятся почти-шведами, почти-французами или почти-голландцами.

Жилье и пособие этим беженцам обеспечивает радушная и бесконечно добрая Организация Объединенных Наций. Конечно, условия принятия беженцев в Швеции и, скажем, России, мягко говоря, отличаются. Поэтому совершенно по-разному живут «гастарбайтеры» в разных уголках мира. И очень многие из них целятся именно в Европу.

Закончив краткий историко-политический ликбез, Владимир перешел ко мне. Хорошо, что я сидела, когда он сказал, под каким соусом я, собственно, буду просить политического убежища. Оказывается, сдаваться мне придется под таким соусом, будто я сбежала из … Узбекистана.

Вам не показалось, и мне не послышалось. Он назначил меня – молочно-белую девушку с голубыми глазами, светлыми волосами, типичнейшую из самых типичных славянок – беженкой из Узбекистана. Я с сомнением смотрела на него, пока в моем мозгу фоном мелькали длинные яркие одежды, платки на голове и кареглазые брюнетки с пловом в руках. Я замерла в ожидании, что следующим пунктом он предложит мне покрасить волосы, глаза и кожу.

Но в этот раз менять внешность мне не придется. Оказывается, мой русский антураж был как нельзя кстати в свете моей вновь открывшейся восточной биографии. Ведь именно благодаря – а скорее вопреки – своей очевидной национальной принадлежности меня начали преследовать коварные узбекские власти.

С любопытством, подогреваемым заплаченными мной стами евро, я внимала подробности своей новой биографии.

Узбекистан

Я родилась в Самарканде у вполне русских родителей, которые – как действительно нередко случалось в те времена – прибыли туда с просторов необъятного Советского Союза по распределению в восьмидесятых. Они, как водится, там познакомились, поженились, родили девочку. Назвали Юлей – ну или как-нибудь иначе, это мне еще предстояло придумать. История более чем реалистичная, и таких историй из братских государств наверняка было много. Советские программы распределения поженили не одну пару. И здесь не могло быть никаких вопросов. Такое могло случиться, ничего фантастического не было, поэтому пока ничего меня не смущало. Не должно было смутить и шведские власти.

Владимир остановил повествование, внимательно взглянул на меня и предложил мне изменить имя. Естественно, если сдаешься с липовой историей, то не под своими паспортными данными. Я побоялась менять имя, подумав, что новой фамилии будет достаточно. Но Владимиру я обещала подумать. Ему мои будущие имена, фамилии, явки и пароли точно ни к чему.

Мы продолжали. Росла советская девочка в красивом и жарком городе Узбекистана, ни слова при этом ни ферштейн по-узбекски. Появлялся следующий закономерный вопрос. Как же так может быть, Володя?

– Вы жили русской общиной, ходила ты в русскую школу, и вообще узбеков почти и не видела до подросткового периода, – разрулил все мой наставник.

«Допустим», – я с любопытством слушала невероятные детали моей биографии. Я подросла и начала дружить с довольно радикально настроенной молодежью. Они были против режима Ислама Каримова – на тот момент президента Узбекистана. Наглые детки выражали недовольство его тоталитарным режимом правления и тем, что русские притеснялись. Очевидно, потому что в то время у детей еще не было телефонов. Примкнув к неправильным друзьям, я стала частью оппозиционного движения. В рамках которого мы собирались небольшими компаниями, обсуждая смелые антиправительственные идеи. Так-то наши сборища были мирными, имели место только листовки, плакаты и легкая агитация. Никто никуда не выходил, не скандировал и даже ничего не поджигал.

Политика и любые общественно-политические движения всегда были настолько далеки от меня, что вкупе с выдуманной историей рождения все казалось максимально нереалистичным. Может быть, это было и хорошо, чтобы врать было легче.

Однажды добрались до наших мирных посиделок местные милиционеры. На минуточку, в те времена даже намек на неодобрение действующей власти в солнечном Узбекистане грозил наказанием. Нас повязали, в том числе и меня, увезли куда-то и, как рекомендовал мне мой агент, здесь лучше было бы добавить, что меня шантажировали и даже изнасиловали. Но это дело личное, добавлял мой гуру. Главное, что обращались со мной не по закону жестоко. А именно требовали прекратить всякую неугодную правящему режиму деятельность и назвать главных зачинщиков и руководителей этого движения. Если я не соглашусь на их требования, они обещали расправу надо мной и моей семьей.

Разумеется, при таком раскладе даже более смелый человек, чем я, захочет прежде всего спасти себя и семью. Меня загнали в безвыходную ситуацию. Я видела такое в кино. И зачем я только смотрела столько ментовских сериалов? С моей живой фантазией у меня начали шевелиться волосы на затылке от того, что такое действительно могло происходить в реальности. Тем временем, находясь в заложниках у жестоких, периодически пытающих меня людей, я понимала, что у меня нет выхода. Они все же вынуждены были меня отпустить, так как предъявить мне было нечего. Но обещали, что я на свободе ненадолго. Они за нас взялись. Получается, меня поставили в тупиковое положение: моей семье угрожали, мне тоже. Я понимала, что меня не оставят в покое, и единственным вариантом выбраться было бежать. Из страны. Якобы ребята из той же группировки предложили организовать мое бегство куда-то в Европу. Куда именно – об этом мне даже не следовало знать. И в моем положении мне, естественно, было не до выяснения культурных различий стран Европы.

– Главное, запомни, что по дороге вы ни в какой другой стране не останавливались, – обращал мое внимание Владимир на важные правила зарубежных побегов. – Если шведы узнают, что ты проезжала через Польшу или какую-нибудь Литву, тебя тут же туда вернут. Поэтому ты ни разу не выходила из машины.

Я молча кивала.

Оппозиция

Вы можете себе представить дорогу из Узбекистана в Швецию? Разумеется, я предположила, что я добиралась самолетом. Но оказалось всё гораздо печальнее. Везли меня в грузовике. Бедные беженцы. Наверное, в такой дороге – если её в реальности кто-то проделывал – половина отсеивается где-то между Киргизией и Литвой. Баба с возу – кобыле легче. Ехала я, значит, неделю. А может быть, несколько месяцев? Владимир не уточнил. Он резонно аргументировал, что в подобных путешествиях быстро размываются как временные, так и географические ориентиры. Немаловероятным было бы также исчезновение из памяти даже таких базовых фактов о себе, как имя, возраст и страна рождения.

Разумеется, в дороге я ничего и никого не видела, так как ни разу не покидала своего укрытия, будучи заставлена каким-то товаром. Конечно, даже здоровый мужчина вряд ли выдержал бы такое, что говорить обо мне. Возможно, я была напичкана какими-то таблетками, чтобы все время спать. Но агент заверил меня, что правдоподобность моей истории была не так важна, как мне казалось.

Кое-как пережив этот путь, очнулась я посреди Стокгольма, по счастливому стечению обстоятельств – прямо напротив Миграшки. Ведь пережившим мучительный путь в кузове грузовика в конце концов обычно везет.

Когда речь зашла о государственной миграционной службе, передо мной, так привыкшей к русским сериалам про ментов, сразу предательски замелькали кадры допросов и досмотров подозреваемых. Но непробиваемый Владимир и на это реагировал спокойно, уверяя, что и телефон и документы можно оставить при себе.

Я пыталась возражать. Ведь любой самый поверхностный обыск на два счета выдаст мое происхождение? Он терпеливо объяснял, что это не Россия, и досматривать там вообще никто не будет, просто потому что не имеет права. А там это что-то да значит. В голове не укладывалось все, что я услышала, но мой визави был очень убедителен, поэтому я ему слепо доверяла.

В этой Миграшке, в которую я приду сдаваться, меня ожидало краткое интервью с установлением общих сведений обо мне. Волноваться не следовало, это обычная процедура, твердил мой агент. Вторая беседа – а я намеренно не называла это допросом – будет уже в том месте, куда меня отправят на постоянное проживание. Там мне предоставят адвоката и будут уже расспрашивать с пристрастием и желанием докопаться до правды. Здесь я снова напряглась – хотя, справедливости ради, я и не расслабилась ещё ни разу с самого момента моего знакомства с Владимиром, – однако он ещё раз повторил, что никто меня «шмонать» и пытать не посмеет.

Тогда я совершенно не могла предположить, что спустя пару лет я заработаю точно такие же 100 евро за точно такую же консультацию для очередного искателя приключений. Я буду рассказывать свою историю, свое видение шведского менталитета. И финал у меня будет несколько иной, чем у моего Владимира. Но об этом потом.

Загруженная информацией, я отправилась домой. Мой компьютер удивленно заскрипел, а мой поисковик заполнился следующими запросами: «традиции Узбекистана», «Самарканд достопримечательности», «еда Узбекистана», «история Узбекистана», «узбекский язык основные фразы», «праздники Узбекистана», узбеки то, узбеки сё и т.д. Я выписывала ключевые факты о моей новой родине. Благо, хотя бы одну вещь отличники умеют делать хорошо – это конспектировать. Исписав кучу листов, я стала ещё беспокойнее. Мне предстояло мало того, что выучить собственную биографию, так ещё и историю новой страны. История – один из самых нелюбимых мной предметов в школе. Цепочка нелогичных, неизвестно кем вызванных событий, которые почему-то всегда ведут к войне – все, что я вынесла из этого предмета. Единственный период, который мне действительно был интересен, – это период правления Грозного.

Итак, процесс быстрого превращения в узбечку был запущен. За последние месяцы я впитала столько новой информации о таких разных странах как Голландия, Швеция и вот, Узбекистан. Думаю, лишними знания не бывают, и я штуридовала свою новую биографию, придумывая и представляя каждый раз все новые детали, пейзажи и события, которые могли случиться со мной только теоретически. Но я никогда не жаловалась на отсутствие фантазии, поэтому постепенно вживалась в роль, с которой мне предстояло выступить.

О жирафах

Скоро мои документы вернулись с Шенгенской визой, и дата моего путешествия была назначена. В моем распоряжении оставалась неделя. Маршрут был сложным: добраться до Санкт-Петербурга на автобусе, потусоваться там в течение дня, затем пересесть на автобус до Хельсинки в составе организованной туристической группы. В столице Финляндии нас ожидала прогулка с экскурсией, после чего мы пересаживались на круизный лайнер, который доставлял нас уже до Стокгольма. Дальнейший маршрут меня не очень интересовал, так как для меня это была финальная остановка, а вообще более добропорядочные туристы продолжали осматривать достопримечательности других стран и городов Европы.

Конечно, это было не так сложно, как бежать из Самарканда в Стокгольм в кузове грузовика в полуобморочном, как я предполагаю, состоянии, однако предстоящая поездка на автобусе и многочисленные дальнейшие пересадки-остановки приводили меня в отчаяние. С моим ростом любой среднестатистический транспорт вообще вгонял в тоску. Всё среднестатистическое мне было мало, давило или заставляло сжиматься. Штаны были короткими, потолки – низкими, расстояния между сидениями – маленькими. Я не помещалась ни в какой транспорт. О том, чтобы устроиться удобно, я не могла и мечтать, но, в основном я не помещалась даже скрючившись в самой неудобной позе. Либо обрезать ноги, либо шею, либо стоять.

Спать сидя я тоже так и не научилась. Даже когда я направлялась в США и мои глаза слипались от усталости и многочасового перелета через Атлантику, я всё равно просыпалась каждый раз, когда у меня открывался во сне рот. Потому что, когда я засыпала, у меня падала голова, которая не держалась на жирафьей шее, рот открывался, глаза – тоже, и это повторялась снова и снова, как какой-то замкнутый цикл. Представляю себе это зрелище с постоянно спадающей башкой и резкими вздрагиваниями – должно быть, мои соседи считали меня больной. Для меня же это была самая натуральная пытка, поэтому всю дорогу до Америки в самолете я смотрела кино, умирая от усталости. А ведь это были комфортабельные места, удобные кресла и возможность выложить конечности в проход. Что со мной будет в почти суточной поездке на нашем автобусе – я представляла себе Икарус – не хотелось даже думать. Вариантов у меня все равно не было. Кажется, с поездами в те времена дела обстояли хуже. Или именно этот проезд входил в стоимость тура – я уже не помню.

За оставшиеся дни сумбурных сборов, поглощенная одновременно и Узбекистаном и Швецией, я продолжала общаться с Ларисой и Владимиром. Мне уже назначили агента, который встретит меня в Стокгольме – это была женщина Елена. Не удивлюсь, если её, как и Владимира, в жизни тоже звали Наталья, Дарья или Ангелина… Лариса дала мне её номер, обещала, что та меня ждет. Мы условились, что я должна буду отправить ей смс, когда мы с группой окажемся у городской ратуши в центре Стокгольма. Затем я должна буду сообщить своему гиду, что дальше я не поеду, якобы меня здесь встречают друзья на машине и мы вместе с ними вернемся в Питер.

Я собрала маленький рюкзак, взяв буквально пару вещей. Потому что больше, чем сидеть в транспорте, я ненавидела, пожалуй, только большие тяжелые сумки. Я готова была мерзнуть, не есть, не пить и отказать себе в чем угодно, чтобы только поменьше тащить. Этакий слабый, капризный и замороченный жираф.

Автобус 1

День икс наступил, осеняя меня крестным знаменем, родители проводили меня на автобус. Слезы и волнение были у всех. Также пришла моя подруга, которая считала всю эту затею глупейшей авантюрой, но все равно плакала, обнимала и даже вручила мне какую-то записку на прощание. Начался первый, видимо, самый физически сложный этап моего путешествия. Я воспринимала это как испытание, которое должно проверить мой настрой на прочность. Было бы очень смешно год готовить почву для своего отъезда, ждать её с нетерпением, и в итоге, не выдержав транспортных неудобств местных автобусов, выйти где-нибудь за пятьдесят километров от родного города и вернуться. Тогда родители от меня бы точно отказались.

Я сразу заняла два места, нахмурила лицо, молясь, чтобы ко мне никто не подсел. Мне повезло, сумасшедших, желающих сутки трястись до Санкт-Петербурга в будний день, оказалось немного. Поэтому на место рядом со мной никто не претендовал, и я надеялась, что ночью мне удастся распрямлять хотя бы по одной конечности по очереди.

Несмотря на невероятные неудобства и абсолютно бессонную ночь, с пути я не сбилась, соблазну остаться на обочине нашей необъятной родины во время санитарных остановок не поддалась. Зато после этого путешествия я прониклась невероятным уважением к тем людям, которые постоянно ездят на автобусах из самых отдаленных уголков России на юг целыми семействами. Я уверена, что они обладают каким-то скрытыми недоступными мне качествами, или, например, пьют всю дорогу. Потому что я по прибытии в северную столицу сама себе казалась каким-то бесчувственным оладиком, совершенно разбитым, усталым и бесформенным.

Питер

К слову говоря, это был мой первый и пока единственный визит в Петербург. Но я настолько волновалась перед предстоящим мне испытанием и была так физически сломлена нашими дорогами и автобусами, что я потом продолжала с чистой совестью считать, что Питер я так и не посетила. Даже побывав в десятках стран и городов мира, я долгое время так и оставалась тем самым человеком, который не видел нашу северную столицу. Забегая далеко вперед, спешу оправдать себя, что такую непростительную брешь в культурно-географической части своей истории я-таки залатала. И этот город я все же увидела, потрогала, расчувствовала, распробовала и насладилась в полной мере… гораздо-гораздо позднее. Хотя здесь я тоже лукавлю, ведь чтобы получить полное представление о Санкт-Петербурге, конечно же, не хватит и года, поэтому те скудные крупицы впечатлений, которые я успела поймать за короткие пять дней моего путешествия туда, – лишь затравка, аперитив, достаточный, чтобы захотеть вернуться туда снова и увидеть ещё музеев, улиц, площадей, мостов и таких уютных пышечных…

Не замечая тогда никаких красот Питера, я помню, как почему-то упорно пыталась избавиться от русских наличных рублей, тратя их в в попадавшихся мне на пути кафешках. Я не хотела ни есть, ни пить, но продолжала скидывать наличку, как будто я наркодилер с меченными купюрами. Учитывая, что я оставляла при себе и паспорт, и банковскую карту, и телефон, попытка избавиться от бумажных денег выглядела крайне глупо. Но в моем взвинченном состоянии это было простительно. Под раздачу попали совместно с Владимиром составленные черновики моей биографии, которые я разрывала и раскидывала по разным мусоркам уже перед самым отъездом в Хельсинки, – это основное, что я запомнила об этом красивейшем городе. Ни мостов, ни окружающих памятников архитектуры я просто не видела. Накрапывал дождь, и моим единственным желанием было прилечь. Я бесцельно бродила, пока мой мозг метался из Узбекистана в Швецию и обратно.