Сын ХАМАСа

Мусульмане по всему Ближнему Востоку пришли в возмущение. Коран гласит, что, когда враг вторгается в любую мусульманскую страну, все мусульмане должны сражаться плечом к плечу, защищая свою землю. С точки зрения арабского мира иностранцы вторглись и оккупировали Палестину, где находится мечеть Аль-Акса, третья по значимости исламская святыня после Мекки и Медины. Мечеть была возведена на том месте, откуда, как считают верующие, Мухаммед вознесся с ангелом Джабраилом[5] на небеса, чтобы поговорить с Авраамом, Моисеем и Иисусом.

Египет, Ливан, Сирия, Иордания и Ирак немедленно вторглись в новое еврейское государство. Среди десяти тысяч египетских военных оказались и тысячи добровольцев из числа «Братьев-мусульман». Однако арабская коалиция была в меньшинстве и хуже вооружена. Менее чем через год арабские войска были отброшены.

В ходе войны более семисот тысяч палестинских арабов бежали или были изгнаны из своих домов на территориях, которые теперь принадлежали Государству Израиль.

Хотя Организация Объединенных Наций (ООН) и приняла Резолюцию № 194, в которой, помимо прочего, говорилось, что «беженцам, желающим вернуться в свои дома и жить в мире с соседями, должна быть предоставлена такая возможность» и что «за имущество тех, кто решил не возвращаться, должна быть выплачена компенсация», она так и не была исполнена. Десятки тысяч палестинцев, бежавших из Израиля во время арабо-израильской войны, до сих пор не вернули свои дома и землю. Многие из этих людей и их потомков по сей день живут в убогих лагерях для беженцев, находящихся в ведении ООН.

Как только с войны вернулись вооружившиеся «Братья-мусульмане», государственный переворот, ранее приостановленный, возобновился с новой силой. Однако планы свержения не удалось сохранить в тайне, и в результате египетское правительство запретило Братство, конфисковало его активы и отправило в тюрьму многих его членов. Несколько недель спустя те, кому удалось избежать ареста, убили премьер-министра Египта.

Хасан аль-Банна, в свою очередь, был застрелен 12 февраля 1949 года, предположительно правительственной секретной службой. Однако Братство не было разгромлено. Всего за двадцать лет Хасан аль-Банна вывел ислам из состояния апатии и устроил революцию руками вооруженных бойцов. В течение следующих нескольких лет организация продолжала увеличивать численность и свое влияние не только в Египте, но и в близлежащих Сирии и Иордании.

К середине 1970-х годов, когда в Иорданию для продолжения учебы прибыл мой отец, «Братья-мусульмане» уже зарекомендовали себя там с хорошей стороны и пользовались любовью народа. Члены организации занимались тем же самым, что грело сердце отца: они поощряли возрождение веры среди тех, кто отклонился от исламского образа жизни, врачевали раны и пытались спасти людей от разлагающего иностранного влияния. Отец верил, что эти люди были реформаторами ислама, подобно тому как Мартин Лютер[6] и Уильям Тиндейл[7] стали реформаторами христианства. Они хотели лишь спасать людей и улучшать их жизнь, а не убивать и разрушать. И когда отец встретился с некоторыми из ранних лидеров Братства, он сказал: «Да, это именно то, что я искал».

То, что отец увидел в те далекие дни, было стороной ислама, которая отражает любовь и милосердие. Но чего он не видел, чего, возможно, даже не позволял себе увидеть, так это иную его сторону.

Жизнь в исламе подобна лестнице, нижняя ступенька которой – молитва и восхваление Аллаха. Более высокие ступени подразумевают помощь бедным и нуждающимся, открытие школ, поддержку благотворительных организаций. Наивысший уровень – это джихад.

Лестница высока. Немногие поднимают глаза, чтобы увидеть, что там наверху. И подъем обычно постепенный, почти незаметный. Его можно сравнить с охотой амбарного кота на ласточку. Ласточка не сводит глаз с кота. Она просто сидит на месте, наблюдая, как тот расхаживает взад-вперед, туда-сюда. Но ласточка недооценивает опасность. Кот с каждым разом подбирается все ближе и ближе, но ласточка этого не замечает – до тех пор, пока в мгновение ока когти кота не окрасятся ее кровью.

Традиционные мусульмане стоят у подножия лестницы, испытывая чувство вины за то, что недостаточно рьяно исповедуют ислам. На самой вершине – фундаменталисты, именно те, кого вам показывают в новостях; те, кто убивает детей и женщин во славу бога Корана. Умеренные располагаются где-то посередине.

Однако на самом деле умеренный мусульманин еще более опасен, чем фундаменталист, поскольку кажется безобидным, и вы никогда не сможете сказать, когда он сделает следующий шаг по направлению к вершине. Большинство террористов-смертников начинали как умеренные.

В тот день, когда мой отец впервые поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы, он и представить не мог, как далеко отойдет в итоге от своих первоначальных идеалов. И тридцать пять лет спустя я хотел бы спросить его: помнишь ли ты, с чего начинал? Ты видел всех этих потерянных людей, из-за них разрывалось твое сердце, ты хотел, чтобы они пришли к Аллаху и обрели спасение. Однако теперь террористы взрывают себя, льется невинная кровь. Ты уверен, что мечтал именно об этом? Но говорить с отцом о таких вещах в нашей культуре не принято. И вот он продолжил свой опасный путь.

Глава третья

«Братья-мусульмане»

1977–1987

Когда отец, отучившись в Иордании, вернулся на оккупированные территории, его переполняли оптимизм и надежда на мусульман всего мира. Воображение рисовало светлое будущее, которое принесет с собой умеренное воплощение идей и принципов «Братьев-мусульман».

Сопровождал его Ибрахим Абу Салем, один из основателей отделения организации «Братья-мусульмане» в Иордании. Абу Салем приехал, чтобы помочь вдохнуть жизнь в застоявшееся Братство в Палестине. Он неплохо сработался с моим отцом. Вместе они набирали молодых людей, разделявших их страсть, и формировали из них небольшие группы активистов.

В 1977 году, имея в кармане всего пятьдесят динаров, Хасан женился на сестре Ибрахима Абу Салема – Сабхе Абу Салем. На следующий год родился я.

Когда мне исполнилось семь, наша семья переехала в Эль-Биру, город, вплотную примыкающий к Рамалле, и мой отец стал имамом в лагере беженцев Аль-Амари, созданном в муниципальных границах Эль-Биры. Девятнадцать таких лагерей были разбросаны по всему Западному берегу, в том числе и Аль-Амари, развернутый в 1949 году примерно на двадцати двух акрах[8] земли. К 1957 году потрепанные палатки сменились на бетонные дома, построенные вплотную, стена к стене. Улицы там были шириной с автомобиль, по сточным канавам текли неочищенные воды, превращавшиеся в реки грязи. Лагерь был перенаселен, вода в нем была непригодна для питья. В центре стояло одинокое дерево. Беженцы зависели от ООН во всем – в жилье, продовольствии, одежде, медицинском обслуживании и образовании.

Когда отец впервые вошел в мечеть, он испытал разочарование, обнаружив только два ряда молящихся – по двадцать человек в каждом. Однако несколько месяцев спустя, после того как он начал проповедовать в самом лагере, мечеть стало посещать столько людей, что не все помещались внутри. Отец не только ревностно служил Аллаху, но и испытывал огромную любовь и сострадание к мусульманам. В ответ люди тоже полюбили его.

Хасан Юсеф внушал симпатию, поскольку ничем не выделялся среди окружающих. Он не считал себя выше тех, кому служил. Он жил так, как жили они, ел то, что ели они, и молился вместе с ними. Он не носил модную одежду. Зарплата от правительства Иордании была совсем небольшой – ее едва хватало для покрытия его расходов, куда было включено и техническое обслуживание религиозных объектов. Его официальным выходным был понедельник, которым он почти никогда не пользовался. Он работал не за зарплату, он трудился, чтобы угодить Аллаху. Для него это было святым долгом, целью всей жизни.

В сентябре 1987 года отец устроился на вторую работу: стал преподавать основы религии студентам-мусульманам, посещавшим частную христианскую школу на Западном берегу. Разумеется, это означало, что мы стали видеть его гораздо реже, чем раньше, – и не потому, что он не любил семью, просто Аллаха он любил больше. Но тогда мы еще не понимали, что очень скоро наступит время, когда мы перестанем его видеть вообще.

Пока отец работал, мать несла бремя воспитания детей в одиночку. Она учила нас быть хорошими мусульманами, будила на утренние молитвы, когда мы достаточно для этого подросли, и поощряла соблюдение поста в священный для мусульман месяц Рамадан. Теперь нас стало шестеро: я, мои братья Сухейб, Сейф и Увейс, а также сестры Сабиля и Тасним. Даже при доходах отца от двух работ у нас едва хватало денег, чтобы оплачивать счета. Мать усердно трудилась, стараясь экономить каждый динар.

Сабиля и Тасним начали помогать матери по дому с самого юного возраста. Милые, чистенькие и красивые, сестры никогда не жаловались – даже когда их игрушки покрывались пылью, поскольку у них не было времени с ними играть. Привычными новыми игрушками для них стала кухонная утварь.

– Ты слишком много трудишься, Сабиля, – говорила мама моей сестре. – Остановись, отдохни слегка.

Но Сабиля лишь улыбалась и продолжала работать.

Мы же с братом Сухейбом очень рано научились разводить огонь и пользоваться духовкой. Мы вносили свою лепту в приготовление еды, мыли посуду и все вместе присматривали за малышом Увейсом.

Наша любимая игра называлась «Звездочки». Мама писала наши имена на листе бумаги, и каждый вечер перед сном мы собирались в круг для награждения нас «звездочками» за то, что мы сделали за день. В конце месяца победителем объявлялся тот, кто набрал больше всего звезд. Обычно это была Сабиля. Конечно, у нас не было денег на настоящие призы, но это и не имело значения. «Звездочки» были скорее способом заслужить уважение и признательность нашей матери, нежели способом заработать, и мы всегда с нетерпением ждали наших маленьких мгновений славы.

Мечеть Али находилась всего в полумиле от нашего дома, и я очень гордился тем, что мог ходить туда в одиночку. Я отчаянно хотел быть похожим на своего отца – точно так же, как он мечтал быть похожим на своего.

Через дорогу от мечети Али раскинулось одно из самых больших кладбищ, которые я когда-либо видел. Кладбище, обслуживающее одновременно Рамаллу, Эль-Биру и лагеря беженцев, окруженное стеной высотой в два фута, было в пять раз больше, чем весь наш район. Пять раз в день, когда азан призывал нас к молитве, я ходил в мечеть и обратно мимо тысяч могил. Для мальчика моего возраста это место было невероятно жутким, особенно по вечерам, когда становилось совершенно темно. Я невольно представлял корни больших деревьев, питающиеся погребенными телами.

Однажды, когда имам призвал нас к полуденной молитве, я умылся, надушился каким-то одеколоном, надел красивую одежду, как отец, и отправился в мечеть. День был прекрасный. Приблизившись к мечети, я заметил больше, чем обычно, припаркованных машин, а у самого входа стояла группа людей. Я, как и всегда, снял обувь и зашел внутрь. Сразу перед дверью в открытом ящике лежало мертвое тело в белом хлопковом саване. Никогда прежде мне не доводилось видеть покойника. Я понимал, что не следует пялиться, но не мог отвести от него взгляд. Тело было полностью завернуто – открытым оставалось лишь лицо. Я внимательно наблюдал за грудью мертвого человека, почему-то ожидая, что он вот-вот задышит снова.

Имам призвал нас выстроиться на молитву, и я прошел вместе со всеми вперед, хотя то и дело оглядывался на тело в ящике. Как только мы закончили чтение Корана, имам приказал вынести тело вперед для совершения погребальной молитвы. Восемь человек подняли гроб на плечи, и один из них крикнул: «Ля иляха илляллах! [Нет бога, кроме Аллаха!]» Как по команде все остальные подхватили за ним: «Ля иляха илляллах! Ля иляха илляллах!»

Я как можно скорее обулся и последовал за толпой, двигавшейся в сторону кладбища. Поскольку я был маленького роста, мне приходилось бежать рядом с парнями постарше – чтобы не отставать. Я никогда раньше не был на самом кладбище, но рассудил, что, пока рядом со мной так много других людей, ничего плохого не случится.

– Не наступайте на могилы, – крикнул кто-то. – Это грех!

Я осторожно пробирался сквозь толпу, пока мы не приблизились к глубокой открытой могиле. Я заглянул за край глубокой восьмифутовой[9] ямы, на дне которой стоял старик. Я слышал, как соседские дети рассказывали об этом человеке. Его звали Джума. Говорили, что он никогда не посещает мечеть и не верит в бога Корана, но он хоронил здесь всех, иногда по два-три покойника за день.

«Неужели он совершенно не боится смерти?» – задумался я.

Мужчины опустили труп в крепкие руки Джумы. Затем они вручили ему флакон одеколона и какую-то зеленую жидкость, которая пахла приятно и свежо. Джума распеленал тело и вылил на него содержимое обоих флаконов.

Он перевернул тело на правый бок, лицом к Мекке, и соорудил вокруг него из обломков бетона небольшую оградку. Как только четверо мужчин с лопатами принялись засыпать яму, имам приступил к проповеди. Он начал, как мой отец.

– Этот человек умер, – говорил он, пока земля падала на лицо, шею и руки мертвеца. – Он оставил все – деньги, дом, сыновей, дочерей и жену. Это судьба каждого из нас.

Имам призвал нас покаяться и перестать грешить. Но затем он сказал нечто такое, чего я никогда не слышал от отца:

– Душа этого человека скоро вернется к нему, и два ужасных ангела по имени Мункар и Накир спустятся с небес, чтобы испытать его. Они схватят его тело и будут трясти, вопрошая: «Кто твой Бог?» Если он ответит неправильно, его изобьют большим молотом и отправят под землю на семьдесят лет. Аллах, мы просим тебя дать нам правильные ответы, когда придет наше время!

Я в ужасе посмотрел вниз, в зев открытой могилы. К этому моменту тело почти скрылось под слоем земли, и я стал гадать, как скоро начнется допрос.

– И если он не сможет удовлетворить ответами ангелов, вес земли над ним сокрушит ребра его. Черви станут медленно пожирать его плоть. Его будет мучить змея с девяноста девятью головами и скорпион размером с шею верблюда. И так будет длиться до воскресения мертвых – до того дня, когда его страдания помогут заслужить прощение Аллаха.

Я не мог поверить, что всякий раз, когда кого-то хоронят, все эти ужасы происходят прямо возле нашего дома. Мне никогда не нравилось это кладбище. Теперь я стал думать о нем еще хуже. Я решил, что надо обязательно запомнить вопросы, чтобы в тот момент, когда ангелы придут допрашивать меня после смерти, я смог ответить правильно.

Имам сказал, что испытание начнется, как только последний человек покинет кладбище. Я пошел домой, но не мог заставить себя перестать думать о словах имама. Я решил, что надо вернуться на кладбище и прислушаться, раздадутся ли звуки пыток. Я обошел весь район, пытаясь уговорить кого-нибудь из друзей составить мне компанию, но все лишь отвечали, что я сошел с ума. Поэтому мне пришлось идти одному. Всю обратную дорогу до кладбища я дрожал от страха и особо не понимал, зачем я это делаю. Вскоре я обнаружил себя стоящим посреди океана могил. Мне захотелось убежать, но любопытство взяло верх над страхом. Я хотел услышать вопросы, крики – что угодно. Но ничего не происходило. Я стал подходить ближе, пока не коснулся надгробия рукой. Ничего. Только тишина, и все. Через час мне сделалось скучно, и я вернулся домой.

Мама возилась на кухне. Я сказал ей, что ходил на кладбище, где, по словам имама, ангелы должны были пытать только что похороненного человека.

– И?..

– И я пошел туда после того, как люди покинули кладбище, но ничего не произошло.

– Пытки слышат только животные, – объяснила она, – но не люди.

Восьмилетнего мальчика такое объяснение полностью удовлетворило.

После этого я каждый день наблюдал, как на кладбище привозили все новые тела. Как ни странно, но спустя некоторое время я начал привыкать к этому и даже стал слоняться поблизости, чтобы просто посмотреть, кто умер. Вчера это была женщина. Сегодня мужчина. Однажды привезли двух человек, а затем, спустя несколько часов, еще кого-то. Когда никого не привозили, я ходил среди могил и читал надписи на надгробиях. Один умер сто лет назад. Другой – двадцать пять. Как звали этого? Откуда родом была та женщина? Кладбище стало моей игровой площадкой.

Как и я, друзья мои поначалу боялись кладбища. Но мы подначивали друг друга на то, чтобы заходить ночью за стены, и, поскольку никто не хотел прослыть трусом, в конце концов все преодолели свои страхи. Дошло до того, что мы даже стали играть в футбол на кладбищенских пустырях.

* * *

По мере того как росла наша семья, разрастались и «Братья-мусульмане». Вскоре из организации, состоявшей преимущественно из бедных и беженцев, Братство превратилось в объединение образованных молодых мужчин и женщин, бизнесменов и специалистов, которые жертвовали из собственных карманов на строительство школ, больниц и приютов.

Наблюдая это, многие молодые люди в исламском движении, особенно в Газе, решили, что Братству необходимо выступить против израильской оккупации. Мы заботились об обществе, говорили они, и будем продолжать о нем заботиться. Но станем ли мы мириться с оккупацией вечно? Разве Коран не велит нам изгнать еврейских захватчиков? Эти молодые люди были безоружны, но они были сильны, упрямы и рвались в бой.

Мой отец, как и другие лидеры Западного берега, не был с этим согласен. Они не хотели повторять ошибки Египта и Сирии, где Братство предприняло попытки государственного переворота и проиграло. В Иордании, говорили они, наши братья не воюют. Они участвуют в законных выборах и оказывают сильное влияние на общество. Мой отец не отрицал насилие, но считал, что его народ пока не в состоянии дать отпор израильским военным.

Дебаты внутри Братства продолжались несколько лет, в это же время все более усиливалось давление со стороны народных масс, требующих действий. В конце 1970-х годов разочарованный бездействием «Братьев-мусульман» Фатхи Шкаки основал палестинский «Исламский джихад»[10]. Но даже после этого «Братья-мусульмане» сумели сохранить свою ненасильственную позицию еще на десятилетие.

В 1986 году в Хевроне, к югу от Вифлеема, состоялась тайная историческая встреча. Мой отец присутствовал на ней, хотя рассказал мне об этом только много лет спустя. Вопреки некоторым неточным документальным источникам, на встрече присутствовали следующие люди:

• прикованный к инвалидной коляске Ахмед Ясин, ставший духовным лидером новой организации;

• Мухаммед Джамаль ан-Натше из Хеврона;

• Джамаль Мансур из Наблуса;

• шейх Хасан Юсеф (мой отец);

• Махмуд Муслех из Рамаллы;

• Джамиль Хамами из Иерусалима;

• Айман Абу Таха из Газы.

Участники этой встречи наконец-то созрели для борьбы. Они согласились начать с простых актов гражданского неповиновения – с забрасывания камнями и сжигания шин. Цель состояла в том, чтобы пробудить, объединить и мобилизовать палестинский народ и заставить его осознать потребность в независимости под знаменем Аллаха и ислама[11].

Так родился ХАМАС.

Так мой отец поднялся сразу на несколько ступенек к вершине лестницы ислама.

Глава четвертая

Град камней

1987–1989

ХАМАСу нужен был повод – причем любой, – который мог бы послужить оправданием для восстания. Этот повод появился в начале декабря 1987 года, хотя и в форме трагического недоразумения.

В Газе зарезали израильского агента по продаже изделий из пластика по имени Шломо Сакаль. Несколько дней спустя в Газе в результате обычного дорожно-транспортного происшествия погибли четыре человека из лагеря беженцев Джебалия. Однако быстро разлетелся слух, что их убили израильтяне в отместку за убийство Сакаля. В Джебалии вспыхнули беспорядки. Семнадцатилетний подросток швырнул коктейль Молотова в израильских солдат и был ими застрелен. В Газе и на Западном берегу все жители вышли на улицы. ХАМАС подхватил инициативу, принявшись разжигать беспорядки, которые стали новым стилем ведения боевых действий в Израиле. Дети забросали камнями израильские танки, и через несколько дней их фотографии появились на обложках журналов по всему миру.

Началась Первая интифада, и дело палестинцев стало мировой новостью номер один. На кладбище, служившем нам игровой площадкой, тоже все изменилось. С каждым днем стали привозить гораздо больше тел, чем раньше. Гнев и ярость шли рука об руку с горем. Толпы палестинцев начали забрасывать камнями машины евреев, которым приходилось проезжать мимо кладбища, чтобы добраться до расположенного в миле от нас израильского поселения. Вооруженные до зубов израильские поселенцы убивали всех без разбора. А когда в проблемные районы прибыла Армия обороны Израиля (ЦАХАЛ), стрельбы, ранений, убийств стало еще больше.

Наш дом оказался в самом центре всего этого хаоса. Баки для воды на нашей крыше много раз пробивались израильскими пулями. Мертвые тела, которые приносили на наше кладбище фидаины, или борцы за свободу, скрывавшие лица масками, принадлежали не только старикам. Иногда я видел окровавленные трупы на носилках – даже не омытые и не завернутые в простыни. Каждого мученика хоронили сразу – чтобы никто не смог забрать тело, вырезать органы и вернуть семье труп, набитый тряпьем.

В то время было так много насилия, что мне даже становилось скучно в те редкие моменты, когда все затихало. В конце концов мы с друзьями тоже начали бросать камни, внося свой вклад в общее буйство, – из желания заслужить уважение в глазах бойцов сопротивления. С кладбища, расположенного на вершине высокого холма, мы разглядывали израильское поселение, окруженное высоким забором и сторожевыми вышками. Я размышлял о пятистах местных жителях, разъезжавших на новеньких, часто бронированных автомобилях. Они возили с собой оружие и, казалось, были вольны стрелять в кого пожелают. Десятилетнему ребенку они казались пришельцами с другой планеты.

Однажды вечером, незадолго до вечерней молитвы, мы с друзьями спрятались у дороги и стали ждать. Мы решили закидать камнями автобус поселенцев, поскольку в эту мишень попасть было легче, чем в легковой автомобиль. Мы знали, что автобус проходит каждый день в одно и то же время. Пока мы ждали, из громкоговорителей доносились знакомые слова имама: «Хаййя ‘аля с-салях [Поспешите на молитву]».

Когда мы наконец услышали низкий рокот дизельного двигателя, каждый из нас взял по два камня. Хотя мы сидели, затаившись, и не могли видеть дорогу, по звуку было точно понятно, где проезжает автобус. В нужный момент мы одновременно вскочили и пустили в ход наши «боеприпасы». Характерный стук камня о металл убедил нас, что по крайней мере несколько снарядов достигли цели.

Но это оказался не автобус. Мы увидели большую военную машину, набитую крайне озлобленными израильскими солдатами. Когда машина остановилась, мы мгновенно нырнули обратно в канаву, служившую нам укрытием. Мы не видели солдат, а они не могли видеть нас. Поэтому они просто стали палить наугад. Бесцельная стрельба продолжалась минуты две, в течение которых мы, низко пригибаясь, быстро скрылись в близлежащей мечети.

Молитва уже началась, но я не думаю, что кто-то был всерьез сосредоточен на том, что говорил имам. Все прислушивались к треску автоматов снаружи и гадали, что происходит. Мы с друзьями проскользнули в последний ряд, надеясь, что никто этого не заметит. Но как только имам закончил молитву, все бросили на нас сердитые взгляды.

Через несколько секунд перед мечетью стали с визгом тормозов останавливаться автомобили Армии обороны Израиля. Солдаты ворвались в помещение, выгнали нас наружу и, приказав лечь лицом вниз на землю, стали проверять документы. Я вышел последним, испытывая ужас оттого, что солдаты могут узнать, что во всех этих неприятностях виноват я. Мне казалось, что они наверняка забьют меня до смерти. Но никто не обратил на меня никакого внимания. Возможно, они решили, что у такого дохляка, как я, не хватило бы наглости бросать камни в машину ЦАХАЛа. Какова бы ни была причина, я был просто рад, что они целились не в меня. Допрос продолжался несколько часов, и я понимал, что многие из присутствовавших чрезвычайно на меня злятся. Конечно, они не знали точно, в чем я виноват, но не могло быть никаких сомнений в том, что этот рейд был устроен из-за меня. Но мне было все равно. На самом деле, я даже испытывал воодушевление. Мы с друзьями бросили вызов мощной израильской армии и вышли из переделки невредимыми. Всплеск адреналина сделал нас смелее.

На другой день мы с другом спрятались снова, на этот раз еще ближе к дороге. Когда подъехала машина поселенцев, я поднялся и бросил камень изо всех своих детских сил. Камень влетел в лобовое стекло со звуком, похожим на взрыв гранаты. Стекло выдержало удар, однако по лицу водителя я понял, что он очень испугался. Проехав еще ярдов сорок, водитель нажал на тормоза, после чего дал задний ход.