В сибирском поезде. Сборник рассказов и эссе

«Как же тяжело», – подумала я.

Глядя на Кэйко, любившую возиться на кухне, я вспомнила себя в одиннадцать лет, когда жила у бабушки и варила рис. Пухлые щёки девочки напомнили мне моё детство.

– Кэйко, хурма уже поспела?

– Ой, эту хурму? Мы ждали-ждали, а хозяин всё забрал. Обидно.

На следующее утро, выглянув из кухни, я увидела, что все зелёные плоды сорваны, а под деревом – ещё больше опавших листьев.

Футико, что-то бормоча, привязывала к ветке верёвку от угольного мешка, чтобы сделать качели.

– Упадёшь! – крикнула я.

– А хурма улетела на небо! – ответила она, завязывая узел. – Мама разрешила качели!

Я пошла в овощную лавку на холме и купила два сё сладкой хурмы, немного отнесла соседям.

Из кухни я видела, как Футико, жуя хурму, напевала:

– Футико, а папа где?

– Пьёт сакэ.

– А мама?

– С малышом.

– А старший брат?

– В школе.

– Старшая сестра?

– Маме помогает.

– Кэйко?

– В школе.

– Сатико и По-тян?

– Тоже в школе.

– А малыш?

– Агукает!

– Хурма вкусная? – спросила я.

– Яблоки больше люблю, – ответила она, оскалив белые, как у мышки, зубки, и принялась грызть кожицу.

Мне вдруг захотелось ребёнка. Выйдя во двор, я потянула Футико за ручку через забор:

– Иди ко мне. Расскажу интересное.

Она прижала ухо к моей щеке. Рассмеявшись, я тоже прошептала: «Знаешь что…».

Детский запах молока вызвал незнакомое щемящее чувство, сердце забилось часто-часто.

Присев на опавшие листья, я закрыла лицо руками.

– Мы в прятки играем! – крикнула пятилетняя Футико с верёвкой в руках и убежала.

В этом году та семья переехала в Сагиномия. На соседской хурме уже висят маленькие плоды, но сегодня нет солнца – наверное, кислые.

1934

Поиски жилья

От дома человека по имени Ямадзаки, если спускаться по склону Додзака, видна крыша ателье господина Фукудзава Итиро. В одном из переулков, рядом с домом, сгоревшим дотла – торчат только почерневшие балки, – я заметила дом, сдающийся внаём. Перед ним буйно цвели шалфеи.

Дом старый, ветхий, с двумя входами. Ставни отсырели, впитав воду. Клумбу обложили пивными бутылками, но внутри неё – кучи мусора, валялась вывеска какого-то общества медсестёр.

«Жить здесь не хочется», – подумала я.

Я вышла на трамвайную линию Додзака, пересекла её и свернула в переулок у красильщика. Это уже был девятый квартал Ниппори в районе Аракава.

Слово «Аракава» звучало так, будто это где-то очень далеко. Устав бесцельно искать жильё, я побродила по улице с лавками старьёвщиков, угольщиков и рыботорговцев. В своём длинном пальто, развевающемся на ветру, я походила на китаянку.

Угольщик грел воду на брикетах в колбе с красной жидкостью, привлекая внимание прохожих. Я тоже ненадолго задержала взгляд.

Запахи лапшичной, суши-закусочной, пекарни с тайяки. Играла пластинка.

Я прошла мимо святилища в Табата, полюбовалась забавной статуей енота перед камнерезной мастерской, поднялась без цели по кирпичной дорожке у храма Сува.

Мимо шли школьники. У всех нездоровый вид. Может, от холодного ветра. Лица у них были синеватые.

Ближе к кладбищу Янака шансов найти жильё не прибавилось. Я просто брела, и в голову лезли самые грустные мысли.

У школы Асакура я удивилась помпезному зданию. На крыше стояла бронзовая статуя.

«Похоже на дом, который понравился бы провинциалам», – подумала я.

Я прошла между камнерезом и кондитерской и вышла к кладбищу Янака. Здесь было свежо и спокойно. В садах храмов цвели камелии, деревья уже окрасились в осенние тона.

На широкой улице у статуи Каваками Отодзиро (1864—1911, актер, театральный и политический деятель – прим. ред) я немного отдохнула. Две девочки ели мандарины. Глядя на них, я почувствовала кислый привкус на языке.

Статуя Каваками Отодзиро изображала его молодым.

«Я ведь ни разу не видела его спектаклей», – подумала я, и сама почувствовала себя ребёнком.

За монументом был общественный туалет, люди входили и выходили.

Я пошла к крематорию Янака. Ивы перед ним, несмотря на ноябрь, всё ещё зеленели.

Напротив, через дорогу, была маленькая лавка рамок. Кажется, её не перестраивали с давних времён. Я свернула налево у камнереза и вошла в Сакурагитё. Там увидела скромный дом с табличкой «Сдаётся».

Из-за забора торчало старое, почти голое дерево сарусубэри. Оно напомнило мне дом господина Кавабата.

Я нашла управляющего и попросила показать дом. Из-за долгого простоя он был сырым и мрачным.

Управляющий – седой старик лет семидесяти, возможно, тугой на ухо – громко спросил: Где вы сейчас живёте?». «В Отиаи», – ответила я.

Он повторил «Отиаи», не обращая внимания на мой вид, и, опираясь на палку, повёл меня внутрь.

Прихожая – четыре с половиной татами, гостиная – восемь, комната для служанки – три, отдельный флигель – шесть. Всё приличное, но меня напугала странная комната в две татами за нишей в гостиной.

– «На втором этаже восемь татами, хороший вид», – сказал управляющий, медленно поднимаясь по крутой лестнице.

Я последовала за ним. В темноте, на середине лестницы, я вдруг вспомнила рассказ Сато Харуо «Дом с привидениями» и затряслась.

Лестница делала поворот, становилась ещё круче. Наверху было совсем темно, только стук палки управляющего раздавался в коридоре.

Из щели ставен пробивался тусклый свет. Когда глаза привыкли, старик раздвинул ставни.

С коридора был виден переулок. Прошёл молочник, потом продавец тофу – здесь они возят его на тележках, громко трубя в дудочку.

– Сколько стоит? – спросила я.

– Пятьдесят иен, – ответил он.