Девушка на выданье

– Каких музыкантов? – я напрягаюсь, но помню лишь музыку. Чей-то приятный ласкающий бас исполнял всем знакомую песню про белых лебедей на пруду.

– Ну, короче, они под конец вечера пели на сцене. Так вот, я с вокалистом, – хихикает Олька.

– А как же Руслан? – говорю.

– Ну, а что? Я свободная женщина! – сквозь похмельный дурман просыпается в Лёле гордячка.

Она запросто может вот так, поменять ориентир. Я же всегда относилась к мужчинам, не как к дополнению, а скорее считала себя таковым. Принимала чужие условия, делала вид, и цеплялась за тех, кто во мне не нуждался.

– А у тебя как? Срослось с гитаристом? – интересуется Олька.

– С каким гитаристом? – я хмурюсь.

– Ну, был там один. Или двое, не помню, – вещает подруга.

– Или двое? – от удивления я не могу удержаться внутри вздох.

– Ну, вокалист-то один, а музыкантов там много было, – торопливо лопочет она. Видно тот самый певец до сих пор где-то рядом.

– Как его звали? – говорю я, имея ввиду гитариста.

И что есть сил, вспоминаю упругость гитарной струны.

– Прикинь, я понятия не имею! Со мною такое впервые. Обычно я знаю, с кем сплю, – шепчет подруга.

– Да я не про…, – начинаю, – А ладно!

– Слушай, а Кира-то как? – уточняет она.

Я вспоминаю Кирюткины стоны, когда я вручила её в руки старшего брата. Тот, видно, не стал покрывать похождения младшей сестры. Доложил обо всём. Вот, стукач!

– Да, нормально, живая, – вздыхаю.

– Отлично! – Олька на том конце провода хмыкает, – Только ты эту мелкую больше с собой не бери. Она же всех мужиков распугала! На шею охраннику вешалась. Бармен щемился уже под конец вечера за стойкой.

– Серьёзно? – пытаюсь припомнить.

– Ага, малолетняя шлюшка, – смеётся подруга, – Эх, где мои двадцать три года? Уж я бы зажгла.

– Ты итак отжигаешь, – опускаю на землю.

– Ой, да ладно тебе, – слышу шум наливаемой из крана воды. Олька жадно глотает.

Ловлю этот миг, чтобы выяснить:

– Оль, слушай, а вчера правда Савушкин был, или мне померещилось?

Напившись, придавленным голосом, Олька бросает:

– Ага, приходил.

От удивления я даже теряю дар речи. С одной стороны хорошо, что не плод моей бурной фантазии. А с другой…

– А зачем?

Олька снова глотает, слышу, как булькает:

– За тобой.

– В смысле? – не понимаю я.

– Ну, ты написала, вот он и пришёл. Нужно было забрать телефон, так и знала, напишешь! – с раздражением цедит подруга.

– И что было дальше? – призываю её продолжать и вгрызаюсь в кутикулу.

Олька вздыхает:

– Ну, он собирался забрать тебя. А ты ему заявила: «Если хочешь домой, то иди».

– И всё? – у меня отлегло.

– Нууу, – тянет Лёля, – Это я облекла в адекватную форму. А вообще, вы ругались. Он тебя обозвал пьяной сукой, а ты сказала, что истратила на него свои лучшие годы.

«Вообще, так и есть», – озадаченно думаю я.

– А ещё?

– Посмотри в телефоне, малыш, – произносит подруга с сочувствием.

Тут в нашу беседу врывается возглас:

– Кррасава!

«Не то слово», – говорю про себя.

– Ты с кем там? – удивляется Лёля.

– С Иннокентием, – смотрю на него. Вспоминаю, что надо кормить. Неохотно встаю, лезу в ящик за кормом.

– Это что за имечко такое? – Лёля смеётся, – Подожди! Так ты ж вроде с мамой?

– Попугай это, Оль! Какаду, – руки трясутся, и я умудряюсь рассыпать корм мимо кормушки.

Иннокентий, цепляясь за прутики клювом, ползёт.

– Ааа, точно! Забыла совсем. Отжала пернатого, значит?

– Это мой какаду, – говорю, наблюдая, как Кеша клюёт. Оголодал, бедолага! С такой-то хозяйкой.

– С худой овцы хоть шерсти клок, – иронизирует Олька.

Мы говорим ещё пару минут и прощаемся. И я тут же берусь изучать смс. Переписка пестрит тем, о чём я не помню.

Вот я пишу:

«А вд руг я беремена?», – с такими ошибками. Боже! Похоже, овца – это я.

«Тогда тебе лучше сделать аборт», – отвечает мне Савушкин.

«Ты псылаешь мня на аборт?», – продолжаю опасную тему.

«Юля, ты пьяная!», – делает Ромик попытку меня вразумить.

Но я проявляю упорство:

«Чисто гипотастищески».

«Я своих принципов не меняю», – жёстко парирует он.

И я вспоминаю, как мы обсуждали не раз, что дети не входят в совместные планы. Наверное, я виновата? Нужно было давно возразить. Сказать, что в мои планы входят. Но тогда… Но тогда бы я точно его потеряла на много лет раньше.

Унижение льётся наружу со стоном, когда я читаю:

«Даже ради любвиии?».

Этот последний вопрос без ответа. Наверное, он позвонил? Хотел услышать мой пьяный голос. А если, признаться, что любит?

«Ткачёва, уймись!», – говорю я себе. Но ведь он приезжал в ресторан? А зачем?

Напряжение давит затылок. Пытаюсь вернуть эту встречу. Но помню лишь взгляд, откровенно презрительный, колкий. И чувство такой пустоты, от которого хочется выть на Луну.

Смартфон оживает так резко и в руках начинает жужжать. Я едва не роняю его на кровать. Вижу странное:

«Паша-гитара». И набор незнакомых мне цифр.

Ответить пока не решаюсь. И жму на отбой. Вдогонку приходит:

«Привет, как дела, незнакомка? Надеюсь, ты помнишь меня? Я играл для тебя прошлым вечером».

Помню ли я? Только руки, и пальцы, сжимавшие гриф.

«Смутно помню тебя, но гитару отчётливо», – отвечаю, кусаю губу.

«Неудивительно!», – далее следует рожица, – «Может, увидимся?».

Стыдно ли мне? Может, самую малость. Но охваченный новым знакомством, мой мозг начинает работать активно.

«Боюсь, я сегодня не в форме».

«Окей, давай в любой день».

Я застываю, прикинув в уме:

«Может, в среду?», – совсем не хочу долго ждать.

«Отлично! Тогда позвоню», – отвечает и следом приходит, – «Так как тебя звать?».

Вероятно, загадочность, которой меня обучала подруга, сыграла на максимум. А вот чувство меры стремилось к нулю…

«Юля», – представляюсь ему с опозданием.

«Тебе очень идёт», – делает он комплимент.

Посылаю:

«Спасибо».

Мимо двери, с ведром идёт мама.

– Ты ещё не умылась? Юля! Мне сколько раз повторять?

– Да иду я, иду, – недовольно ворчу, и пытаюсь нащупать ногой правый тапок.

Не знаю, как в другие дни, но сегодня меня зовут Золушка. И мне предстоит, несмотря на похмелье, надраивать пол.

Глава 5

Среда наступила, и я, в нежно-кремовом свитере, красуюсь у зеркала в общей уборной. Мы с Пашей договорились о встрече у входа в большой романтический сквер. Он так и называется «Сквер влюблённых». Символично, не правда ли?

Хотя я так и не помню, как выглядит Паша. Но тем интереснее! А вдруг он красавчик? Как Крис Исаак, или Робби Уильямс. Не хочу, чтобы он был похож на Савушкина! Потому представляю брюнета, с гладковыбритым жёстким лицом.

Дверца одной из кабинок открывается, и я вижу Тамару Петровну, главбуха. Они с мамой дружат. Во многом поэтому меня и приняли здесь, как родную.

– Куда-то намылилась? – щурит она аккуратно накрашенный глаз.

Словно маленький сгусток энергии, Тамара Петровна всегда говорлива, улыбчива и готова бежать на своих каблуках хоть куда. Её маленький рост позволяет мне чувствовать себя высокой. Хотя я невысокая! Метр шестьдесят.

– Да так, на прогулку с подругой, – говорю я, встряхнув головой.

Волосы – наша семейная гордость! Натуральный, богатый, каштановый цвет вызывал непритворную зависть. Никогда их не красила. И не хочу! Но ведь однажды придётся?

– Мама сказала, ты с парнем рассталась? – произносит шефиня вполголоса.

– Мама-болтушка, – смеюсь.

– Ничего! – утешает она, поправляя причёску. Мою, – Вон у нас на предприятии, сколько хороших мужчин. Приглядись!

– Обязательно, – я улыбаюсь, припомнив кадры с новогоднего корпоратива.

Где одна половина «хороших» была уже так хороша, что играла в напёрстки на деньги. А другая отчаянно тискала женские прелести по тёмным углам бизнес-центра. Но, увы, не мои! Хотя…

Я же в то время была несвободна? А теперь, когда слух о моём «положении» распространится, то интерес возрастёт. Что ж, посмотрим! Возможно, «хороших мужчин» куда больше, чем кажется.

Оставшись в туалете одна, я вдруг думаю: «А имею я право встречаться с другими? Вот сейчас, в эту среду». Но ведь мы официально расстались. За эти три дня Савушкин не звонил мне ни разу, и даже ничего не писал. Разобиделся что ли? Или просто забил?

В любом случае, мне предстоит к нему съездить на днях, за вещами. Так что встреча, увы, неминуема! А пока я могу отдохнуть и потешить своё самолюбие. Ему причинили ущерб!

Хотя март выдался слякотным, но в воздухе всё же, весна. Даже птицы предчувствуют смену сезонов! У голубей так вообще, процветает пикап. Я стою, наблюдаю, как гордый самец соблазняет упрямую даму. Голубиха, голубица… Голубка! Красиво звучит. Он к ней и так, и этак. Она ни в какую! Даже я соблазнилась уже. Засмотрелась, заслушалась. А эта ушла.

– Юль, – слышу низкий, густой баритон. Обладатель такого обязан быть просто красавчиком!

Распугав голубей, я спешу обернуться. И… понимаю, что он никому ничего не обязан.

Передо мной стоит парень. Мужчина. Ростом чуть выше меня. Не намного! Волосы цвета… Я даже не знаю, какого? Что-то среднее, между «шатен» и «брюнет». Одет он вполне заурядно. Наверное, я ожидала чего-то такого, навроде потрёпанных джинсов, косухи, гитары через плечо?

Телосложение тоже обычное. Вот, если бы мне поручили описать его внешность, то слово «обычный» могло фигурировать чаще всего. Он обычный! И даже лицо без особых примет. Нос как нос. Губы как губы. Гладко выбрит. Спасибо на том!

И глаза бледно-серого цвета. Бесцветные, проще сказать. Неудивительно, что я не запомнила внешность. Тут, собственно, и нечего помнить.

«Ткачёва, уймись! Главное, чтобы человек был хороший», – говорю я себе. Прописная истина действует. Особенно, если припомнить, что с красавчиком я прообщалась семь лет. Толку-то?

– Паша? – давлю из себя, улыбаюсь.

Он улыбается тоже, обнаружив один кривой зуб. Мысленно я заставляю себя не смотреть ему в рот. В переносицу! Вот куда нужно смотреть. Тем более что она у него – будь здоров…

– Давно ждёшь?

– Нет, только пришла.

– Прогуляемся? – кивает на сквер.

– С радостью, – я опять улыбаюсь.

– В клубе было темно, я не разглядел до конца. Ты такая красивая, – говорит он.

– Спасибо, – смущаюсь.

Невольно смотрю на его странный профиль. «Как бык по дороге нассал», – сказала бы мама. А тёть Люба ответила ей: «С лица воды не пить». Ну, подумаешь, нос плосковат? А надбровные дуги такие… что в пору бодаться!

Помимо желания, я вспоминаю отточенный Савушкин профиль. Средоточие черт, идеальных настолько, что даже не верилось в то, что он настоящий, живой. Вот от такого родятся красивые дети! Если бы он захотел…

– А где твоя гитара? – интересуюсь.

– Дома, – Паша идёт, сунув руки в карманы, и смотрит искоса. Любуется. Мне это льстит, – Не таскать же её с собой.

– Ну, да, – я смеюсь.

– Я в группе играю по выходным, а днём на фабрике мебельной.

– Вот это контраст! – я удивляюсь.

– Да, на музыке много не заработаешь. Это скорей для души.

Мы гуляем по скверу, пока мне хватает терпения. Мокрый снег липнет к обуви. Да и видимость так себе! Я надеюсь, что он пригласит меня в кафе. Коих огромное множество возле. Но Павел бросает, взглянув на часы:

– Может ко мне на чаёк? Я тут рядом живу.

«Ни фига себе», – думаю я. Он считает, что я, покорённая этой прогулкой, отдамся ему в первый день?

Словно почувствовав мой негативный настрой, он говорит:

– Юль, ты не бойся меня! Я вообще без намёков. Напою тебя чаем, сыграю тебе.

Его взгляд загорается. Даже глаза обретают какой-то оттенок. Так вот оно что? Его козырь – гитара! Оставленный дома, так и манит вернуться назад.

– Ну, сыграй, – пожимаю плечами.

Вот от чего далёк Ромик, так это от музыки. Никогда ни на чём не играл! Только на резинке от трусов. Перед тем, как их сбросить…

Дом, и правда, поблизости. Паша меня пропускает в квартиру, открыв деревянную дверь. Внутри много дерева! Мебель – из светлого, кухня – из тёмного. Всё как-то просто, без лишней фантазии. И в то же время, всё есть.

Замечаю, что в коридоре нет обуви, кроме мужской. И вешалка полупустая.

– Живу один, потому не особо шикую, – предвосхищая расспросы, произносит хозяин.

– Мне нравится, очень уютно, – я трогаю полочку, куда положила берет. Рядом зеркало в большой деревянной раме.

– В основном это мебель с работы. Беру по дешёвке, – объясняет, смахнув с полки пыль.

«С худой овцы…», – собираюсь сказать, но молчу. Что, если овца не худая?

– Так ты эту мебель сам делаешь? – интересуюсь взамен.

– Ну, как сам, – пожимает плечами, – Стою у станка.

Мы проходим на кухню.

– Садись, щас чаёк приготовлю.

– Спасибо, – говорю, наблюдаю, как он суетится.

Хозяйственный! Замечаю, тарелки помыты. И стол без намёка на грязь. У Ромика дома был вечный бардак, пока я не въехала. Вспоминаю, как он оставлял мне посуду. Говоря:

– Юлёк, ты ведь лучше помоешь? А я не умею, как ты.

«Я ведь женщина, а не посудомойка», – нужно было сказать. Но я мыла! Ведь знала, что Савушкин после похвалит меня. Обнимет и скажет:

– Моя ж ты чистюля!

Мы долго пьём чай и болтаем о разном. Работа, родители, хобби. Лишь одного не касаемся. Темы любви! Так и тянет спросить, почему он один? В 35 лет не женился и не был? Но молчу. Не хочу отвечать на вопрос: «Почему я не замужем?». Почему, почему? Потому!

– Ты обещал мне сыграть, – решаю напомнить.

А Паша, как ждал.

– Я сейчас, – подскочив, он идёт за гитарой.

Приносит, садится:

– Я ещё и пою.

– Это здорово, – сложив ногу на ногу, я приготовилась слушать.

После недолгой настройки гитары, струны рождают свой первый аккорд. И я, будто вспомнив, ловлю этот жест. Наблюдаю, как руки с красивыми, длинными пальцами, одновременно крепко и нежно сжимают гитарный изгиб.

– Су конфессо аморе мио,

Ю нон сою ру соло лууунико,

Лай наскосто нел куотре тууо,

Уна сториа ирунаааймилиии…

Его голос звучит, как во сне. А я всё смотрю и смотрю на движение пальцев вдоль плотно натянутых струн. И боюсь! Не хочу посмотреть ему прямо в лицо. Ведь по голосу… это не он. Челентано! Это – сам итальянский маэстро, поёт для меня.

Борясь с искушением это проверить, я закрываю глаза. И сижу так до тех пор, пока «А перке?» не кончается.

– Боже, – шепчу, не скрывая восторга, – Это было потрясно!

– Спасибо, – волшебство его пения рассеялось, но голос ещё продолжает звучать у меня в голове.

– Ты так круто поёшь, – продолжаю хвалить, – С таким вокалом тебе нужно солировать!

Паша смущается, прижимает гитару, как щит:

– Микрофон – не моё, я люблю оставаться в тени.

– Ну, и зря! – говорю, – Такой голос грех прятать.

Он усмехается:

– Я и не прячу! Стас поёт под фанеру. Мою.

– Подожди, – я пытаюсь осмыслить, – Стас – это…

– Это наш вокалист.

«С которым спала моя Лёля», – чуть-чуть не роняю.

– И он поёт твоим голосом? – отчего-то мне даже смешно.

Пашка кивает. И какая-то гордость видна в его серых глазах.

– Вы прямо как группа «Мираж», но только в мужском исполнении.

– А я – Маргарита Суханкина? Или как там её? – он смеётся.

Ловлю его взгляд:

– Спой ещё что-нибудь.

Мне не терпится выложить Лёле всю правду о том, что певец у неё безголосый! Но это потом. А пока…

Наслаждаюсь божественным Пашкиным голосом. С хрипотцой и душевным надрывом, он тянет:

– Мояяя любоооовь,

Тебя мне не увииидеть, неет!

С тобоой мне неее расстааться, нет!

И у меня по щекам бегут слёзы…

Вечер кончается быстро. Снаружи темно. И Паша намерен меня проводить. Наш город совсем не такой многолюдный, как та же Москва. Метро у нас нет. Но ездят трамваи.

Заворожённая голосом Паши, я внезапно меняю своё отношение. Он больше не кажется мне заурядным! С ним как-то легко, интересно. И то, как он смотрит… Я всем своим женским нутром ощущаю его интерес.

Опять же, галантный. Пальто подаёт.

– Спасибо, – пытаюсь нащупать рукав.

И в этот момент он едва не роняет одёжку. Смартфон, надрываясь, звонит на столе. Паша, накинув пальто мне на плечи, спешит его взять.

– Извини, – говорит, и ныряет на кухню.

Я продолжаю наматывать шарфик на шею. И слышу, как он отвечает взволнованно:

– Да!

Далее следует ряд междометий, по которым почти невозможно понять, о чём речь:

– Нет! Да… Зачем? Не надо! Нет… Я же сказал, не сейчас…

Когда он выходит, спешу уточнить:

– Твоя девушка?

– Что? – он растерян, – Нет, мать.

– Аааа, – я с пониманием киваю. Уж мне ли не знать, как бывают настойчивы мамы.

– Хотела зайти. Запретил!

– Строго ты с ней, – улыбаюсь.

Вот я бы своей не смогла ничего запретить. Мне проще кивнуть, или впасть в несознанку.

Он доезжает со мной до моей остановки. И я вспоминаю, как в институте каталась с парнями до самой конечной. Проезжала свою, потому, что сосалась в углу на сидении…

В этот раз мы ведём себя сдержано. Оба – взрослые люди! Его губы лишь раз, в неумелой попытке нащупать мои, упираются в щёку.

– Спасибо за вечер, – говорю, и хочу повторить.

Паша на фоне вечернего города даже красив. Я жалею, что думала плохо. Всё-таки Савушкин меня избаловал! Ведь не во внешности дело! Вот человек, например мебель строгает и песни поёт. А что умеет Савушкин? Просиживать зад на диване? Гнуть пальцы веером, пропиарив очередной неудачный проект.

Мама в дверях учиняет допрос:

– Ну, и где ты была?

– Ты же знаешь, с подругами вместе сидели в кафешке, – говорю, вспоминая, что нужно «открыть глаза» Лёльке на этого Стаса «Костюшкина».

Мама, принюхавшись, хмыкает:

– А почему пахнет мужскими духами?

«Вот ведь шпион недоделанный», – думаю я.

– Да у Лёлика новый парфюм.

– Угу, – не размыкая губ, издаёт она звук. Типа: «Так я и поверила».

Хочу ей напомнить, что взрослая. Но в этот момент Иннокентий кричит:

– Порррожняк! Порррожняк!

Вот и ещё одно слово, которому Ромик его научил.

Мама вздыхает:

– Лучше бы вы хомячка завели, от него шума меньше.

– Я попугаев люблю, – говорю.

Я ведь с детства мечтала иметь какаду. Только мама всегда была против.

Глава 6

Вот уже и середина марта. А мы с Пашей встречаемся. Ну, как встречаемся… Я прихожу, чтобы послушать, как он поёт. Я влюблена! Не в него самого. В его голос. В его руки. И частенько себе представляю, как вместо гитары, он ласкает меня…

Лёльке не стала рассказывать правду о её певуне. Та вроде залипла на Стаса. У нас ещё не было так! Чтобы парни из общей компании. Обычно знакомились двое. Один сильно нравился Лёльке, второй был – задрот. Или наоборот.

Я вижу нас в роли фанаток. И слышу слова в микрофон:

– Эта песня посвящается двум самым красивым на свете музам, Оле и Юле.

Никогда не была чьей-то Музой. А хочется! Это не трудно. Просто сиди, улыбайся и будь. А тебя воспевают, пишут стихи в твою честь. Круто же. Савушкин только и мог, что горланить, стоя под душем. И любоваться собой перед зеркалом. Мог написать на нём что-нибудь, вроде:

«Юля-писюля», чтобы я, когда запотеет стекло, посмеялась.

А однажды созрел на поступок. Вот это был финт! Мы возвращались с гостей. Он напился, встал на обочине, чтобы отлить. И струёй написал моё имя…

На фоне романтики Паши всё это кажется просто убожеством. Он сочиняет стихи. Например:

– Мне снились твои глаза,

Казалось, что я погибаю!

И не было хода назад,

Лишь только у самого края

Стоять,

Под расстрельным огнем,

Предчувствуя бурю в крови.

Погубит

Горячее сердце

Жажда любви…

Это он про меня! Я вообще удивляюсь, почему пропадает мужик? Ну, куда смотрят женщины? Работящий, с квартирой, талантливый. Не слишком брутален, далёк от канонов мужской красоты. Ну, и что? Не во внешности дело! Можно подумать, все – сплошь Василисы Прекрасные?

Вот тот же Савушкин. Вылитый Бред Питт. И фигура что надо, и рост. А характер отстойный. Нарцисс! Ради принципов душу продаст. И плевать, что красивый, ведь детей от него не родишь. Красота – это временно. В том числе и мужская! Так себе и представляю, как Ромик стоит возле зеркала, смотрит, а там…

Постаревшее, дряблое тело, ягодицы обвисли, член уже не стоит, лицо, как куриная гузка, в морщинах. И думает он с пребольшим опозданием, почему не завёл в своё время маленьких Савушкиных?

Вот опять я о нём. Написал мне недавно:

«Я сложил твои вещи».

«Куда?», – уточнила.

«В чемодан», – лаконично ответил.

«Вот спасибо тебе!», – написала.

«Когда заберёшь?».

«А тебе они сильно мешают?».

«В целом, нет».

«В целом», – подумала я.

С глаз долой, из сердца вон. Вероятно, нашёл себе новую пассию? Новую дуру, которой не нужно семью и детей. К слову сказать, в соцсетях мы друг друга заблочили. Сначала я его, с психу! Потом, когда я передумала и хотела его разблокировать, обнаружила, что нахожусь в чёрном списке.

«Ты меня заблокировал?», – написала в Вотсап.

«Ты первой начала», – ответил по-детски.

«Зачем тебе дети, Савушкин? Ты и сам – недоросль!», – отправила, а уж после подумала, что недоросль – глупое слово.

Но Ромик его прочитал:

«Я хотя бы не врун», – написал мне, снабдив сообщение кучей говна.

Я в отместку прислала две кучи. На том и простились.

А вещи-то всё-таки надо забрать. Ибо скоро тепло, а у него мои летние платья! Сподоблюсь. Возьму себя в руки и съезжу к нему. А, может, курьером? Боюсь, что отсутствие секса сработает против. И прощальный коитус выльется в долгие слёзы и бичевание себя.

Мы с Пашкой пока что всего лишь целуемся. Я не даю ему доступ к интимным местам. Не готова! Но целуется он хорошо. Хорошо ещё то, что, целуясь, не видишь лица. И можно себе представлять кого угодно.

– Мммм, – я мычу, отловив его руку уже на пути к моим трусикам, – Нет!

– Извини, – моментально смущается он.

От него пахнет мятной жвачкой. И пивом, которое пили вдвоём перед тем, как начать целоваться. Мы смотрели Стенд-ап, какой-то отчаянный комик до сих пор непрерывно болтает у нас за спиной.

Я смеюсь, услышав тупую и пошлую шутку. Пашка, уткнувшись мне в волосы, шумно пыхтит. Чувствую твёрдость под джинсами. И, вскочив, объявляю:

– Я в тубзик.

За дверью туалета я долго смотрю на себя. В тусклом зеркале видно, как губы припухли. Если я не хочу доводить до конца, то зачем начинала?

Охота вот прямо сейчас позвонить и спросить:

– Слушай, Ром, я тут с парнем. У тебя есть последний шанс! Либо ты признаёшься в любви, либо я с чистой совестью отдамся другому.

А если он скажет: «Отдайся!». А если он сам в этот миг соблазняет другую? И делает это на нашем диване. На нашем! На том, где мы вместе смотрели сериал. На спинке которого плед в тёмно-серую клетку. Тот самый, которым мы укрывались вдвоём.

Я дышу напряжённо и шумно. За всё это время он даже ни разу не спросил, как там Кеша? Ему всё равно! Была в его жизни такая, Ткачёва. Была и сплыла! И хрен с ней.

Ощущаю, как щиплет глаза. Не хватало расплакаться. Так, Ткачёва, возьми себя в руки! Никто не толкает тебя на внеплановый секс. Пообщались, потискались, хватит. Скажи, что у тебя начались «эти дни». Такое сработает, точно! И ничуть не обидит его. Он же не Савушкин? Не полезет в трусы, чтобы это проверить…

Звонок в дверь, такой внезапный, протяжный, пугает меня до усрачки. Задвигаю щеколду потуже, слышу, как Паша идёт открывать.

Женский голос? Мне померещилось?

Приложив к двери ухо, я слышу:

– А ты не один?

– Да, не один! Я же сказал, что сначала звони, – недовольно бурчит гитарист.

Я представляю себе его бывшую, которая явилась без приглашения и без звонка. Застала его с другой девушкой. Что в таком случае сделаю я? Прихожу, а у Ромика – баба! И что? Оттаскаю за волосы, плюну в лицо и уйду.

Я снимаю с запястья резинку. Прячу волосы в косу. Мало ли что! Делаю выдох, готовлюсь дать жёсткий отпор.

Но, открыв двери, вижу. Не девушку! Женщину. Взрослую. Я бы даже сказала, слегка пожилую. Довольно объёмную. В свитере. Куртку сняла. Несколько пухлых пакетов стоят у дверей.