Параллельными курсами. Лёсик и Гриня

Параллельными курсами

Лёсик и Гриня

Марина Важова

Иллюстратор Ольга Воронова

Корректор Антонина Егорова

Редактор Маргарита Сарнова

© Марина Важова, 2025

© Ольга Воронова, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0067-4924-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Кто это такие – названные или сводные братья?

Один из родителей у них общий, и этим определяется их сходство и кровная связь. Зато двое других – ярые антагонисты, полные ревности, обиды, злой, непримиримой памяти. И это разделяет братьев, делает их соперниками.

Лёсик и Гриня, Леонид и Григорий Батищевы, – сводные братья. Жизни их идут параллельными курсами, которые, в отличии от эвклидовой геометрии, то и дело пересекаются, выбивая на месте стыка скачок высокого напряжения. Их подбрасывает на этих стыках, кидает друг на друга – то в объятия, то в борьбу. Но вот опять рельсы ровные, и братья порознь, каждый в своём круговороте событий.

Так и существуют они, будто на качелях, которые взлетают от любви и обожания и падают до полного равнодушия или смертельной ненависти. Это не может не сказаться на их характерах и во многом определяет будущее.

Сводные братья не бывают обычными людьми. Им предстоят испытания, причиной которых служит внутренняя борьба «свой-чужой», изначально заложенная изменой родителей, оставляющей в душах детей нескончаемый сумрачный след.

Из детства и юности тянется этот след, определяющий их судьбы, выстраивающий неповторимый узор маршрутов…

Глава первая. Вдали от всех

Бывает, что человеку вдруг очень не повезёт. Вроде всё идёт неплохо, тихо-мирно. Всполохи удач перемежаются затмениями мелких проблем. Но в целом – жизнь как жизнь. Терпимо, в общем.

Грине не повезло с самого рождения. Пожалуй, даже ещё до рождения. Пока мама Василиса – Лиса – вынашивала первенца, отец его Сандро потерял голову из-за рыжей и нахальной абитуры с архитектурного факультета. Это наваждение по имени Дарина поначалу казалось ему приятным приключением в отсутствие жены, которая по случаю лета и декретного отпуска отправилась к своим родителям в Ростовскую область.

Возникшие отношения были лёгкими и приятными, что порой случается при отсутствии серьёзных намерений. А Сандро не собирался что-то глобально менять в своей жизни. Его вполне устраивал этот летний роман. Да и ничего особенного в девчонке не было, разве что смешливости и нахальства с избытком, а так – всё как у всех: симпатичная, курносая, не вредная, без особых претензий.

Только один пунктик в новой игрушке цеплял Сандро – цвет волос – он излучал явственную магию и слишком хорошо вписывался в колористическую гамму Сандро Боттичелли, художника XV века, чьё имя – по созвучию, а вовсе не подражанию манере – приклеилось к Сашке Батищеву чуть не с первого курса.

То, что волосы не крашеные, подтвердилось при первой интимности: там они были того же золотисто-огненного цвета. Готовность, с которой Дарина ему отдалась, тоже говорила о скоропроходящем с её стороны увлечении. Она ни на чём не настаивала, к разводу не толкала, но при каждой встрече светилась неподдельной радостью и вела себя так, словно они больше не увидятся, и этим как бы разделяла настрой Сандро на кратковременность связи.

Тем не менее, когда Гриня появился на свет, Лиса уже была матерью-одиночкой, правда с квартирой-студией, которую Сандро ей оставил после развода. Он готов был на всё, лишь бы его подушку продолжала укрывать золотисто-рыжая грива.

Гринина жизнь в «неполной семье» так и не началась. Василиса, задавшись целью устроить свою судьбу заново, отвезла полугодовалого сына к бабушке с дедушкой. Его первыми впечатлениями были треугольные горы отработанной руды на горизонте, сизая с переливом пыль, оседающая на листьях старого сада, и астматический шахтёрский кашель деда за перегородкой.

Гриня тоже начал болеть и кашлять, к этому добавились хронический насморк и полное отсутствие аппетита. Мальчик рос былинкой на выжженном поле и почти всё время молчал. Скорая, больница, редкие приезды матери – вот и вся его младенческая биография.

Василиса хотела забрать сына, но сначала планировала наладить свою личную жизнь. Почему бы нет? Интересная женщина, привлекающая внимание мужчин живостью речи и особой сексапильностью, сквозившей в каждом движении, в модуляциях голоса. Широкие развёрнутые плечи ассоциировались с египетскими фресками. Лицо с миндалевидными глазами, припухшим, красиво вырезанным ртом, с высокими скулами, подбородком с ямочкой, смуглой кожей в обрамлении чёрных прямых волос с модной стрижкой «сэссон».

Но первое блестящее впечатление вскоре сменялось у соискателей разочарованием. Сексапильность на деле оказывалась замаскированной фригидностью, внешняя красота сильно страдала от неряшливости, а бесхозяйственность она даже и не пыталась скрывать. Так что женихи долго не задерживались.

На этой почве Василиса рванула в сторону карьеры, в чём, безусловно, преуспела. Завершив педагогическое образование, она поступила на курсы повышения квалификации по специальности, ничего общего с педагогикой не имеющей, и стала социологом. В те далёкие восьмидесятые о социологии никто не имел понятия, так что профессией Лиса оригинальничала. Но и востребованности не было. Ей не оставалось ничего другого, как продолжать учиться.

Всего за два года Василиса Батищева подготовила и защитила кандидатскую и принялась за докторскую. Зарабатывала переводами: первая специальность – учитель французского языка – всё же пригодилась. Более стабильный доход давали алименты на сына, которые Сандро отправлял исправно, и переводы – на сей раз денежные – от родителей.

Гриня рос, вернее, почти не рос, замкнутым, болезненным и, как большинство больных детей, капризным и деспотичным. Бабушка с дедом не знали, что и делать: отправить больного ребёнка к матери или самим наблюдать за его мучениями. Слушая двухголосый кашель, бабушка строчила дочери взволнованные письма, призывая её заняться, наконец, здоровьем ребёнка. Но стоило только Василисе прислать телеграмму: «Встречайте 18 поезд 137 вагон 4», как сердце бабушки начинало страдать от возможной разлуки с внуком, к которому она сильно привязалась. Получалось, что дочь приезжала, как всегда, их навестить.

Проблему разрешила, как ни странно, Дарина. Вроде бы ей вся эта ситуация была только на руку: муж, не встречаясь ни с сыном, ни с бывшей женой, находился в её полном распоряжении. Но «рыжее наваждение», как оказалось, тяготело к мироустройству и заняло активную позицию.

Прежде всего, она сошлась поближе с Лисой и умело её разговорила, выяснив о Грине и его жизни в Ростове всё до самых мелких подробностей. Затем, заручившись готовностью Василисы привезти сына, если Сандро будет помогать, насела уже на мужа. В разговорах нажимала то на чадолюбие, то на ответственность, и даже упомянула про алименты, которые не идут «на дело».

В конце концов, было принято решение забирать Гриню из запылённой и аллергичной местности с тем, чтобы определить его в Питере. Не менее запылённом и не менее аллергичном, да к тому же сыром и холодном. Зато к любящим родителям и заботливой мачехе.

Нонсенс – «заботливая мачеха», а ведь так оно и было. Если бы спросили Дарину, зачем ей всё это надо, она привела бы миллион причин, не назвав главной. Да она эту главную причину и не понимала, потому что очень плохо знала себя, при том, что хорошо разбиралась в людях. Она бы весьма удивилась, если бы откуда-то из небесной канцелярии на неё поступила следующая характеристика: натура деятельная, увлекающаяся, основная страсть – превращать негатив в позитив.

Впервые увидев этого мелкого не по годам и не по годам же серьёзного, от всего отстранённого мальчугана, она уже твёрдо знала, что непременно возьмётся за него. Научит разговаривать, есть, смеяться и играть, как все дети. И обязательно излечит от астмы. Как? Дарина пока не знала, но видела будущее пацана так же ясно, как тапки на своих ногах. Её совсем не волновала реально присутствующая мама, стоящие на подхвате ростовские бабушка с дедушкой, – эти факторы на её стратегию не влияли.

В тот день, когда Гриня появился в тридцать первой квартире Дома Художников на Песочной набережной, где жили Сандро с Дариной, стояла необычайная майская жара. Это был день рождения Лисы, которая по этому поводу собралась с подругой в Филармонию, и внедрение Грини в папину семью произошло как бы вынужденно.

Ничего хорошего из этой затеи не вышло. После ухода матери мальчик, не проронив ни слова, кружил по квартире, обращая мимолётное внимание на подготовленные сюрпризы и развлечения, хватал и тут же всё бросал на пол. Темп кружения возрастал, потом вместо ожидаемых слов возникло першение, его сменил сухой кашель, и все испуганно следили, как малыш бегает, кашляет, бросает всё, что ему дают, и так по кругу, по кругу…

В конце концов, вызвана «скорая», а пока она едет, щёки Грини заливает багровый румянец, он уже кашляет и свистит, не переставая, но продолжает бегать, всё так же молча, всё так же отрешённо. Только увидев в проёме двери врача в белом, мгновенно таращит глаза и начинает страшно и беспрерывно выть, как раненая собака, которую пришли добивать.

С врачом вместе появляется и Василиса, распространяющая убийственный для сына аромат духов. Дикая сцена с уколами – откуда в этом хилом, больном тельце столько железной силы! – и приступ постепенно идёт на убыль. Вой и кашель переходят в судорожные всхлипы, потом всё стихает, остаются только розаны на щеках и мокрые штанишки.

Гриня уснул, и его сонного Дарина с Василисой в четыре руки бережно переодевают, укрывают мягким пледом. Шторы задёрнуты, тишина в квартире…

Глава вторая. Мачеха

Здоровье Грини и карьера Лисы были в корне несовместимы. Но ведь ничего другого и не предполагалось. Болезненный мальчик, к тому же аллергик, не мог в одночасье перестать болеть, а Лиса не собиралась оставить карьеру – это единственное, к чему она по-настоящему стремилась. Тут «папина семья» оказывалась как нельзя кстати. И на первое место, естественно, выступала Дарина.

Практические занятия в институте проводились с утра, а после обеда, пропуская лекции, она мчалась домой сменить Сандро, который занимался сыном первую половину дня. Это пять дней в неделю, на выходные его забирала мама. Так они просуществовали три месяца и страшно измучились.

Сандро, который сроду никого не опекал, безумно уставал от роли няня. К тому же он допоздна работал в мастерской и практически не высыпался. Прибежав вся в мыле с занятий и увидев картину полного запустения, Дарина не знала, за что схватиться. То ли Гриню в конце концов умыть и нормально одеть, то ли Сандро покормить и отправить в мастерскую.

Муж, обрадованный её приходом, разом веселел и убегал по делам, сунувшись на ходу в её шею щекотными бородо-усами и прикуривая в дверях маленькую трубочку. Возвращался он только к ночи, когда все уже спали, так что интимная жизнь как-то сама собой перенеслась на выходные, и супруги жили в напряжении.

Другим негативным фактором было полное отсутствие у малыша каких-либо полезных навыков. В свои четыре года он ничего не умел: ни одеться, ни раздеться, ни есть самостоятельно, не говоря уже о чистке зубов или завязывании шнурков. Гриня обладал совершенно младенческими реакциями: если игрушка, которую он держал в руках, его переставала занимать, он просто разжимал пальцы, нимало не заботясь о её дальнейшей судьбе.

В сочетании с устойчивой отстранённостью, неумением, да и нежеланием общаться, мальчик производил впечатление дикаря, выросшего в природной глуши. Он умел говорить, но пользовался этим даром только по необходимости. Если ему была нужна помощь, он кричал: «Идти всем сюда!», если хотел что-нибудь показать, раздавался возглас: «Смотреть на меня!».

Память и прочие способности в нём вполне присутствовали, только не явно. Он их, похоже, сознательно прятал. Как-то Дарина заметила, что, рассматривая книжку, Гриня двигает губами, и поняла, что он читает. «Ты что, умеешь читать?», – обрадовалась Дарина, так как радовалась всяким признакам развития пасынка, справедливо полагая, что в этом есть и её заслуга.

Гриня замотал головой и прекратил шевелить губами. Но и страницы перелистывать перестал. Было очевидно, что он не может читать без артикуляции, а вслух – не хочет, ведь тогда придётся начать, чего доброго, со всеми беседовать. И мама Даша перестанет читать ему такие интересные книжки, которые она специально для него брала в библиотеке.

Это не всегда были сказки. В данный момент Гриня двигал губами над книгой «Жизнь животных» Альфреда Брема. Дарина сразу заметила, что его интересуют естественные науки, конечно, в популярном изложении. Она могла читать ему из астрономии для 9-го класса про планеты-карлики и планеты-гиганты, а он слушал с явным интересом.

В тот раз Дарина просто взяла книгу Брема из рук Грини и продолжила чтение. Она сделала это вовремя, иначе возникший ступор мог спровоцировать очередной приступ астмы. А так всё пошло своим путём: мама Даша с выражением читала о касте пчёл-охранников, то и дело показывая Грине разъяснительные картинки, и выжидала, предоставляя ему возможность самому прочесть подписи под ними.

Один раз пролистнула быстрее, и Гриня невольно вскрикнул: «Подожди, я не дочитал!» И тут же набычился, поняв, что выдал себя. Пришлось срочно переключаться на игру в настольный хоккей, чтобы погасить подступающую истерику.

Вскоре Дарина вычислила его приоритеты и всё сводила к игре. То они якобы весь день провели в невесомости на орбите межпланетной станции – тогда Гриня научился чистить зубы, так как космонавты только и делают, что выдавливают что-нибудь из тюбиков. То шли в разведку с паролем из слов, которые до сих пор Гриня предпочитал не произносить: спасибо, здравствуйте, пожалуйста.

Как раз была пятница, когда мальчика забирали домой, и Гриня ошеломил маму такой фразой: «Привет, мама, спасибо, что ты пораньше пришла и, пожалуйста, давай ещё здесь побудем». Мама, конечно, не догадывалась, что это была шифровка, которая означала: мы переходим в наступление, ждём подкрепление, пришлите боеприпасы.

За какую-то пару месяцев Гриня совершил громадный прорыв: начал самостоятельно есть, научился одеваться – всё реже напяливал футболку вместо штанов – а, главное, стал почти нормально общаться. Правда, никого никак не называл. Нет, когда речь шла, к примеру, о папе в третьем лице, он так и говорил: папа скоро придёт. Но если папу велели позвать к столу, Гриня подходил к нему вплотную, убеждался, что отец на него смотрит и только тогда произносил: «Тебя зовут обедать».

Небывалый скачок произошёл летом, когда Гриня с папой и мамой Дашей целых три месяца провёл в Борках, на даче в Псковской области. Во-первых, никаких выходных и связанных с ними срывов режима. Во-вторых, весь день на свежем воздухе, благо, лето выдалось очень жарким. В-третьих, Гриня гулял в трусах и босиком – забронзовел, окреп и, главное, – ни одного приступа.

Минимализм в одежде объяснялся очень просто: мальчик не захотел стирать свои носки, на что Дарина разрешила вовсе их не носить. Он не хотел расстёгивать и застёгивать сандалии, и они были упразднены. Ну, а остальная одежда как-то отвалилась сама собой. И даже в конце августа, когда настали холодные утренники, Гриня продолжал ходить в одних трусах и босиком.

Но главное – он научился есть пищу, которую до сих пор игнорировал. То, что раньше брезгливо раскладывалось по краям тарелки: лук, морковь, зелень, – с аппетитом уминалось без остатка. И причиной были не только свежий воздух и ежедневные купания.

Из петрушки, укропа и зелёного лука мама Даша создавала красивые букетики, которые ставились в стеклянные вазочки возле каждой тарелки. Всё семейство молниеносно превращалось в козочек, которые – это Гриня уже знал по соседским козам – обожают есть веники и букеты. Конечно, Гриня был самым быстрым козлёнком и съедал свой букет первым.

Активное нежелание носить голубую кепку, которую папа купил сыну на базаре, сменилось отказом снимать эту самую кепку даже ночью. Просто Дарина как бы невзначай спросила Сандро: «Как тебе удалось купить противомарсианскую кепку? Ведь их давно уже не производят». Гриня «совершенно случайно» это услышал и мигом натянул кепку до самых бровей – он боялся высадки марсиан.

В то лето марсианская тема эксплуатировалась вовсю. Гриня свято верил, что если держать в руке ножик, на лезвии которого выгравировано «нерж» – такой маленький ножик назывался «нержик» – то ни один марсианин и близко не подойдёт. Почему? Да потому что «нерж» – это главное заклятье от марсиан.

Чтобы не брать Гриню в лес, где он почти сразу начинал ныть и проситься домой, был придуман и отработан остроумный ход. Все, в том числе и Гриня, выходили за калитку и направлялись в сторону леса. Пройдя двадцать метров, Дарина со вздохом говорила, вглядываясь в горизонт: «Ну вот, опять! Высадились возле леса на поле». «Кто, где??» – в один голос вопрошали Гриня с папой и подпрыгивали, и крутили шеями. «Теперь их уже не увидишь, они сливаются с листвой. Хорошо, что мы „нержики“ взяли, а на Грине голубая кепка, – он теперь для них невидимый».

Гриня крепче сжимал в руке деревянную ручку ножика и поглубже нахлобучивал кепку, но шаги его замедлялись, он тащился с явной неохотой. Ещё через пару минут папа произносил со вздохом: «Я думаю, не стоит рисковать ребёнком. Вдруг „нержик“ потеряется или кепку ветром сдует». Гриня тотчас вспоминал, что обещал вместе с бабушкой сходить в автолавку. «Только кепку не снимай, мало ли что» – говорили вслед ему и спокойно шли за черникой.

Купания, обливания холодной водой, всё лето босиком – посмотрели бы на него ростовские дедушка с бабушкой! Когда же в середине сентября они вернулись в город, Василиса была так поражена видом сына, его общительностью и отсутствием каких-либо намёков на болезни, что впервые за всё время знакомства с Дариной посмотрела ей прямо в глаза и произнесла что-то похожее на благодарность.

Дарина очень обрадовалась не столько благодарности – уж очень та была невнятной – сколько возникшей надежде, что мама, вдохновлённая успехами сына, продолжит начатое дело. Но, увы! Надежда не оправдалась. Город и промозглая осень отодвинули холодной, бесстрастной рукой все летние завоевания в сторону, и всё пошло по-прежнему.

Опять выходные с мамой, после которых укутанный и кашляющий Гриня переходил к папе – по-прежнему хмурым и упрямым. Он снова отказывался от зелени – от неё сыпь – истекал соплями и задыхался. Дарине приходилось придумывать всё новые и новые игры, изобретать и маневрировать. Но у неё уже не было того энтузиазма, ведь их жизнь должна была в скором времени круто поменяться.

Дело в том, что Дарина была «немножечко беременная». Она решилась на этот шаг, хотя прекрасно знала, что Сандро никаких детей не хочет в принципе – ни прежних, ни новых. Ребёнок отнимает внимание, предназначенное ему лично! Дарина это понимала и предвидела последствия, но у неё просто не было другого выхода – возраст поджимал.

Это на вид она была молоденькой девчонкой, а ей уже подходило к тридцатке. Для врачей роддома – старородящая. Дарина рассчитывала, что появление малыша даст ей возможность взять академический отпуск и находиться весь день при детях и муже, умело распределяя между ними свою заботу. Важность её роли в воспитании Грини давала ей право на собственного ребёнка.

Глава третья. Отчим

Пока в новой семье Сандро не наметилось пополнение, Лиса где-то в душе надеялась, что бывшему мужу надоест его рыжая игрушка, и он вернётся к ней и сыну. Беременность Дарины разрушила эти планы и подтолкнула Василису на скорый матримониальный шаг. Заражённая воровским вирусом, она поступила ровно так же, как поступили с ней: выдернула запавшего на неё мужика из семьи, где у того подрастали две дочки.

Этому способствовал и почти построенный кооператив, который Сандро уступил бывшей жене: всё же легче увести мужчину из семьи, если есть куда. Квартира была создана по специальному проекту Союза художников. Всю стену мастерской занимало большое окно-фонарь, присутствовала и каморка с отдельным квадратным окошком, в которой могла поместиться небольшая кроватка.

Избранника Василисы звали Витольд Чичмарёв. Мало кому идёт такое имя, избраннику оно не шло вовсе. Это был типичный инженер, ещё молодой, но уже плешеватый. Встретишь такого на улице – ни за что не запомнишь. Из семьи он ушёл со скандалом, по суду отдавал изрядный кусок и без того скудной инженерской зарплаты. При этом не имел возможности общаться с дочерями: бывшая жена яростно этому противилась, а инертный характер Витуса – так его называла Лиса – не позволял ему качать права.

Василису это положение вполне устраивало, она надеялась переключить внимание Грини на нового папу и порвать, наконец, его общение с семьёй отца. По её замыслу отчим должен был воспитать в её сыне мужественность, избавить его от излишней впечатлительности и фантазий, которые насаждались и пестовались мачехой.

Она знала, что Витус мечтал о сыне, но рождались одни дочки. Очень скоро – Лиса на это надеялась – она родит ему сына, и у Грини появится настоящий брат. А если родится девочка – компенсирует мужу недоступных дочерей. Мальчик – защитник, опора. Девочка – ласка, забота.

По поводу Витуса Лиса ошибалась. Маленький Гриня ни в чём не совпадал с его представлениями о сыне. Пропасть между пасынком и желанным сыном была изначально глубока и росла с каждым днём. Он пытался сблизиться с Гриней и даже подружиться, честно занимался его здоровьем и воспитанием. Но мальчик с самого начала повёл себя настолько странно, что Витус опешил и не знал, как себя с ним держать, какую стратегию выбрать.

Он бы понял ревность ребёнка к матери, его придирчивость к отчиму – ведь у него есть свой отец, по словам Лисы, гениальный художник. Но никакой ревности не было. Гриня просто-напросто не замечал Витуса, полностью игнорировал, не видел и не слышал, как будто его в помине не было. Новый папа нисколько не интересовал маленького человечка, так что Витус в его присутствии начинал чувствовать внутреннюю пустоту и никчёмность.

Когда Гриня оставался с ним дома, начиналась холодная война. Если в отчиме была нужда – дотянуться до книги на верхней полке, застегнуть пуговицы на рубашке – Гриня громко произносил своё коронное приказание: «достать Бианки» или «застегнуть рубашку», чем приводил Витуса в тихую ярость. Этим всё и заканчивалось: Гриня два раза не повторял, а отчим игнорировал такого рода «просьбы», так что книга оставалась на полке, а рубашка – расстёгнутой. Василиса металась между мужем и сыном, давая каждому понять, что любит, любит его, но ведь и другой достоин…

Ах, это их не интересовало вовсе, и они боролись – каждый по-своему – за её внимание. И уже оба выталкивали, всеми силами выжимали ту единственную, по-настоящему главную соперницу, смысл всей жизни Лисы – её научную карьеру. Но тут они встречали такое противодействие, что на какое-то время забывали собственные распри.

Гриня спасался книгами и пластилином: читал всё подряд и лепил разных чудищ. Раздавленные и прилипшие к подошвам, они – вкупе с мокрыми, подванивающими трусами и сопливыми рукавами – давали Витусу повод для ежедневных выволочек. Гриня даже мечтал: скорее бы настал час наказания, чтобы потом можно было спокойно читать и лепить. Но, к несчастью, отчим быстро просёк, чем отводит душу пасынок, и наказанием стал запрет на чтение и лепку. Запрет на день, на два дня – в зависимости от степени тяжести проступка.

Мать пыталась заступаться, но Витус проявил несвойственное ему упорство, настаивал, брал инициативу на себя с логичной формулировкой: мальчику нужна мужская рука. И Василиса ещё глубже погружалась в дела: лекции, симпозиумы, командировки. Тем более что сын внешне не проявлял огорчения: не просил, не плакал, не жаловался. Он разом застывал и мог часами сидеть в одной позе, а если его выводили на прогулку, шёл походкой сомнабулы, с открытым из-за полипов ртом. Чем приводил Витуса в трясучее бешенство. Он так и конвоировал пасынка, накалённый и дёрганый. И прохожие с недоумением оглядывались.

Только летом наступала настоящая жизнь, и Гриня преображался. Насморк пропадал буквально на второй день после приезда в Борки, исчезли мокрые трусы. Это произошло после того, как мама Даша научила его петь смешную песенку времён её детства: раз-два-три, пионеры мы, мамы-папы не боимся – пи-и-и-саем в штаны! Они орали как подорванные, взявшись за руки и размахивая ими взад и вперёд, стараясь поднять как можно выше. На последних словах этой песенки полагалось прыгнуть козлом и хохотать, повалившись в траву.