Другое Место

Анатолий Сахоненко

Другое Место

Неба голубого манящая даль

В неброской, пригородной гостинице – серой панельной коробке, бывшей когда-то давно рабочим общежитием, после прошедших выходных, была обнаружена страшная находка – горничная, убираясь с утра на этаже, из-под двери одного постояльца почувствовала тяжёлый, гнетущий запах. Постоялец этот жил тихо и незаметно, при заселении просил его не беспокоить – если нужна будет уборка или смена белья – он обратится сам. Видели его, с тех пор, считанное количество раз: выходил он редко и ненадолго – ни на кого не глядя, пробегал через холл, а затем, так же быстро, возвращался назад. Никому не было до него никакого дела, ну живёт и живёт – правила и порядок ведь соблюдает. А что ещё нужно? Горничная, постояв с минуту нерешительно около номера – в безуспешной попытке идентифицировать неприятный запах, громко постучала в дверь. Затем, не дождавшись никакой реакции, она отправилась за дежурным администратором – не хватало ещё, в случае, если действительно что-то произошло, остаться крайней: вовремя сигнализировать о любых нарушениях была прямая обязанность персонала. Когда запасным ключом дверь открыли, сочившийся из под неё запах буквально ворвался в ноздри вошедших. Окно в комнате было распахнуто настежь, и часть зловония уходила наружу – может, поэтому его не почуяли раньше. На кровати, укрывшись одеялом с головой, лежал владелец номера. Именно от него и исходил, поднявший всех на ноги запах. Мужчина, судя по всем признакам, был мёртв уже не первый день. Поднялся форменный переполох – ЧП в гостинице, конечно, случались, бывали и драки и скандалы, но до смертей пока не доходило. Администрация, согласно регламенту, вызвала соответствующие органы, и напуганный персонал с облегчением передал управление ситуацией в их руки. Следователь, приехавший на место происшествия, как только одеяло было поднято, обречённо опустился в ближайшее кресло, с непонятной для присутствующих болью вглядываясь в лицо покойного – ни прошло и двух недель после их последней беседы. Тот разговор, оставил на сердце старого, повидавшего всякое на своём веку, следователя горький осадок. Он, не переставая, изводил и мучил себя вопросом – «какая жизнь, ждёт этого человека дальше?»

Другое место

Мы сидим за обеденным столом – семья, пережившая разлуку: я, моя жена и наши непоседливые, любознательные дети – сын и дочь. На столе, в идеальном порядке, расставлены тарелки, а возле них, в соответствии с этикетом, приборы. Ножи и ложки с правой, а вилки с левой стороны! В середине стола, словно подчёркивая своё превосходство над остальными предметами сервировки, возвышается пузатая супница. Теперь мы разливаем первое из неё – никаких кастрюлек, им место только на плите! Мы всегда переодеваемся, выходя на завтрак, обед или ужин – упаси бог сесть за стол в повседневном! В зале, в строго отведённое время, застилается белоснежная скатерть, мы все помогаем хозяйке накрывать на стол, и рассадка всегда одинакова – я и жена напротив друг друга, дети по бокам от нас. Беседа, поддерживаемая нами, лишена острых краёв – жена искусно её направляет и, в опасные моменты, непреклонно переводит на другую тему. Хотя и темы, обсуждаемые в присутствии детей, совсем не оригинальны: домашние хлопоты, успеваемость в учёбе, планы, как провести досуг. По окончании, опять все дружно, мы убираем посуду – важный ритуал из прошлого, возрождённый на новом месте.

Вообще, после воссоединения, мы стараемся придерживаться всевозможных правил и принципов, обозначающих нашу воспитанность и культуру. Даже если они и кажутся нам излишними и надуманными, мы стараемся ими не пренебрегать – жена, инициировавшая их введение, говорит, что так нам будет проще снова зажить обычной, семейной жизнью. Поэтому, всё, что является по её мнению ненормальным, подавляется сразу и беспрекословно! Рассуждения о том, что какие-то новообретённые способности, в нашем теперешнем положении, тоже стали нормальными, пресекаются моментально. А мне, спорить совсем не хочется – я счастлив, что мы снова вместе, и этот фактор перевешивает все маленькие неудобства и шероховатости, порождённые её бытовым авторитаризмом. Дети другое дело – бесчисленные «почему» и «зачем» неотъемлемая часть их сознания, независимо от того в каких условиях они оказались! Рвётся там, где тонко!

Вот и сегодня – жена едва успела взять половник и наполнить первую тарелку, как сын задал вопрос, способный, если и не подорвать наше шаткое психологическое равновесие, то уж нарушить его точно.

– Ма, а зачем нам вообще есть? По три раза в день накрывать стол, потом всё это мыть, убираться? Ты на кухне полдня проводишь, готовишь без передыху!

Металл предательски звякнул о керамику, но мать двоих подрастающих детей не так-то легко было выбить из колеи! В ход пошла испытанная не одной каверзной ситуацией формула.

– Потому, что это нормально и правильно, собираться всем вместе, всей семьёй, за одним столом! Если мы не будем обсуждать наши дела, общаться, глядя друг другу в глаза, то какая же после этого мы семья? Скажи мне, пожалуйста! Да и ваша уверенность, что можно обойтись без еды, немного преждевременна!

Здесь она, отчасти, кривила душой – то, что мы, все четверо, при желании, можем не есть, было доказано на практике – пока жена её не прекратила, настояв на регулярных и обязательных приёмах пищи.

– И вот ещё что… – добавила она – можно, конечно, расползтись, каждый в свой угол, сидеть там, но тогда выходит, что обстоятельства нас победили? То, что с нами случилось сильнее нас? Так вот, этому не бывать! Мы семья и переживём это вместе!

Но сынишка не сдавался, унаследованное от матери упрямство возвращалось к ней обратно, в виде щекотливых вопросов и жарких споров за отстаивание своей позиции.

– Хорошо, но почему нельзя есть то, что хочется? Чипсы, шоколадки, гамбургеры… И тебе проще – готовить не надо!

Я с любовью смотрел на него и улыбался – мальчугану скоро десять, за последнее время он прямо-таки возмужал, заметно подрос не только физически, но и в характере сильно прибавил. Стал вырисовываться внутренний стержень, а черты лица приобретали выразительность. Круг его интересов был широк: от чтения приключенческой литературы, коллекционирования авиамоделей до футбольной секции, куда он ходил заниматься. Ходил…

– Как ты себе это представляешь? Тебе чипсы, сестре конфеты, папе булки? Это ненормально! Питаемся правильно!

Борьба за нормальность, за «всё будет, как прежде» отнимала у неё все моральные силы. Что неудивительно, учитывая наше положение! Я старался поддерживать её стремление, невзирая на изрядную абсурдность этой затеи. Нельзя отрицать очевидных фактов и тех изменений, что с нами произошли. Отвлёкшись на эти мысли, я упустил нить спора, и лишь после повторного, на повышенных тонах, призыва, понял – меня хотят сделать третейским судьёй в разгоревшемся конфликте поколений!

– Ты-то, что молчишь? Я одна должна отдуваться? Только мне это нужно?

Жена негодовала из-за того, что я устранился от обсуждения домашних проблем, затрагивающих принципиальные для неё темы. Её грозный взгляд, прожигающий меня насквозь, был совершенно недвусмыслен: «Давай, слово за тобой! За твёрдым, отцовским решением! Надеюсь, ты понимаешь, каким оно должно быть?!»

– Извини, задумался просто! Ты права в главном – нельзя злоупотреблять такими вещами, мы не должны переходить за грань, не должны увлекаться…

Я очень плохо себя чувствовал в подобные моменты – когда приходилось вставать между домочадцами и выбирать чью-то сторону. Я так по ним соскучился, за то время, пока их не видел, что любая, самая маленькая размолвка между ними была мне ножом по сердцу. Их радостные лица и улыбки – вот что мне было нужно!

– Речь не про «увлекаться»! Речь про то, что вообще так не делать! Это не по-человечески! К обычной, человеческой жизни мы должны стремиться, а не к этому…

Голос жены дрогнул, сын ехидно фыркнул – «по-человечески», я начал что-то мямлить про «исключения из правил», пытаясь разрядить обстановку, как вдруг, нам всем на помощь пришёл четвёртый и самый юный член нашего семейства. Дочь, которой недавно исполнилось пять лет, с невероятно важным и при этом смешным видом, внесла свою лепту в наши пререкания.

– Мамочка, а я, вчера, тоже так сделала… За что ты братика ругаешь! Но это совсем не больно… и не страшно!

Мы уставились на неё в изумлении, не зная как реагировать на это признание: способности появились у всех одинаковые, но дочь, будучи совсем ещё ребёнком, не понимала, как ими пользоваться, а жена категорически запретила её в это посвящать! Малышка наверняка подсмотрела за кем-то из нас – мы с сыном, частенько развлекались таким образом, не подозревая, что наши проделки послужат ей дурным примером.

– Солнышко, а что ты сделала, за что я их ругаю? – жена метнула в мой адрес очередной, не сулящий ничего хорошего, взгляд!

– Сквозь стенку прошла… как они ходят. Но ты не сердись… это совсем-совсем не больно! Я глазки закрыла, а всё-всё видела!

– И где же ты прошла? В каком месте?

– Из своей комнаты в коридор, и даже дверку не открывала! Просто шагнула и сразу за стеной оказалась! А потом ещё из кухни в ванную…

– Так ты, получается, за ними подсмотрела, а затем повторила? А часто они так делают?

Тут я окончательно понял, что мы погорели и, надеясь предотвратить дальнейшие упрёки, не дожидаясь – что ответит ей дочь, обратился к жене.

– Послушай! Ну да, бывает, что мы так делаем! Иногда! Ну, пройдём разок-другой! От этого, никому плохо же не становится? Если оказались в такой ситуации… ну, что теперь? – доводы, конечно, звучали неубедительно, но были, всё же, лучше чем виноватое молчание.

– А то, что мы договаривались, не применять эти… – она на мгновение запнулась, словно само это слово, напоминая о непоправимости произошедшего, пугало её, – способности? Обещали – будем жить как обычные люди, по крайней мере пробовать… Чтобы как раньше!

– Да как мы можем жить как раньше? Как? После того, что случилось, уже не получится как раньше! Обманывать себя можно долго, но от реальности (тут я усмехнулся – так не подходило это определение под нашу ситуацию) не спрячешься!

– Тогда подумай о дочери! Завтра вам надоест по лестнице спускаться, и вы начнёте с окна выходить, а она снова повторить захочет! Что с ней будет? Ты подумал?

– А что будет-то? Всё уже случилось! Ты разве забыла? Что может быть хуже того, что с нами…

Повисло гнетущее молчание (можно было бы сказать, что оно прерывалось лишь нашим дыханием, но нет) – я, невольно, преступил красную линию: нельзя вслух о том, что привело нас сюда. Я видел, как у жены затряслись губы, как руки, судорожно сжимавшие половник – символ прежней, так высоко ценимой жизни, побелели от напряжения – она тщетно силилась отыскать хоть какой-то аргумент, но, конечно же, не находила. Да и не было аргументов, способных хоть как-то поколебать или принизить значение событий, участниками которых мы стали. Впервые, с того дня, как я вернулся, у нас возник такой серьёзный разлад в отношениях, угрожающий нашему, и без того хрупкому, существованию. Я, попутно отметив, что опять нарушаю обещание, неуловимым движением оказался рядом с ней и крепко прижал к себе. Держа жену в объятиях, я, по старой привычке (так и не смог от неё избавиться), пытался услышать стук её сердца.

– Хорошо, пусть будет по-твоему! Главное ведь, что мы снова вместе, и можем даже обнять и почувствовать друг друга! – мне выпало преодолеть слишком многое, чтобы снова иметь такую возможность, поэтому я не цеплялся за мелочи, соглашаясь, раз за разом, с её просьбами.

После обеда, не сопровождаемого всегдашней, непринуждённой болтовнёй – дети сидели тихо, настороженно и с недоумением посматривая на родителей, ушедших с головой в свои мысли, мы разбились на пары. Жена и дочь отправились на второй этаж, в комнату, служившую нам и библиотекой и учебным классом: одну из её стен занимал классический книжный шкаф – за стеклом притаилось множество самых разных книг, от беллетристики всех жанров до школьных учебников. Последнее было особенно кстати – жене пришлось взять на себя не только хлопоты по хозяйству, но и обучение детей. Я, сознавая всю ответственность, на нас свалившуюся, забрал кое-что из гуманитарных наук – литературу, историю и социологию. Только вот понадобится ли это нашим детям?

Мы с сыном вышли на улицу. Здесь, как всегда, стоял погожий, осенний денёк. Солнце ненавязчиво выглядывало из-за высоких деревьев, играя на рыжеющих уже листьях и придавая им золотой отблеск. Лёгкий ветерок приятно обдавал свежестью – соблюдая гармонию между тёплом и прохладой, он дул, как мне казалось, никогда не меняя ни своего направления, ни своей скорости. Облака, статично застывшие в одних и тех же, причудливых позах, создавали уютную тень в глубине двора. Эту картину я наблюдал ежедневно – вечером она сворачивалась, будто художник-пейзажист убирает свою работу в тубус, а с утра все экспоненты этого действия появлялись опять и, как зрители в театре, занимали те же кресла, что и вчера.

Вспомнив про давно забытую, пляжно-пикниковую забаву под названием бадминтон, мы лениво перебрасывались воланчиком. Не то чтобы это было очень увлекательно, да только появившаяся у нас с недавних пор масса свободного времени и пространство для подвижного отдыха, ограниченное размерами двора, заставляли выкапывать из недр памяти всяческие экстравагантные занятия для досуга – в том числе и такие «нафталиновые». Из всех стандартных развлечений, известных в современном мире, у нас были лишь книги – ни интернета, ни телевизора, (да и откуда им здесь взяться?) ни, даже, радио. А когда чтение надоедало, и хотелось размять ноги, мы подолгу перебирали варианты «чем заняться» – пока на улице не темнело! Затем, отложив спорт на завтра, разочарованно вздыхая, мы возвращались за книги.

Погрузившись в однообразные движения ракеткой, я, не сразу, но всё же, заметил, что сынуля вовсю жульничает – он не бежал к волану, когда тот летел в сторону, а перемещался туда, применяя те самые способности, ставшие камнем преткновения внутри нашего семейства. Это давало ему решающее преимущество в пару секунд – неудивительно, что счёт, который он громогласно объявлял после каждого розыгрыша, был для меня разгромным. Я погрозил ему ракеткой – в ответ на его физиономии расплылась довольная, видимо от того, что удалось меня провести, обезоруживающая улыбка. Только и этих шалостей ему оказалось мало – шалопай опять повторил запрещённый трюк, и спустя мгновение уже теребил мой рукав. Я с опаской оглянулся на окна – не хотелось, чтобы жена, увидела его выкрутасы. В этот момент рукав дёрнули так, что я едва устоял на ногах.

– Да что такое-то? Что ты меня дёргаешь? Играем дальше?

– Не хочу! Давай за ворота посмотрим? – сын заискивающе и почти что жалобно заглядывал мне в глаза. Судя по его настрою, мне придётся туго, несмотря на то, что неделю назад, после очередной попытки вырваться наружу, было решено – она будет последней!

– Нет, сын! Ворота, мы открывать не будем! Тем более это бессмысленно, раз мы не можем за них выйти!

– Пап, да не выйти, а просто посмотреть! Вдруг, там что-то поменялось? Ну, пожалуйста, минутку глянем и всё! – он перешёл от уговоров к действию, ухватив меня за руку, настойчиво тянул к выходу со двора.

Но на сегодня лимит нарушений был исчерпан – я, не желая выслушивать заманчивые доводы и вступать в спор, аккуратно освободился от его хватки и, отрицательно покачав головой, указал на противоположную сторону площадки – «продолжаем играть!» Тут же ракетка и волан упали на землю, а его самого и след простыл. Я растерянно озирался вокруг – всё никак не могу свыкнуться с этими фокусами, хотя и сам их не чураюсь. Правда, одно дело, когда к способности мгновенного перемещения прибегаешь ты сам, а другое, когда кто-то рядом с тобой. Тут, хочешь, не хочешь, голова кругом пойдёт! Понимал я и жену, её неодобрительное к этому отношение – при таких исчезновениях контролировать жизнь семьи становилось очень затруднительно! Закрыв глаза и концентрируясь на образе сына, я обнаружил его в зале, сидящего на полу в излюбленной позе – поджав под себя ноги, он складывал мудрёный детский конструктор.

***

То, что мы называли Воротами, словом, от которого веяло романтикой рыцарского времени – поединками на турнирах; замками с остроконечными башнями; высокими крепостными стенами с узкими бойницами; глубоким рвом, с перекинутым через него цепным мостиком; было, всего на всего, маленькой, неприметной дверкой в заборе, огораживающем наш участок. Она находилась прямо напротив входа в дом, от крыльца к ней вела дорожка, выложенная красным кирпичом – вела акцентировано, никуда не сворачивая и заканчиваясь впритык к тёмным и отсыревшим, где-то уже покрытым коричневым мхом, деревянным брусьям дверного полотна. Ворота. За Воротами начиналась длинная аллея, чуть присыпанная осенней листвой и затенённая раскидистыми кронами обрамлявших её деревьев. Аллея уходила куда-то вдаль: как мы ни вглядывались, как ни щурились до боли в глазах – что же в её конце? – видели только сливающийся в две параллельные линии, подпирающий небо частокол и становящуюся всё тоньше и тоньше ниточку дороги, пропадающую за горизонтом. Оставалось лишь предполагать, что там может быть, какие фантастические места, и какие необъятные просторы там открываются: сколько раз мы не пытались – выйти за Ворота нам так и не удалось. У запретной черты – всего за один решающий шаг, ноги сковывала непомерная тяжесть, а тело, не реагируя на команды, становилось неуправляемым. Что-то таинственное, то, над чем мы были не властны, не пускало нас дальше! Не срабатывали, конкретно в этом случае, и новые возможности – в точку, за пределами двора, не получалось не то что переместиться, но и даже сфокусироваться на ней! Мы с сыном пропадали у Ворот часами, в надежде, что кто-то пройдёт или проедет мимо, пробуя, время от времени, преодолеть невидимый барьер. Одна из таких попыток – когда сын разбежался и, словно обо что-то запнувшись, упал в сантиметре от недосягаемой цели, послужила жене поводом для прекращения наших дежурств. «Вашим забавам – сказала она – будет достаточно и дворовой площадки!» Каменная ограда, метра в четыре высотой, тянулась вдоль всего двора и примыкала к задней, глухой стене дома, невольными пленниками которого мы стали. За оградой, с одной стороны вырастали могучие стволы вековых деревьев с густой листвой – лес, в полном смысле этого слова, был дремучим, а с другой виднелась соседская крыша. Из окон второго этажа просматривались прилегающий к нам участок и значительная часть строения – дом был точной копией того, где обитали мы. Крыльцо, идентичное нашему, с ажурным фонарём, висящим над дверью; те же два этажа, покрытых сверху, такой же, как и у нас, светлой черепицей. Дорожка из красного кирпича. Однажды увидев это, мы пришли к выводу, что живём в конце улицы с типовой застройкой, но дом-близнец не подавал никаких признаков жизни, из него не доносилось ни малейшего звука, и по всему выходило, что туда ещё никто не вселился. И мы стали ждать! Не проходило и дня, чтобы мы не проверили – появился ли кто-нибудь во дворе или в окнах напротив. Нам казалось логичным, что если дома построили, а судя по внешнему виду и свежей отделке построили их недавно, то в них должны быть жильцы. А иначе, зачем всё это?

В позапрошлый вторник, сидя за завтраком и рассеянно прислушиваясь к детской болтовне (такой благотворной для моего душевного состояния), из всех этих – «да я уже умею читать» и «ты ещё совсем маленькая и ничего не понимаешь», среди нескончаемых «бе-бе-бе» и «обзываешь на меня, переводишь на себя», я, вдруг, отчётливо выделил абсолютно посторонний звук. Смех и голоса звучали где-то в отдалении, снаружи дома, но были вполне различимы. Я переглянулся с женой – «ты тоже слышишь?» и мы, как подброшенные пружиной, ринулись наверх: по лестнице, позабыв про другой способ. Позади истошно раздалось «подождите, я с вами», но ворвавшись в комнату, откуда открывался обзор к соседям, мы обнаружили, что сын оказался сообразительней, и теперь прямо-таки прилип к оконному стеклу. Через секунду он повернулся и, разведя руками, огорчённо сказал: