Дилемма Золушки

– Значит, так, мы нашли лучшее решение. – Тетя Ида вернулась ко мне. – Ты встретишь Ирочку с мальчиками, но отвезешь не куда-то там, а к Марфиньке. Она сейчас одна в четырех комнатах, с детьми ей будет нескучно.

– Это точно, – пробормотала я, но возражать не стала.

У Марфиньки большая квартира в старом доме на Канале Грибоедова, оттуда гостям Северной столицы будет рукой подать до главных достопримечательностей.

Я, правда, подумала, что Марфинька не представляет, насколько нескучно ей будет с Иркиными близнецами, которых родная мать называет башибузуками. Но понадеялась, что некоторая встряска одинокой старушке не повредит.

– А как прошел сеанс? Что Волька? – Тетя Ида не забыла о порученной мне миссии.

Я оглянулась, увидела втягивающийся в открытую форточку пушистый хвост и не без удивления признала:

– Похоже, психотерапия коту на пользу, он пошел гулять. Тогда и я побегу уже, хорошо?

– Передавай привет Ирочке и мальчикам, скажи, что завтра я буду ждать их к обеду. Столоваться у Марфиньки им не понравится, она никудышный кулинар. Так, а что бы мне такого приготовить?

Тетушке явно хотелось со вкусом спланировать меню, но я спешила и потому пообещала, что мы обсудим эту волнующую тему позже, когда я уже буду дома. Но сначала мне предстояло провести долгий телефонный разговор с Иркой, потому что обстоятельно побеседовать при встрече у нас не получилось. Башибузуки, которых мудрая родительница везла в отдельном купе, за сорок с лишним часов в пути истомились и принялись активничать, как только высыпались на перрон. Признаться, я позорно сбежала из их шумной компании, едва доставив постояльцев к Марфиньке.

Ирка позвонила мне, когда я уже была дома и кормила ужином свое собственное семейство, умиленно взирая на сына и тихо радуясь тому, что он теперь взрослый, серьезный парень. А в детстве тоже был совершенно неугомонным! Кстати, прозвище Масяня один из Иркиных пацанов получил как переходящее красное знамя от моего сына. У него с подружкиными близнецами тринадцать лет разницы в возрасте.

– Так, первым делом, конечно, надо сводить башибузуков в Эрмитаж. Там, помнится, все крепко приколочено. Потом покататься по рекам и каналам, только выбрать кораблик понадежнее. – Подруга позвонила мне, чтобы обсудить предстоящую культурную программу. – Куда еще?

– В железнодорожный музей, – подсказал Колян. Он слышал нас, потому что я вывела разговор на громкую связь, предвидя, что может понадобиться помощь зала. – Там много старых паровозов, они очень прочные.

– На крейсер «Аврора», – предложил мой сын.

– «Аврора» старенькая, она может не выдержать, – не согласилась я. – Посоветовала бы пеший поход по какой-нибудь экотропе километров на десять…

– Лучше на двадцать, – быстро вставила любящая мать, прекрасно знающая родных деток.

– О, я знаю, что идеально подойдет: Сестрорецкое болото! – оживился Колян.

– Чего сразу в болото? – обиделась за своих деток подруга.

– Да, пожалейте болотную живность, там же какие-то утки редкие, жабы, змеи, – припомнила я.

– Жабы?! Змеи?! Круто! – донесся из трубки сдвоенный крик.

Я поняла, что Ирка тоже разговаривает по громкой связи.

И точно: к восторженным воплям башибузуков, чрезвычайно воодушевленных перспективой встречи с редкими земноводными, добавился хорошо поставленный голос Марфиньки:

– А в пятницу, имейте в виду, мы все идем в театр!

– Я в пятницу не могу, у меня тренировка, – быстро сказал мой сын, опасливо глянул на меня и добавил: – Сдвоенная. Четыре часа бальных танцев, какой уж тут театр. – И он заранее обессиленно поник, показывая, как измучит его предстоящее занятие.

– И я, и я не смогу! – поспешил заявить Колян. – У меня… это… ну… Одно очень, очень важное дело.

Я посмотрела на него насмешливо.

– Даже два важных дела! – сказал он. – Потом скажу какие. Это пока секрет.

Сын тихо хмыкнул. Он тоже прекрасно понял, что папа просто затруднился с ходу придумать уважительную причину, позволяющую уклониться от коллективного культпохода.

– А в какой театр? – уточнила я у телефонной трубки.

Санкт-Петербург – культурная столица России, театров тут – как блохастых собак. Нет, больше, потому что за гигиеной своих питомцев петербуржские собачники старательно следят, я за три года жизни в городе на Неве ни одного неухоженного пса не наблюдала. А вот театров повидала несколько десятков – и профессиональных, и любительских, и учебных. Самодеятельные коллективы часто выступают на плохо оборудованных сценических площадках и в чисто символических декорациях. Запускать в такие залы башибузуков опасно: может случиться непоправимая убыль реквизита, а то и вовсе хана театру придет.

– Конечно же, в МОЙ театр! – ответила Марфинька с важностью Карабаса-Барабаса, владельца популярной кукольной труппы.

– А, ну, это крепкое здание девятнадцатого века, оно уже много чего пережило. – Я успокоилась. – А что дают? И надо ли покупать билеты, или у тебя будут для нас контрамарки?

– У меня лично есть приглашение бенефицианта. – Важности в голосе Марфиньки не убавилось. – Правда, оно только на два лица, но все остальные, я уже договорилась, пройдут как статисты. Вы не потратите ни копейки, более того, это вам заплатят за съемочный день. Бенефис будут снимать для телевидения, так что публика в зале нужна приличная и колоритная. Не поленитесь принарядиться, пожалуйста.

– И много заплатят? – заинтересовался Колян.

Видимо, его еще не придуманные дела на самом деле могли и потерпеть.

– По семьсот рублей.

Озвученная сумма не вызвала бурных восторгов ни на этом конце телемоста, ни на другом.

– Дети, если вы будете хорошо себя вести, обещаю отдать свой гонорар вам, так что вы получите по тысяче рублей карманных денег на брата, – услышала я голос Ирки.

– А бенефис – это сколько часов? – шепотом уточнил у меня муж.

– С учетом съемок? Боюсь, все шесть, а то и восемь, – так же тихо ответила я.

Но подруга в трубке меня услышала и прокомментировала вполне удовлетворенно:

– Целый день примерного поведения, да еще и без затрат с моей стороны? Прекрасный вариант, мы согласны!

– Если дети будут вести себя хорошо, могут рассчитывать и на мой гонорар, – пообещала я.

Манюня и Масяня в трубке издали радостный вопль, каким воинственные индейцы могли бы приветствовать появление на горизонте каравана фургонов мирных переселенцев. Ирка одобрительно хмыкнула, а мой муж весьма скептически молвил:

– Я бы не стал на это надеяться.

– Ты и не стал. – Я напомнила, что он безответственно уклонился от участия в культурно-массовом мероприятии, и Колян предпочел сменить тему.

Однако позднее выяснилось, что муж мой, мудрый человек, был совершенно прав.

– Чей-чей это бенефис? – Я присмотрелась к афише.

Персонаж, изображенный на ней, больше всего походил на сильно потрепанного жизнью престарелого Амура: его крутые кудри сверкали начищенным серебром, но дряблые щечки рдели райскими яблочками.

– Бориса Барабасова, – ответила Марфинька и мимоходом фамильярно щелкнула нарисованного дедушку Амура по крючковатому носу.

– Того, который в ваших святцах зовется Барбариской? – Я оглянулась на тетушку. – И с которым Марфинька всегда не ладила?

– Когда это мы с Барбариской не ладили? – Марфинька, услышав мои слова, притормозила на мраморной лестнице и всем своим видом выразила несогласие со сказанным.

– В ваших анекдотах он предстает в нелестном виде, – напомнила я.

– Мы не просто не ладили! – Марфинька мотнула головой, и длинные серьги-висюльки в ее ушах полыхнули яростным блеском. – Мы враждовали! Сражались в кровь, бились насмерть!

– За роли? – не поняла Ирка. Она шла медленно, крепко держа за руки сыновей и сдерживая их разрушительные порывы. – Но вы же разного пола, как могли конкурировать?

– Да не за роли, детка, а за любовь публики, расположение режиссеров и внимание СМИ! – Тут Марфинька как раз увидела оператора с камерой и приосанилась, изящно облокотившись на беломраморную балюстраду.

– Проходим, проходим дальше, не скапливаемся. – Взлохмаченная девица с хрипящей рацией в руке просторными взмахами погнала нас в зал.

– И на подмостках Барбариска Марфиньку всегда обставлял, – нашептала мне тетушка. – Зато она блистала в кулуарах, такие связи имела… Тому же Барбариске пару раз подножку подставила, но раз-другой и помогла…

– Поняла, это высокие и сложные отношения, – хихикнула я.

Про Барбариску я много слышала (преимущественно от Марфиньки) и даже видела несколько фильмов с его участием, а вот на театральной сцене Бориса Барабасова не наблюдала.

Он, как и его заклятая подруга, давно уже ушел на покой, но к восьмидесятипятилетию вдруг получил орден от самого президента, и тогда руководство театра, в котором он служил всю жизнь, озаботилось организацией бенефиса. В Минкульте идею неожиданно поддержали и даже выделили деньги на телеверсию, что обусловило проведение съемок, для участия в которых мы все и прибыли.

О чем я лично очень пожалела уже через пару часов.

Все это время мы сидели на своих местах в партере, изображая живейший интерес к происходящему на сцене, а там концертные номера и театральные миниатюры перемежались рабочими моментами со сменой декораций и освещения. После артистов в костюмах на подмостки выскакивали рабочие в комбинезонах и командующий ими нервный худой мужик, похожий на вампира, – весь в черном, худой, бледный, с очень длинными нервными пальцами. Показывая, какие страдания причиняет ему тупость персонала, он то и дело со стоном закрывал глаза ладонью, и тогда казалось, что на его физиономии неуютно устроился инопланетный хищник-лицехват.

– Это режиссер шоу, – любезно объяснила нам Марфинька. – Забыла, как его… Какое-то посконно-сермяжное имя. Не то Митрофан Лаптев, не то Никифор Кашин…

– Евграф Носков, – подсказала я, поскольку успела прочитать афишу.

– Не исключено. – Марфинька не стала спорить, но интонацией внесенную поправку не одобрила. – Плохой он режиссер, я считаю. Не может должным образом организовать процессы. Публика давно уже ждет антракта.

– А буфет будет? – встрепенулась при упоминании антракта Ирка.

– Да, но без икры и шампанского, – поморщилась Марфинька. – С раздачей воды и бутербродов. На меня не берите, я приглашена на приватный фуршет за кулисами.

– Как это – не берите? – возмутилась Ирка. – Все возьмем и съедим, дети не откажутся от лишнего бутербродика.

Я покосилась на Манюню и Масяню. Они уже явно были готовы на что угодно – хоть в очереди за бутерами стоять, хоть ползать между рядами, вытирая пыль под креслами парадными вельветовыми костюмчиками, лишь бы не сидеть на месте еще час-другой.

Марфинька была права: режиссеру стоило подумать не только о собственных творческих муках, но и о страданиях публики, прикованной к креслам. По-моему, торжественный выход героя праздника вполне можно было снять с первого же раза, не делая дубли в тщетной попытке добиться идеального дефиле.

Тут нужно отметить, что Евграф Носков проявил некоторую предусмотрительность, оставив съемку номеров с участием бенефицианта под конец. Молодые актеры «отстрелялись» довольно быстро. Дедуля Барабасов тем временем отдыхал в своей гримерке и вышел на сцену только через два с половиной часа после начала съемки.

Увы, он вышел неправильно. Не так, как это видел режиссер.

В представлении Евграфа Носкова Борис Барабасов с гитарой легким, быстрым шагом выходил из темноты на авансцену, где в свете софитов задушевно исполнял «Песенку кавалергарда» из кинофильма «Звезда пленительного счастья». Он в нем в свое время отметился в какой-то малозначительной роли.

Поскольку, вопреки тексту песни, наш кавалергард дожил до весьма почтенных лет, костюмировать его должным образом не вышло. В лосины-то худощавый старичок, пожалуй, втиснулся бы и ментик на сутулое плечо набросил бы, почему нет, но натянуть положенные кавалеристу высокие сапоги никак не мог.

– У него же артрит и подагра, – сообщила нам Марфинька с плохо скрытым злорадством, после чего демонстративно потопала в пол собственными изящными туфельками.

Здоровье она всегда берегла, а потому до сих пор может щеголять в модельной обуви на каблуке.

Не имея возможности экипировать кавалергарда-долгожителя по форме, художник по костюмам проявил изобретательность и одел бенефицианта «в домашнее», но с отсылкой к позапрошлому веку. В мягких брюках на штрипках и стеганой бархатной куртке, под которой пенилось кружево белоснежной рубашки, Барабасов с его седыми кудрями походил на заслуженного ветерана войны с Наполеоном. Героический образ чуточку портили вышитые сафьяновые туфли без задников, но тут уж ничего нельзя было поделать: подагру с артритом победить потруднее, чем Бонапарта.

– Он похож на Дон Кихота на пенсии, – сказала мне Ирка, как следует рассмотрев экс-кавалергарда Барабасова.

Он предоставил такую возможность всем желающим, поскольку раз за разом повторял выход, который никак не устраивал режиссера.

– И уж лучше бы не выходил на своих двоих, а выезжал на какой-нибудь кляче, – в сердцах добавила подруга. – Даже осел давно понял бы, чего от него добиваются!

– Будь добрее, дедуле крепко за восемьдесят, – не совсем искренне защитила я Барабасова.

Его очевидная неспособность удовлетворить режиссера и вправду сильно раздражала.

Чего сложного? Выйти, перебирая струны, и с мечтательной грустью взирая на воображаемое звездное небо, встать в определенной точке у края сцены и спеть свою песню! Уж с третьего-то раза и кавалергард бы справился, и даже лошадь кавалергарда, и любой, как справедливо заметила моя подруга, осел!

Борис Барабасов сделал пять попыток начать свое выступление, и все они не удались. То он не там останавливался, то не тогда начинал петь, то не в ту сторону смотрел, то не так играл лицом… Евграф Носков стонал, как смертельно раненный, и украшал свою физиономию конвульсивно дергающимся лицехватом.

– Перерыв! – наконец, не выдержав, объявил режиссер.

Тут же на сцену выскочила растрепанная дева с рацией и микрофоном, проорала в него:

– Зрители, тридцать минут на перекус и перекур! Съемочная группа никуда не уходит!

– А в туалет?! – дружно возмутились операторы за камерами.

– А в памперс? – огрызнулась дева.

– Как у них строго, – поежилась тетя Ида и встала, придерживая длинную жемчужную нить, так и норовящую за что-нибудь зацепиться. – Займу-ка я очередь за бутербродами.

– Мы в туалет, а потом к вам в буфет. – Ирка увела из зала истомившихся башибузуков.

– А я к Барбариске. – Марфинька двинулась не к выходу, а к сцене и уверенно уплыла за кулисы.

За тридцать минут с перекусом, перекуром и туалетом вся толпа, конечно же, не управилась. Мы вернулись на свои места в партере почти через час.

Масяня и Манюня уже почти безостановочно ныли: «Ма, еще до-о-олго?» Ирка их забалтывала, обещая вознаградить за терпение, если таковое будет проявлено, но уже подумывала дезертировать вместе со своими башибузуками – я это легко читала по ее хмурому лицу.

– Еще максимум час – и мы уходим, – наконец объявила она. – Даже обещанных денег дожидаться не будем, надоело уже тут сидеть.

– Сейчас дело пойдет быстрее, – обнадежила ее Марфинька. Она явилась чуть ли не последней, причем сошла в зал со сцены, где еще и покружилась, привлекая к себе внимание. – Барбариске дали ухо.

– Дедушке дали в ухо?! – не дослышав, вытаращил глаза Масяня.

– Кто, режиссер? – подхватил Манюня.

– Что за пугающие фантазии? – Марфинька всплеснула руками, красиво сверкнув перстнями. – Не в ухо ему дали, а ухо!

– Беспроводной наушник, – объяснила я.

– Для связи с режиссером, – кивнула Марфинька. – Договорились, что Барбариска не станет раздумывать, где ему встать, просто будет идти, пока Евграф не скомандует ему: «Стоп». Давно бы так. Думать – это у Барбариски никогда не получалось.

– Зал готов? – крикнула со сцены дева с рацией и сразу же убежала.

– Могла бы хоть для приличия подождать ответа, – поджала губы тетя Ида.

Она осуждает любые проявления невоспитанности, хотя замечания делает только близким.

Свет на подмостках погас, из-за кулис с двух сторон пополз туман, вероятно призванный символизировать собой пороховой дым былых сражений. Под мелодичные гитарные переборы, меланхолично пощипывая струны, на сцену выступил седовласый ветеран Отечественной войны 1812 года.

– Кавалергарда век недолог, – пожаловался он публике, тут же был взят в плен мощным прожектором и двинулся дальше в белом круге света. – И потому так сладок он…[1]

Публика, заранее подученная, восторженно взревела, послышались аплодисменты и одобрительные выкрики. Даже тетя Ида возвысила голос:

– Вперед, Борис!

А я смолчала, потому что немного отвлеклась: как раз в момент эффектного выхода Барбариски ощутила легкое прикосновение к своей щиколотке и, удивленная этим фактом, нагнулась, присматриваясь к полу под ногами. Разглядела какое-то блестящее колесико, подняла его – это оказалась золотая пудреница, щедро инкрустированная цветными камешками.

У меня таких шикарных аксессуаров отродясь не бывало, Ирка тоже не любительница помпезного дворцового стиля. Значит, это вещичка Марфиньки, решила я и попыталась безотлагательно вернуть роскошную штучку законной владелице, пустив ее по рукам в нужном направлении.

Марфинька помещалась максимально далеко от меня, нас разделяли башибузуки, их матушка и тетя Ида. Я сунула пудреницу Масяне, попросив:

– Передай дальше, – и вернула свое внимание происходящему на сцене.

Последний герой Бородинской битвы шагал к краю сцены, продолжая слегка дребезжащим, но приятным голосом выводить:

– Труба трубит, откинут полог, и где-то слышен сабель звон…

– Стой уже! – довольно громко сказала Ирка.

– Боря, нет! – ахнула Марфинька.

– Еще не смо… – Кавалергард начал следующую строку – и не допел. – Реально не смо…

Потому что на полном ходу рухнул в оркестровую яму.

Глава 3

Следствие ведут лопухи

– Что-что у вас случилось? – переспросил Колян, чем-то громко стуча и скрипя.

Звуки, доносящиеся до меня, наводили на мысль о мчащейся по полю боя конармейской тачанке образца 1918 года. Ее рессоры скрипели, колеса громыхали по кочкам, станковый пулемет пока молчал, но вражеские пули уже свистели – и аккурат у моего виска, поскольку вся эта богатая полифония доносилась из прижатого к уху смартфона.

Тема давних битв, начатая в театре, упорно сохраняла актуальность.

– Ты где и что делаешь? – спросила я, мысленно примерив на мужа конармейскую буденовку с красной звездой и решив, что этот винтажный головной убор ему к лицу.

Еще подумала, что если кто-то изобрел машину времени, то я тоже хочу ею попользоваться. Неплохо было бы сгонять в 2008 год и прикупить биткоинов на всю зарплату.

– Где я могу быть? Дома, конечно. Готовлю ужин. Сам! Кручу фарш для котлет на мясорубке, жарю картошку с луком, – объяснил Колян со смесью обиды и гордости в голосе.

– Огонь под сковородкой убавь, у тебя картошка во все стороны стреляет, – посоветовала я. – И ручку мясорубки крути плавно, без рывков, тогда она не будет грохотать и скрипеть.

– Да, мой командир! Так что, ты сказала, у вас там случилось?

– Герой праздника, старичок-бенефициант, погиб в процессе съемок.

– Какой ужас! – В смартфоне приглушенно громыхнуло, и треск со свистом прекратились. Очевидно, Колян проявил солдатскую смекалку – накрыл сковородку крышкой, и слышимость сразу улучшилась. – С другой стороны, разве не об этом мечтают все артисты? Умереть на сцене!

– Строго говоря, он умер не на сцене, а под ней, – уточнила я. – Упал в оркестровую яму и сломал себе шею.

– Значит, съемки закончились досрочно и ты скоро будешь дома?

– Наоборот. Я звоню предупредить тебя, что заночую либо у Марфиньки, либо у тетушки, если она придет в себя настолько, что можно будет увезти ее домой на Петроградку. Прямо сейчас старушка пьет, как воду, какую-то домашнюю настойку на спирту, о которой Марфинька сказала, что это превосходное успокаивающее средство.

Я выглянула в щелку между плотными шторами, которые задернула за собой, уединившись в эркере с окном для приватной телефонной беседы, оценила диспозицию в гостиной и добавила:

– Они обе ее пьют. Точнее, уже допивают.

– Я понял, держитесь там. Мне пора жарить котлеты, у меня на второй сковородке уже масло плюется, как верблюд, – скороговоркой выдал муж и отключился.

Вот же черствый человек! Вопрос, о ком заботиться – о ближнем или о котлетах, – для него даже не стоит!

Я сунула смартфон в карман, вернулась в общее пространство гостиной и нарочито бодро объявила:

– Ну вот, мужа я предупредила, остаюсь с вами на ночь, будет у нас что-то вроде пижамной вечеринки!

– Настоечки? – Тетушка приподняла бутыль и вяло поболтала ею в воздухе.

– Разве что глоточек. А потом чайку попьем. – Я глянула на старинные напольные часы в лакированном краснодеревянном корпусе. – Через сорок минут в итальянской кондитерской на той стороне канала начнется счастливый час с тридцатипроцентной скидкой, я сбегаю и куплю чего-нибудь вкусненького.

– Не надо бегать, нам все доставят, я уже сделала заказ по телефону. – В гостиную вошла Ирка и плотно прикрыла за собой двустворчатые двери. – Фух, наконец-то башибузуки уснули! Я уж думала, они никогда не угомонятся.

– Еще бы, такое потрясение, – уныло кивнула Марфинька и длинно всхлипнула.

Все посмотрели на нее. Заметив это, старая актриса моментально выпрямила спину и с блеском отыграла короткий мимический этюд «Безмолвная скорбь».

Мне, однако, хотелось обсудить трагическое происшествие. А главное – понять, почему дамы так сильно расстроились. Для всех нас, кроме разве что Марфиньки, Борис Барабасов был человеком чужим, и всеобщее потрясение представлялось мне не вполне обоснованным. Особенно удивляла реакция тетушки – стальной леди фасона Маргарет Тэтчер.

– Жалко, конечно, уважаемого Бориса Барабасова, зато он погиб именно так, как мечтают все артисты: на сцене, – начала я издали, использовав подсказку мужа. – И жизнь прожил долгую, интересную, а финал ее оказался таким трагическим – так ведь никто не знает, что нам готовит судьба…

– Ах, если бы судьба! – вздохнула тетя Ида и хлопнула очередную рюмашку успокоительного.

Об эффективности хваленого средства я бы поспорила. Старушки вылакали на двоих уже граммов триста этого пойла, а все еще были на нервах.

– Что ты этим хочешь сказать, Идочка? – Марфинька подперла щечку кулачком и печально воззрилась на подружку.

– Никакая это не судьба. – Тетушка наконец выпустила из рук бутылку и закрыла ладонями лицо, из-за чего ее последующие слова прозвучали невнятно: – Му-му-му, му-му, му-му-му-му!

– Ида, дикция! – Марфинька пристукнула ладонью по столу.

– Говорю: это я во всем виновата! – открыв лицо, отчетливо проартикулировала тетушка.

– В чем – во всем? – уточнила я, присаживаясь за стол.

На соседний стул тяжело опустилась Ирка.

– В гибели Барабасова, в чем же еще. – Тетя Ида шумно вздохнула. – Это же я, дура старая, закричала, когда не надо было, как полоумная: «Борис, вперед!» А он послушался, не остановился – и сверзился в яму!

– Ах вот оно что, – с некоторым облегчением пробормотала я: стало понятно, почему тетушка так расстроена. – Но ты зря себя винишь, дорогая. У Барабасова имелся наушник, а в нем – режиссер, и это он должен был его вовремя остановить. Уверена, что твоего голоса Борис даже не услышал.

– Думаешь? – Тетушка посмотрела на меня с надеждой.

– Будь уверена. – Марфинька похлопала ее по запястью. – Это не ты виновата, а я. Из-за меня Барбариска погиб. Ах, вечно я приношу мужчинам несчастье…

– Вот тут поподробнее, – устало попросила Ирка, хотя это было совершенно излишне, потому как Марфинька – видно же – как раз собралась отыграть очередную драматическую сцену.

– Помните, в перерыве я навестила Борю в его гримерке, там было что-то вроде закрытого фуршета для наших, театральных. – Старая актриса серией выразительных гримасок изобразила участников фуршета, позволив догадаться, что ни к кому из них она не питает особой симпатии. – На удивление приличный стол: корзиночки с икрой, канапе с бужениной, сырная тарелка, фрукты и премиленькие пирожные, малюсенькие – на один укус. – Марфинька порозовела, оживилась, но вовремя спохватилась и состроила грустную мину. – И это я уговорила Барбариску выпить шампанского…

Она замолчала, сокрушенно покачивая головой.

– И что? – поторопила я, поскольку мхатовская пауза затянулась.

– Как – что? Он давно уже не употреблял! Но мне, конечно же, поддался, махнул аж два фужера – и вот результат! Пошел, шатаясь, не вполне себя контролируя, и не сумел вовремя остановиться…