
Полная версия
Острова психотерапии
Для этих институтов использовали и делали закрытыми целые острова (в прямом и переносном смысле) нашей необъятной Родины, так что пространства и размаха ему хватало. Жизнь в шарашках по краям этого Архипелага нам едва знакома. В конце пятидесятых, при первой возможности, он ушел от этой полной, но плотно закрытой чаши.
Мог позволить себе гордость. Баллотировался в академики, должен был пройти по всем заслугам, но кто-то обронил, что фамилия не та. Его дед (по отцу) был выкрест, мать дворянка. Вежливо закрыл дверь и больше не обращался, хотя просили. После директорских квартир своего дальнего хозяйства он оказался в коммуналке на Арбате. Просить не любил. Как-то раз в Москву приехал Нобелевский лауреат и разработчик вакцины против полиомиелита, модный тогда ученый-американец. По какому-то открытому клочку публикации тот знал моего дядю и хотел с ним встретиться.
Дядя Коля согласился, уж он-то создал вакцин немало. Но предупредил, что гостя готов принять в коммуналке. В трубке помолчали, квартиру на строившемся тогда Ленинском проспекте дали через три дня.
Я застал его уже вне этой жизни в сейфе. Пройти тогда между уничтожением и реализованностью, сохранив при этом себя в достойном занятии, было чрезвычайно сложно.
Во всяком случае, это была очень важная тема моей молодости и детства. Дядька имел золотые руки и на немаленькой по тем временам даче на сорок втором километре по Казанке сам делал очень многое. В нем были эти пайнсовские сжатость и точность, умение привычно собраться, чтобы выпарить лишнее даже в сырой, случайной фразе. Его выражения были точны, но без тени перфекционизма. Он делал блестяще именно мелочи. Помню, он каким-то специально сделанным им крючком доставал ключи, завалившиеся за холодильник. Не видя, надо было вначале поставить их на попа, потом чуть подвинуть, а уже потом зацеплять и вытаскивать. Это была часть навыков, оставшихся от его жизни экспериментатора. Особый дар большого человека, полагающегося на себя и в мелочах, привыкшего к качеству как к уважению к себе и очень любопытного ко всему, что происходит вокруг.
Он хотел написать книгу «С микроскопом вокруг дома», про то, что можно увидеть, внимательно приглядываясь и задержавшись. Ненарушенная жизнь под увеличительным стеклом, рассказанная и тем самым еще раз воссозданная возможность поделиться и еще раз посмаковать. Не в этом ли эффект хорошей психологии и психотерапии? Возможность в мелочах вокруг дома и в себе самом увидеть картинки мироздания и почувствовать, что ты тоже живешь неслучайно в этом бесконечном мире. Я думаю, что внутренняя направляющая моих заметок тоже состоит в том, чтобы с прибором особого видения, «психологическим мелкоскопом» обойти вокруг дома. Ведь и в психотерапии мы тоже учимся вместе с клиентом лучше жить и в его, и в своем домах. И который зачастую вдруг оказывается почти что не нашим или не таким уж милым.
Я не задумывался, похож ли мой дядя (его звали Николай Николаевич Гинсбург) на Майкла Пайнса. Но вот пришлось. В достойно и творчески проживших свою жизнь, еще крепких, но уже немолодых людях описываемой закалки есть какое-то неуловимое свойство, как будто большой и хорошо нагретый камень еще долго-долго отдает свое тепло. Эти люди ненавязчивы, не предлагают что-то непременно взять и ничего не продают, даже невольно. Они очень отзывчивы на внимательный вопрос, на правильное пребывание рядом. Они привыкли быть в центре жизни, и когда это начинает меняться, то оттенок тонкой грусти составляет для них еще одну важную нить. Они хотят отдавать, они буквально излучают то, что недоотдали.
Они отнюдь не склонны к монологу. Может быть, как раз потому, что в ячейках общения, в его дозированности, направленности и сконцентрированности (как в клетках живой материи, берегущих свои границы) заложена возможность дольше сберегать то самое тепло и выдавать его в необходимом количестве и разнообразии. Если же у них возникал монолог, то он был гибким, состоял из фрагментов и обязательно включал реакции собеседника, неважно кто он, даже лучше, если тот был мальчишкой. Наверное, им даже был интересен этот первый и наивный взгляд, чего бы это ни касалось. Подлинный интерес, даже спрятанный и стесняющийся сам себя, возможно, был для них живее в партнере, чем его уже стилизованный, слегка подостывший, ироничный и хорошо дозированный опыт. Этого, весьма ценного, добра немало было и у них самих.
С Пайнсом было очень приятно общаться. Он вовсе не был мрачен, и, когда обращался к тебе, было ощущение, что вдруг выглянуло солнце, не из-за его хмурости, а просто из-за привычных лондонских туч. Однажды я пришел к нему в «Практику» во время обеда. Мне вообще-то показалось, что хорошо бы закусить. Здесь я немного отвлекусь: одна из прелестей путешествий заключается в том, что, говоря психологическим языком, несколько регрессируешь, как бы переходишь немного в детство. Становишься более открытым к новому, любопытным и заинтересованным. Внешние ли картинки нарушают уклад тех внутренних, которые крутятся в голове; или это внутренние картинки, привычно незамечаемые, под воздействием новизны уступают часть поля внимания внешним? В общем, жизнь в путешествиях чаще удается: детских желаний и «прекрасного наива» в них прорастает гораздо больше сквозь асфальт правильности и цивилизованности. Мера правильности, кстати, тоже ведь не последняя тема в психологии. Она должна быть «достаточно правильной», как «достаточно хорошая мать», по замечанию Винникота.
Мне в тех путешествиях за психотерапией и освоением Запада часто хотелось есть. Я вообще-то не слишком прожорлив, но выяснилось, что в основном это распространяется на территорию нашей Родины. Я тогда вовсе не голодал, но все же перспектива обеда в ресторане с хорошим человеком была несомненной радостью жизни. Наверное, так люди, сильно недоевшие в детстве сахара, хотят им запастись впрок и потребить при первой же возможности. В детстве, тянувшемся в этом смысле еще долго после тридцати, мне явно не хватило ресторанов. Да и уж больно хороша была эта общественная и случайная жизнь на вдруг открывшемся Западе. Почему-то еще и хотелось съесть побольше, так, на всякий случай. Может быть, бессознательно я побаивался, что такая жизнь может скоро закончиться, поэтому хотелось сытости про запас. В конце концов, и эти заметки в каком-то смысле тоже остатки той сытости и того желания поесть впрок.
В общем, я пришел к Пайнсу по его приглашению в обеденное время. Так я узнал, каков из себя обед корифея. Пайнс развернул бутерброд с папайей и предложил мне половину. И добавил, что это здоровая еда и совсем без холестерина. Наверняка это была правда. Я спросил Малкольма, почему он едет в Вильнюс на конференцию?
Вопрос был не из ревности, мне просто было интересно, как он вообще принимает решения. Поводом оказалось письмо с другого мероприятия, кажется, в Гейдельберге, он показал его мне, так как речь зашла об общих знакомых, имевших к этому отношение, а письмо лежало на столе. Это был образец вкуса и почтительности: не терять достоинства и отводить практическим элементам ровно столько внимания, сколько полагается для примечаний. Разумеется, его приглашали с женой, что часто и осуществлялось.
На мой вопрос про Вильнюс Пайнс ответил просто: «Мне позвонили и пригласили. Я согласился». Ему, как мне кажется, было почти все равно, куда ехать. Желательно, чтобы место было в меру интересным, новым для него или уже несущим цепочку чувств из прошлого. Жизнь во многом планировала за него, ему оставалось только вносить события в свой календарь. Его приглашали почти как Папу Римского. Для Шлапоберского совместная поездка в Москву с близкой перспективой открытия длительной программы была посвящением на новую ступень карьеры. Малкольму же было почти все равно, где откроется новый приход. Дело всей жизни во многом уже было сделано, и оставалось путешествовать, любоваться осенью, достойно завершать разные мелкие и в основном приятные дела.
Мне было бы чрезвычайно интересно прочесть его мемуары. Я почти уверен, что их не будет, и, как ни странно, мне кажется, что я мог бы уговорить Пайнса их написать. С ним многие не решались разговаривать на близкой дистанции. Он оперировал методом верительных грамот или посланий даже на коктейле, стоя с человеком лицом к лицу. У Пайнса накопилось столько прошлого, что разобрать его стоило бы большого труда. Судя по «порядку» в его библиотеке, он этого делать не любил. Я как-то спросил Пайнса, почему он не пишет новую книгу. На что он ответил весьма характерно и в своем духе: «Некто (ее имя было названо) хочет собрать мои статьи в книгу».
Между Малкольмом и собеседником никогда не было «тамбура», он «принимал на открытом воздухе». Еще он очень хорошо танцевал. Ездить верхом в силу образа жизни, эпохи и стиля ему уже не досталось. Пайнс был довольно честолюбив. Его карьера вполне могла бы сложиться и на дипломатическом поприще. В девяносто первом или втором он привез с собой в Москву несколько копий посланных ранее рекомендательных писем к ведущим российским психиатрам. Ответа не было, при мне Пайнс с сожалением выбросил копии в корзину. Кажется, тогда он наконец произнес столь обычное для англичанина «ну». Хотя вряд ли эти бумаги были ему действительно нужны «для чего-то».
На улицах Москвы коллега-англичанка удивилась тому, как он хорошо ориентируется. «Я люблю знать, где я нахожусь в данный момент», – сказал Пайнс. Он вообще любил знать. И дело далеко не ограничивалось только картой и путеводителем. Министерские психиатры тоже были частью его московской карты. В группанализе умение знать, кто сейчас лидер в группе, в каких направлениях развивается перенос, «кто для кого кто» в данный момент, составляет часть гибкой системы. Ведущий чувствует и видит. Он помогает смутным чувствам проявиться, наметить вектор, пройти по дорожке, вернуться или задержаться, где-то «присесть на лавочку» и оглядеться. Дорожка может оказаться вовсе и не важной, а может куда-то привести. В ней есть особые фиксирующие точки (свой маленький сеттинг момента): принятие и легкое подбадривание, развитие и встречные чувства других, которые стремятся тонко угадать, а не навязывать и не уводить к себе с этого перекрестка.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.