Поместье «Треф»

Дмитрий Лосев

Поместье "Треф"

Пролог

Пролог

Попивая воду с лимоном, фактурный журналист – мужчина с резкими чертами лица и вечной тенью недосыпа под глазами – в который раз пытался разобрать густой, как деготь, иностранный акцент своего гостя. Тот прожевывал слова, просвистывал согласные, коверкал гласные – делал, в общем, всё, что было в его силах. Но силы гения пера, привыкшего вытягивать правду даже из самых молчаливых собеседников, уже таяли. Как и терпение.

– Господин Луи, – журналист медленно провел пальцами по вискам, – давайте еще раз. С самого начала. Хронологию событий… тех дней. – Он потянулся к последней сигарете в помятой пачке, щелкнул медным «Зиппо», и пламя на миг осветило его напряженное лицо.

– Прошу меня… прост…ить, – снова запинался гость. Он выглядел так, будто его вытащили из-под обломков катастрофы. Одежда – потертая, в пятнах, один рукав разорван по шву. Вырванный клок седых волос торчал над ухом, словно метка отчаянного сопротивления. Синяки, густо расположившиеся вокруг глаз и на переносице, отливали сизым и желтым. Его пальцы – нервные, живые существа – то и дело тянулись к запястьям, ощупывая рубцы от веревок или наручников.

Шестой час этой пытки.

Дверь скрипнула – резко, будто нехотя. В проеме возник знакомый силуэт.

– Можно тебя? – голос прозвучал глухо, и дверь тут же захлопнулась, не дождавшись ответа.

Журналист вскочил так резко, что стул грохнулся на пол. Он рванул за уходящим, вылетел в коридор, потом – на улицу. Холодный воздух ударил в лицо.

– Я только что курил, – фыркнул он, выхватывая предложенную сигарету.

– Подыши, – ответил мужчина с ярко-зелеными глазами, которые даже в полутьме казались светящимися. – Ты устал.

– Это точно, – журналист потер переносицу, чувствуя, как под веками пульсирует усталость.

– Настолько всё плохо?

Тот тяжело выдохнул, выпуская дым в ночь.

– Слушай… – зеленоглазый придвинулся ближе. – Что вообще известно по этому делу?

Журналист затянулся, посмотрел в темноту.

– Такого я еще не видел. Но если вкратце…

Глава 1

Глава 1

В одном непримечательном здании, о котором знал каждый жителей города, сегодня случилось пополнение. Так шутил начальник дежурной части сюрте. Сырость, въевшаяся в стены за десятилетия, встречала нового гостя плесневым дыханием. Двое из бригады – коренастый верзила с перебитым носом и сухопарый брюнет с пустым взглядом – втолкнули внутрь мужчину средних лет. Тот не сопротивлялся. Лишь покорно опустил голову, приняв свою участь. Кандалы на его запястьях звякнули в такт шагам. Дежурному передали на дело на подпись. Дежурному передали дело на подпись. В папке красовалась фотография: мистер Пьер Фуше Ланжевен. По профессии – доктор общей практики, работающий в одной из самых престижных клиник города. Далее – рекомендательные письма, от которых у любого чиновника зачесались бы руки: идеальная биография, награды, благодарности, безупречная репутация. Такой человек никак не мог оказаться здесь. Это и заинтересовало дежурного.

Толстоватый мужчина тяжело вздохнул, надел фуражку, вытер салфеткой жирные пальцы – следы только что закончившегося перекуса. Его пояс, вечно сползающий с округлого живота, потребовал дополнительного подтягивания.

– Ладно, посмотрим… – пробормотал он и отправился вниз.

Скрипучая железная дверь распахнулась, выпустив в коридор застоявшийся запах – смесь пота, ржавчины и чего-то кислого, будто прокисшего супа. Дежурный моргнул, привыкая к тусклому свету: лампы здесь горели вполнакала, словно и они боялись увидеть слишком много. Он начал счет с первой камеры у входа. Достал дубинку и начал, словно на скрипке, водить по железным прутьям камер. Посвистывая и переваливая свои большие ноги.

В начале сидел дрожащий старик в рваном пиджаке. Он что-то бормотал, сжимая в руках иконку с облупившейся краской. Его сосед, коренастый детина с татуировкой паука на шее, ухмылялся, ловя на себе взгляд дежурного:

– Что, опять нового привели? Дайте угадаю – опять «невиновный»?

Дежурный, кинув косой взгляд со всей дури ударил по решетке. Показав затем свой злой оскал. В следующей камере было пусто. Только царапины на стенах – длинные, нервные, будто их оставлял человек, сходивший с ума по миллиметрам. На полу – следы побелки, но кое-где проступали ржавые пятна.

В третьей камере была тишина. Но за ней чувствовалось присутствие – тяжелое, как предгрозовой воздух. В углу, свернувшись калачиком, сидел узколицый мужчина с пустыми глазами. Он не шевелился. Только пальцы его медленно скользили по бетону, вырисовывая невидимые узоры. И наконец – последняя. Туда и привели доктора Ланжевена.

Дежурный присвистнул, разглядывая нового постояльца:

– Ну и компания у тебя, профессор…

В ответ – молчание. Но в этом молчании чувствовалось что-то… Невиданная человеку обычному.

– Когда…когда вы меня отпустите? – не отводя глаз от своих рук, сказал Пьер.

– Видишь ли, дело то серьезное, разбой случился, – присел на скрипучий стул дежурный.

– Я понимаю, но я был в состоянии аффекта, как вы не понимаете, я врач, я…я не должен здесь находиться, – встал на ноги доктор.

Дежурный постучал костяшками пальцев по прутьям решётки, оценивающе оглядывая доктора Ланжевена.

– Доктор наук, светило медицины… а врезал какому-то грузчику так, что у того зубы искать теперь надо в трёх разных углах бара.

Из соседней камеры раздался хриплый смех.

– Ой, да ладно вам, сержант! – прокричал детина с татуировкой паука. – Может, он просто не так понял диагноз? Хохот прокатился по коридору. Даже молчаливый узколицый в третьей камере дёрнул уголком рта.

Доктор не отвечал. Только стиснул кулаки – костяшки побелели.

– А где твои благородные друзья-то? – продолжил дежурный, наслаждаясь моментом. – Что, бросили своего учёного при первой же опасности?

– Они… – голос доктора дрогнул. – Они просто не хотели проблем.

– Проблем! – передразнил его кто-то из камер. – Ага, а теперь ты тут, а они, небось, винишко потягивают в своём клубе, вспоминая, как их приятель в морду кому-то въехал! Смех снова грянул. Доктор резко поднял голову.

– Он лез к ней, понимаете?! – прорычал он, и в его голосе впервые прозвучала ярость. – Она отбивалась, а этот ублюдок…

– Ублюдок он или нет, дело это не меняет. Сидеть будешь двое суток. Закон для всех един. Ребята, – обратился он к младшим по званию, – личные вещи нашего гения положите ко всем в ящик, а… – голос Пьера перебил указания дежурного.

– Я требую лучшего к себе отношения, здесь же полная антисанитария, – взгляд доктора и дежурного встретились.

– Тебе? Да, прости нас, – осмотрелся он, – конечно, давай сейчас пойдем ко мне домой. Я постелю тебе на своей кровати, могу, кстати, еще свою жену привести, утешишь ее как следует.

Доктор в недоумении присел на корточки.

– Или что для вас еще нужно светило наше? – дежурный во весь голос со своей командой рассмеялись, – ты мне эти игры брось. А если будешь болтать много, мои ребята тебя так отколошматят, на работе не узнают больше. Ребята, ужин он пропускает, воды налейте ему, сегодня наш гость на диете сидит, – смех теперь был из всех камер.

Дежурный ушел с гордо поднятой головой, а доктор лишь тихо лег на свою койку, которая на время заменит ему его роскошные апартаменты.

Спустя примерно сутки, его покой, к счастью, потревожили двое хорошо одетых молодых человека. Это были товарищи и коллеги доктора. Они внесли залог за него и в тот же миг забрали немного пахнущее и помятое тело Пьера. Хоть он и был на них зол, но за спасение был чрезмерно благодарен. Его сияющая улыбка, могла осветить всю округу. Доктор быстро привел свою гриву в порядок и устремился вслед товарищей, попутно узнавая детали бурной последней ночи и новости с работы. Его улыбка, ещё секунду назад сияющая, начала меркнуть, когда один из спутников – высокий, с аккуратно подстриженной бородкой – неуверенно кашлянул и заговорил:

– Пьер, тут есть одна деталь… – Он обменялся взглядом со вторым, коренастым блондином в дорогом пальто.

– Какая ещё деталь? – Доктор замедлил шаг, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

– В клинике бушует проверка. Внеплановая. И… – Блондин нервно провёл рукой по волосам. – Ты попал на последний тираж «Вечернего курьера». Фото, история, всё как есть. «Дьявольский врач» и прочая ерунда. Главный врач уже получил выговор от совета директоров.

Доктор остановился как вкопанный.

– Они… они видели? – Его голос звучал неестественно тихо.

– Да, – бородач вздохнул. – И он хочет видеть тебя у себя. Срочно. Нас как раз за этим и послали.

Воздух вокруг словно сгустился. Доктор медленно повернулся к ним, и в его глазах мелькнуло что-то тяжёлое – разочарование, ярость, стыд.

– Так вот почему вы пришли, – прошептал он. – Не спасти. Не помочь. А выполнить поручение.

Товарищи переглянулись. Бородач попытался оправдаться:

– Пьер, мы же…

– Всё понятно, – резко оборвал его доктор, поправляя мятую рубашку. – Везите меня в клинику. Но знайте… – Он бросил на них ледяной взгляд, – сегодня я узнал, кто мои друзья. А кто – просто коллеги.

Повисло неловкое молчание. Блондин потянулся к машине, бородач неуверенно кивнул. Доктор сел на заднее сиденье, стиснув зубы. Впереди его ждал разговор с главврачом, газетная шумиха, возможно, даже суд. Но сейчас он чувствовал лишь одно – горькое предательство тех, кому доверял.

Карета тронулась, оставляя позади тюремные ворота и ещё одну часть его прежней жизни.

Карета мчалась по мокрому асфальту, оставляя за собой брызги грязи. Пьер сидел на заднем сиденье, стиснув кулаки так, что ногти впивались в ладони, оставляя на коже красные полумесяцы. Его пальцы дрожали – то ли от усталости, то ли от невысказанной ярости. За окном мелькали размытые огни витрин и фонарей, но он их не видел – перед глазами стояло лишь лицо того коренастого мужчины, перекошенное от боли, его собственный крик ярости, камеры с их затхлым запахом, смех заключённых… и теперь это. Позор.

Спереди, затянутые в дорогие костюмы, его «товарищи» перешёптывались, думая, что он не слышит. Бородач нервно постукивал пальцами по рулю, а блондин в дорогом пальто то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, словно проверяя, не слышит ли Пьер.

– Газеты уже разнесли… – прошептал блондин, сжимая в руках телефон с открытой новостной лентой.

– Совет в бешенстве. Главный еле сдержался на совещании… – ответил бородач, стиснув зубы.

– Как он вообще мог так опозориться?

Они замолчали, почувствовав на себе его взгляд – тяжёлый, как свинец. В зеркале заднего вида мелькнули их виноватые лица, бледные под искусственным светом уличных фонарей. Пьер отвернулся, уставившись в окно. Его отражение в стекле казалось чужим – осунувшееся лицо, тени под глазами, губы, сжатые в тонкую белую ниточку. Под канун ночи карета прибыла к зданию клиники. Пьер был совсем не готов к встрече, на такой ноте.

Дверь закрылась за ним с тихим, но окончательным щелчком, словно захлопнулась последняя дверь перед приговорённым. Кабинет главного врача был просторным, но душным – воздух здесь казался спёртым, пропитанным запахом дорогого дерева, лекарств и чего-то ещё, холодного и металлического, как скальпель. Главный врач – сухопарый мужчина с ледяными глазами за очками в тонкой оправе – сидел за массивным дубовым столом. Он не предложил сесть. Его пальцы, длинные и бледные, как у хирурга, медленно перебирали стопку бумаг.

– «Ну, Ланжевен. Рассказывай.»

Пьер глубоко вдохнул. Воздух пахнул антисептиком и чем-то ещё – разочарованием? Говорил медленно, сквозь зубы, словно каждое слово давалось ему с трудом: о женщине, которую приставаниями довёл до слёз тот мужчина, о своём ударе, о мгновенной ярости, о тюрьме. Главврач слушал, постукивая кончиком ручки по столу. Звук был отчётливым, как тиканье часов на стене – отсчёт последних секунд его карьеры.

– Ты понимаешь, что из-за тебя клиника теперь в центре скандала? – голос его был тихим, но каждое слово било как нож. – " Дьявольский врач ". Это теперь твоё второе имя. Газеты уже продают экземпляры с твоей фотографией на первых полосах.

Пьер молчал. Его взгляд упал на собственную фотографию в рамке на столе – улыбающийся, уверенный в себе врач, каким он был всего несколько дней назад. Теперь этот человек казался ему чужим.

– Выговор. И… командировка. Главврач протянул листок. Бумага была белой, почти слепящей под светом лампы. – Есть одна деревушка. Там нет даже нормальной аптеки. Ты будешь их врачом общей практики. Пока проверка не закончится.

– Это ссылка, – прошептал Пьер. Его голос звучал хрипло, как будто он не пил воды целые сутки.

– Это шанс. Главный врач наконец поднял на него глаза. Его взгляд был пустым, как у того узколицего мужчины в тюремной камере. – Уезжай сегодня. И если хочешь когда-нибудь вернуться – молчи. Никаких драм, никаких скандалов. Ты теперь тень. Понял? Напоминаю, что это на время и для нашего блага.

Пьер взял бумагу. Лист дрожал в его пальцах. Внизу уже стояла подпись главврача – размашистая, уверенная. Приговор.

Глава 2

Взгляд Пьера не наполнялся огнем. Он был опустошен, в пути, и в самый первый день на новом месте. И были чувства столь сильны, насколько человек мог понимать, что прежняя жизнь остановилась. Привычные заботы остаются позади, а впереди неизвестность и это всего лишь один просчет, цена которого, стала слишком высока для комфорта доктора.

Именно так и было. Пьер Фуше Ланжевен, врач общей практики, который почти сразу после выпуска из института занял хорошее место в городской клинике. Ему с самого малого возраста к ногам несли дары. Больные и безнадежные люди с достатком были благодарны ему, даже за надежду на возвращение прежней жизни. Пьер в минуты теплых воспоминаний, все грезил, чтобы в его жизни появился сейчас человек, с такой же ноткой надежды на возвращение домой.

Пьер привык, что за его профессионализм есть вознаграждение – лучшая жизнь, о которой может мечтать молодой мужчина. И безусловно внезапная ссылка омрачило его мысли настолько, что всю поездку он молча смотрел на убегающие деревья, побеги растений, и бесконечные болота.

Путь занял три дня и три ночи. По приезде его встречал кудрявый парнишка. На вид ему было лет шестнадцать отраду. В руках он держал маленький сверток. Лохмотья, свисающие и напоминающие верхнюю одежду, напоминали лишь домашнюю пижаму, довольно старую и потрепанную. И когда карета была близка к юнцу, Пьер Фуше Ланжевен обратил на него свое внимание и мысли о бесконечном ужасе провинции его тотчас же испарились.

Внешний вид, нерасторопные движения во время ожидания, все это невольно сначала вызывало улыбку, а затем и смех. Пьер развеселился. Надев свое черное и длинное пальто, он спустился с кареты вниз. К доктору не сразу, но подошел малец. Руки кучерявого мальчишки тряслись, то ли от холода, то ли от тремора. Прежде чем принят сверток, Пьер Фуше Ланжевен осмотрелся вокруг.

Под ногами хлюпало: даже там, где не было видно воды, земля дышала сыростью, как губка, налитая дождем. В свете керосинового фонаря болото отсвечивало мертвенно-серым, и доктору на мгновение припомнились соленые топи, где он бывал в юности – но там хотя бы было солнце, крики чаек, белые кони, несущиеся по мелководью. Это были последние счастливые воспоминания детства. Здесь же тьма лежала непроглядная, и лишь редкие огни болотных газов, вспыхивающие вдали, напоминали о том, что эта земля не совсем мертва.

Лес стоял стеной, чернее ночи. Деревья, кривые и узловатые, словно скрюченные артритом старики, сплетались ветвями в свод, скрывающий луну. Где-то в вышине пронесся крик ночной птицы – не мелодичный, а резкий, отрывистый, будто предупреждение.  Ни голосов, ни лая собак – только шелест камыша и редкие, пугающе четкие звуки: хруст ветки, всплеск воды, будто что-то большое и осторожное двигалось в трясине. Он знал, что в этих местах водятся выдры, может, кабан забрел… но сердце бешено колотилось, отказываясь верить в простое объяснение. И тут мальчишка рядом решил напомнить о себе.

Запинаясь, кудрявый малец сказал, – мистер, меня зовут Леруа, это вот вам от нашей клиники.

Пьер в недоумении взял сверток, – вашей клиники? – он поднял взгляд на опущенные глаза ребенка. Его пушок под носом и розоватые щечки никак не могли вписаться в тот факт, о котором он только что сказал, – так вы работаете в клинике, господин Леруа?

От формального тона юноша наполнился красками, – да, мистер, это клиника моего отца. Мы работали вдвоем. Были конечно еще рабочие, но быстро уезжали от нас.

Пьер ощупывал сверток, внутри что-то хрустело, – так ладно, обговорим все завтра. И позволь сразу кое-что спросить. Что здесь? – Пьер поднял над головой таинственный подарок.

– Дома узнаете, и конечно, – мальчишка засуетился, – вы должно быть устали, le con, конечно, пойдемте. Я вам покажу ваши апартаменты, – он показывал на пальцах, – это чуть выше нашей клинике, выше крыши.

Пьера немного смутился от ругательств юнца, но лишь пожал плечами. «Провинция» – подумал он и устремился вслед проводника.

Доктор смутно помнил, как окончилась ночь приезда. Его переживания сильно утомили его в дороге. После того, как он зашел к себе в комнату и чуть коснулся кровати – он моментально отдался «Морфею», продрыхнув чудесные восемь часов и видел сны, о прежней жизни.

Сквозь пелену, на утро, доктор слышал крики, вопли и различные странные звуки. Он взял свои карманные часы и глянул на стрелки. Было всего семь утра.

Он накинул халат – дорогой, столичной работы, с вышитыми инициалами на кармане, – и машинально поправил манжеты. В этот момент до его сознания донеслись крики. Подойдя к окну, он увидел толпу. Человек двадцать, не меньше – крестьяне в поношенных камзолах, женщины в выцветших юбках, старики, опирающиеся на палки. Они теснились у входа, их лица были искажены болью, нетерпением, а некоторые – и злостью.

– Где доктор? – кричал коренастый мужчина с перевязанной рукой.

– Моя дочь сгорает от лихорадки, ей нужны лекарства – голосила женщина, прижимая к груди бледного ребенка.

– Он что, спит, пока мы тут помираем?

Между ними метался Леруа – тот самый кудрявый мальчишка, только теперь на нем болтался явно чужой докторский камзол, слишком широкий в плечах. Он размахивал руками, пытаясь перекрыть шум:

– Клиника закрыта! Месье Ланжевен еще отдыхает!

Но толпа не слушала. Кто-то толкнул его, и мальчик едва удержался на ногах. Его кудри взметнулись, когда он в отчаянии обернулся к окну – и встретился взглядом с Пьером. В его глазах читался немой вопрос: «Что мне делать?» Доктор стиснул зубы. В столице он привык к чинным приемам, где пациенты ждали своей очереди. Здесь же перед ним бушевала стихия отчаяния. Женщина с ребенком рванулась вперед, и Леруа, спотыкаясь, попытался ее остановить. В ответ раздался грубый смех, – да ты и сам-то щенок! Где твой отец, а? Опять в хмелю?

Пьер резко отдернул руку от занавески. «Так вот почему рабочие быстро уезжали», – мелькнуло у него. Он повернулся к двери, но замер на пороге. В кармане халата лежал вчерашний сверток – тот самый, с хрустящим содержимым. На мгновение ему стало интересно, что внутри, но крики за окном вернули его в реальность.

«Я иду», – пробормотал он, больше для себя, и шагнул в коридор. Толпа за стенами гудела, как растревоженный улей. Леруа уже не справлялся – его голос дрожал, а камзол сполз набок, обнажив худые плечи. Пьер видел, как мальчик стиснул кулаки, готовый в отчаянии броситься в драку.

– Господа и дамы, – отталкивая назад Леруа, Пьер шел напрямик толпе, – все получат надлежащую помощь, вам буквально нужно подождать полчаса.

«А это еще кто», «Я слышал столичный гений», «Не хватает тут еще и чужаков», – толпа явно не намерена была ждать. Пьер оглядывался назад в поисках Леруа, тот спрятался за комодом, возле входной двери, – господин Леруа, а у нас с вами есть в распоряжении комната ожидания? – с надеждой посмотрел Пьер на юнца.

Леруа тревожным взглядом искал, любую деталь в прихожей, будто не понимая, о чем говорит доктор. Пьер вздохнул, согнулся чуть и облокотился о стену. Но тут же выпрямился. В голове созрел план.

– Папа, пока мне тяжело, прости, – Леруа достал кулон из-под рубахи. Пьер подбежал к мальчику, взяв за плечи и спокойно прошептал, – Леруа, слышите меня, мой юный друг? Вам первая задача от меня. Соберите все стулья в доме и выносите на улицу. За каждым больным приписывайте номер, – кивком доктор дал понять, что исполнять приказ можно немедленно.

Кудрявый юнец легко ударил себя по щечкам и отправился по задаче. Пьер проводил его взглядом. Клиника, а скорее дом с отдельной приёмной, был велик.

Здание было двухэтажным, с высокими потолками и деревянными стенами, потемневшими от времени и сырости. В воздухе витал запах плесени, смешанный с ароматами трав и лекарств, которые, видимо, использовались для лечения. Полы скрипели под ногами, а в некоторых местах доски прогибались, будто вот-вот готовы были сломаться. Был еще и третий этаж, но это была скорее пристройка уже к крыше. Странное решение, но использовалась практически, как комната для рабочих учреждения. В ней и проживал сейчас временно Пьер.

Приемная располагалась на первом этаже. Стены были украшены потрепанными медицинскими плакатами и полками с пузырьками, банками и свертками, содержимое которых было подписано неразборчивым почерком. Посреди комнаты стоял массивный деревянный стол, заваленный бумагами, перьями и чернильницами. На нем же лежала старая книга учета, страницы которой были испещрены записями о пациентах и их недугах.

Освещение в приемной было тусклым: несколько керосиновых ламп, подвешенных к потолку, едва справлялись с темнотой, отбрасывая дрожащие тени на стены. Окна, затянутые пыльными занавесками, пропускали мало света, создавая мрачную атмосферу. В углу комнаты стоял небольшой шкаф с лекарствами, дверцы которого плохо закрывались, а внутри слышался легкий звон стеклянных флаконов при каждом шаге.

Настроение в доме было напряженным. На улице толпа, которая все еще оставалась недовольной от ситуации. Пьер не мог понять такое отношение к медицинскому учреждению, но полагал, что найдет ответы у кудрявого мальчика, который носился со стульями.

Верхний этаж, куда вела узкая деревянная лестница, был отведен под жилые помещения. «Для отца и сына» – полагал доктор. Окно в комнате выходили на болото, и по утрам в него проникал тусклый свет, смешанный с влажным воздухом.

Общее впечатление от дома-клиники было двойственным. С одной стороны, здесь чувствовалась попытка создать уют и порядок, но с другой – все говорило о запустении и бедности. Стены, мебель, даже воздух – все было пропитано тяжелой атмосферой провинциальной глуши, где каждый день – это борьба за выживание.

Леруа на улице посадил всех в один ряд, возле двери и вдоль стены. Больные немного отпустили ситуацию и мятеж. Их жизнь только что упорядочили, усмирили хаос и для этого сгодились лишь десяток сосновых стульев ручной работы. Этот факт забавлял Пьера. Пройдя в приемную, он подготовил инструменты и перчатки. Надел свой халат и позвал мальчишку, – Леруа, зови первого пациента. Рабочий день начался, – хлопнув резиновыми перчатками он присел на кожаный стул. Это был самый дорогой предмет в доме.

– Номер первый, месье доктор! – прокричал Леруа, распахивая дверь в приемную. Первой вошла не та женщина с лихорадящим ребенком и не коренастый мужчина с перевязанной рукой. В проеме появилась древняя, сморщенная старуха, опиравшаяся на толстую суковатую палку. Она передвигалась с удивительной для своих лет прытью, но доктор сразу заметил главное: одна нога у нее была отутюжена по колено и завязана узлом, а ниже… ничего не было. Она шлепнула культей по половице, оставляя мокрый след, и уселась на стул с таким видом, будто делала ему одолжение.

– Ну что, светило столичное, – просипела она, испытующе оглядывая Пьера с ног до головы. – Говорят, ты тут теперь за главного? Смотри у меня, моего Аристарха не запугаешь своими штучками-дрючками. Он у меня на том свете за меня горой стоит!

– Аристарх? – вежливо переспросил Пьер, открывая журнал для записей.

– Муж покойный! – огрызнулась старуха. – Он мне ногу и отнял, душевный был, царство ему небесное. Топором, по пьяни, за измену. Так я ему и простила! А нога-то новая не выросла. Вот и пришла к тебе. Говорят, в городах теперь новые ноги пришивают. Из железа. Ну? – она ткнула пальцем в свою культю. – Готовь железо, пришивай. Да смотри, чтоб с позолотой была, я ведь не нищенка какая! Пьер несколько секунд молча смотрел то на старуху, то на Леруа, который зажмурился, стараясь не рассмеяться. Доктор вздохнул.