Наблюдатель

Константин Орф

Наблюдатель

Больница встретила Артема Волкова стерильным холодом и запахом антисептика. Боль была тупой, постоянной спутницей: ребра напоминали о себе при каждом вдохе, порезы на руках и ноге жгли, а ушибы окрашивали кожу в сине-багровые тона. Но физическая боль меркла перед душевной пустотой. Он хорохорился перед медсестрами, шутил кисло с профессором Галицким, который действительно навестил своего талантливого, хоть и рассеянного студента ("Волков, квантовую механику вы знаете, а с утюгом – полный коллапс волновой функции! Но живы – и ладно. Выздоравливайте, сессия подождет"). Артем кивал, стараясь не смотреть в глаза профессору, где читалось и сочувствие, и легкое недоумение: как можно было так вляпаться?

Главный диагноз в карте был расплывчат: " Острая реакция на стресс, навязчивые состояния". Врачи шептались о тяжелой ПСТР, остром тревожном расстройстве. Артем видел это в их глазах. Считали сумасшедшим, не верящим в собственную травму, видящим лишь галлюцинации несостоявшегося самоубийцы. Но Артем знал правду глубже любого диагноза. Врачи держали его неделю, кололи успокоительное, водили к психологу, чьи мягкие вопросы о "травмирующем опыте" и "стратегиях совладания" разбивались о ледяную стену его молчания. Он скандалил, требовал выписки – "Учеба! Сессия!" – и в конце концов его, изможденного, с подписанной бумагой о "рекомендации продолжить амбулаторное наблюдение", отпустили.

Дом. Хрущевка, четвертый этаж. Запах пирогов и лаванды от пледов Валентины Петровны.

Бабушка встретила его со слезами на глазах, обняла осторожно, боясь задеть больные ребра.

– Артемушка! Родной мой! – причитала она, усаживая его за стол, заставленный его любимыми – скапустой, с яйцом и луком. – Вот и дома, вот и хорошо. Все позади.

– Позади? – мысленно усмехнулся Артем, откусывая теплый пирожок. Алина похоронена. Он не пошел. Не смог. Не смел. Объяснил бабушке и себе – состояние, больница. Но истинная причина была в страхе. Страхе увидеть подтверждение своей теории. Страхе, что среди плачущих он увидит себя – мертвого, разбившегося при падении с балкона, или размазанного грузовиком. Или, что еще хуже, не увидит ничего, кроме могилы, и тогда его теория рухнет, оставив лишь гнетущее чувство вины и нелепой случайности. Эта неопределенность глодала его изнутри.

Он пытался вернуться к учебе. Конспекты, лекции по квантам. Но формулы расплывались, уступая место образу рыжих волос и серебряного браслетика в щебне. Или желтым, непостижимым глазам кота.

– Бабуль, – спросил он как-то вечером, разглядывая потолок, – а чей это кот? Рыжий. Барсик, вроде? С пятого этажа?

Валентина Петровна, вязавшая очередной носок, взглянула на него поверх очков.

– А, этот… Да у княгини той, Оболенской. Евдокии Петровны, кажись.

– Княгини? – Артем приподнялся на локте, заинтересованно.

– Ну, так прозвали ее все. Фамилия-то княжеская, Оболенские. Говорят, еще при царе Николае родилась, во как! – Бабушка фыркнула. – Врать не боятся. Хотя… вид у нее и правда древний. Я сама-то, когда сюда, в эту пятиэтажку, вселилась в шестьдесят втором, молодой еще была, так она уже старушкой ходила, вся в черном, нелюдимая. И кот у нее тогда был, тоже рыжий. Только Барсиком ли звали? Или Васькой? Уже и не вспомню. Все рыжие да рыжие.

Артем почувствовал холодок под ложечкой. – И что, она до сих пор жива? Никто ее не видит…

– Так и жива, видать. Кот-то гуляет! А сама – затворница. Склочная была раньше, говорят, со всеми судилась, шум поднимала. Сейчас тихо. Родни нет, одинокая. Иногда доставку привозят – продукты, лекарства, наверное. Оставляют у двери. И пакеты потом пропадают. Значит, жива. Хотя… – Валентина Петровна понизила голос, – кто его знает? Может, кот забирает? Шучу, шучу. Но жуть берет. Лучше к ней не соваться, Артемушка. Не к добру.

Но "не соваться" Артем уже не мог. Слова бабушки о вечных рыжих котах, о невозможной древности старухи вплелись в его навязчивые мысли о ветвлении и бессмертии. Это был ключ. Или страшная ловушка. На следующий день, отпросившись под предлогом прогулки на свежий воздух (бабушка радостно кивнула, видя в этом признак выздоровления), он поднялся на пятый этаж. Квартира № 53. Дверь старая, деревянная, с потертой краской.

Сердце бешено колотилось, как молот по наковальне, ладони стали липкими. А вдруг там кот? А вдруг она уже мертва? А если она знает про Алину… Про то, что он выжил, а она нет? Он нажал звонок. Глухое жужжание где- то внутри. Никакой реакции. Постучал – сначала осторожно, потом громче. Тишина. Минута.. Две.. Разочарование и странное облегчение смешались в нем. Он уже повернулся, уже сделал первый шаг, когда..

Послышался тихий, но отчетливый шорох – будто что-то бумажное упало за дверью. Или коготь поскреб по дереву.

Мяяу.

Тихий, недовольный, словно вопрошающий звук – прямо за дверью.