Полная версия
Убийца-гуманист
Давид Зауи
Убийца-гуманист
Персонажи и ситуации этого романа выдуманы, всякое сходство с наемным убийцей, альтруистом и гуманистом, когда-либо жившим или живущим на этом свете, является чистым совпадением.
Делать других счастливыми ― равно взращивать рай в своем сердце.
Анри-Фредерик Амьель,из ДневникаКто-то должен избавлять город от мусора, отходов и отбросов.
Человечество тоже.
Я стараюсь приносить миру пользу.
На свой манер.
У меня есть этика.
Я ― убийца-гуманист.
Моим родителям…
Глава 1
Я покинул турецкое кафе на площади Аверроэс с жуткими резями в животе. Печально известное пойло этот кофе. Нужно прогуляться, чтобы все переварить, подвести итоги, а уж потом приниматься за дело: мой мозг лучше всего работает на ходу. С уступа над морем я смотрел на спокойную водную гладь, восхищался идеально прозрачным, почти оранжевым светом, дышал сладким воздухом, умилялся солнцу, игравшему в прятки с редкими облаками, потом подозвал лоточника, дал ему несколько монет и купил бутылку газированной воды. На песке отдыхали семейства курортников, и в памяти всплыли картинки из детства в сиротском приюте. В нем не было поездок с родителями к морю, чудесного мороженого в вафельном рожке и призывов «А ну, кто сегодня сразится с папой в бадминтон?!».
Я начал спускаться по тропинке к пляжу. Навстречу шла худенькая женщина с малышом на руках, мы на секунду встретились взглядом, и я почувствовал нежность к незнакомке. Никто не смотрел на меня с любовью и заботой, как смотрят на свое чадо, возводящее замки из песка, умиленные родители. Я сидел на прогретой солнцем дюне с бутылкой «Бадуа» в руке и наблюдал за этим летним театром. Внизу проистекала курортная жизнь; простая, забавная, трогательная, она, тем не менее, внушала мне чувство неполноценности. Из воды с ревом выскочил карапуз и помчался к лежащей в шезлонге матери. Дамочка загорала, хотя уже напоминала блин под карамельным соусом, она долгие месяцы выбивалась из сил на работе и заслужила вожделенный отдых. Ее сын громко завывал и тер кулачками глаза: их щипало от соленой воды. Мамочка вскочила, схватила белое махровое полотенце, вытерла сыну личико и утешила.
«До чего прекрасно, Бабински! Смотрел бы и смотрел!»
Мальчик взглянул на меня, я улыбнулся и допил воду, а он почему-то испугался и спрятал лицо на груди матери.
Я оказался на этом пляже в Андалузии всего через несколько часов после того, как пришил одного типа, предварительно вернув ему радость жизни. Разве мог вообразить кто-нибудь из этих праздных отдыхающих, что я – убийца? И очень опасный. И никто бы не поверил, заори я сейчас, что нуждаюсь в любви, которой меня лишила злая судьба.
Обгоревший до красноты старик брел по песку, предлагая всем и каждому арахис в жженом сахаре. Я махнул ему, взял один пакетик и подошел к женщине с ребенком. Невозмутимое бирюзовое море утешало, дарило радость и прогоняло все страхи. Я протянул угощение мальчику, но он засмущался и снова уткнулся лбом в купальник матери. Она удивилась, может, даже немного испугалась (как будто я могу быть опасен), но орешки взяла и поблагодарила:
– Gracias[1].
Я разулся и пошел по воде вдоль пляжа. Солнце засобиралось на ночлег, соленый ветер ерошил мне волосы.
«Бабински, – подумал я, – пора отчитаться перед Шпринцелем».
Я вернулся в отель, принял душ, спустился к портье оплатить счет и попросил хорошенькую брюнетку вызвать мне такси: следовало побыстрее убраться из этого места.
От кого: Бабински
Кому: Толстяку Сайрусу
Тема: Одним счастливчиком меньше!
Дата: 04/04/2017 14:57 (GMT+1, Париж)
Мой дорогой Толстяк Сайрус!
В этот час, когда я пишу тебе письмо, нашему союзу исполнилось 20 лет! Да, именно столько мы работаем вместе! Я точно подсчитал, Сайрус. Я собственными руками, вместе с твоим синдикатом доблестных сантехников, 87 раз удалял окалину и 11 раз прочищал канализационные трубы.
Ладно, ладно… По большей части работа была неблагодарная, но я говорю это не для того, чтобы избавиться от чувства вины. Тебе все известно про мою этику чистильщика и про усилия, которые я трачу, чтобы мои приемы не совпадали с методами коллег на указанных тобой объектах.
Хочу поблагодарить тебя за то, что уважаешь мои принципы, хотя я часто затягиваю со сроками и твои клиенты проявляют нетерпение.
Один контракт я закрыл час назад. Греюсь на андалузском солнце, сижу на террасе паршивого бара, пью худший в мире кофе и думаю, не убьет ли меня этот эрзац.
Знаешь, Сайрус, я все чаще задумываюсь… Может, это конец пути?
Бабински
От кого: Толстяк Сайрус
Кому: Бабински
Тема: Re: Одним счастливчиком меньше!
Дата: 04/04/2017 09:03 (GMT–4, Сантьяго)
Бабински!
20 лет? Уже? Вот черт! Стареем!
Шучу, мир все еще нуждается в наших услугах. Мы убираем отбросы, мы мусорщики, но у тебя есть этика, и я это уважаю! Потому и перестал тебя доставать. Работать с таким, как ты, сущее удовольствие.
Я как раз сегодня сказал Лилиане:
«Видишь ли, голубушка, Бабински – хороший парень. Сантехник, но человек хороший!» Она, конечно, не согласилась. Ну ты же знаешь Лилиану. Выступила: «Хороший человек? Наемный работник? Да от него за милю криминалом несет! Да-да!»
Ох уж эти женщины! У Лилианы есть все, что только можно вообразить, но она взялась спорить, потому что хотела выпросить очередные часы с бриллиантами и рубинами – на рубинах она помешана, на всех пальцах носит! – или новую тачку, а потом подольстилась: «Люблю тебя, милый, ты – лучший!»
Не унывай, Бабински! Будь Лилиана знакома с твоей… системой, наверняка считала бы тебя выдающимся деятелем!
Сайрус
От кого: Бабински
Кому: Толстяку Сайрусу
Тема: Re: Re: Одним счастливчиком меньше!
Дата: 04/04/2017 15:19 (GMT+1, Париж)
Сайрус!
Спасибо за прочувствованное письмо. Франк Анкло, мой последний контракт, тот, которому я окончательно «перекрыл вентили» ровно в 01:09, сказал кое-что, чего я никогда не забуду: «Бабински, ты в момент сумел меня успокоить и убедил воплотить в жизнь мою самую сумасшедшую мечту. Никому не удавалось совершить подобное. Ни-ко-му! Я – счастливейший человек на свете!»
Сайрус, я работаю 20 лет и считаю себя самым милосердным сантехником на свете. Мои приемы стали тоньше, я действую стремительно.
Я не считаю себя хорошим человеком, но я и не наемный жулик-сантехник, как некоторые.
Я заказал еще кофе. Если не отвечу на следующее сообщение, значит, меня уже нет на свете.
Бабински
От кого: Толстяк Сайрус
Кому: Бабински
Тема: Re: Re: Re: Одним счастливчиком меньше!
Дата: 04/04/2017 09:44 (GMT–4, Сантьяго)
Бабински!
Что ты применил к Франку Анкло?
Я о том, как ты сделал его счастливым, прежде чем вывести из обращения.
Сайрус
От кого: Бабински
Кому: Толстяку Сайрусу
Тема: Re: Re: Re: Re: Одним счастливчиком меньше!
Дата: 04/04/2017 15:51 (GMT+1, Париж)
Он с раннего детства мечтал прыгнуть с парашютом с андалузской скалы, но не решался. Этот прохвост, законченный мошенник, трусил до рвоты! Ну, ты меня знаешь – я над ним поработал, убедил, успокоил.
И он прыгнул. Испытал экстаз. Я стоял наверху и слышал, как он вопит: «Это лучший де-е-ень в моей жизни-и-и!»
Над парашютом я поработал – он не раскрылся.
Мужик рухнул мордой в землю. Франк Анкло ликвидирован. Умер счастливым. С широкой улыбкой на губах.
Сайрус, вопросов к себе у меня много, но главный касается личного счастья. Где его искать?
Бабински
От кого: Толстяк Сайрус
Кому: Бабински
Тема: Re: Re: Re: Re: Re: Одним счастливчиком меньше!
Дата: 04/04/2017 09:57 (GMT–4, Сантьяго)
Бабински!
Я знаю твое громадное чувство вины, но ты – великий профессионал. Ты даришь счастье сволочам, заслуживающим смерти, и они подыхают с восторгом. Потрясающе.
Вернешься из Малаги, зайди повидаться.
Съедим по тарелке буйабеса и обсудим один необычный контракт для тебя.
Я еду на несколько дней в Стамбул. Предстоит рекрутский набор.
Бабински, ты – чемпион! Исключительный специалист.
Сайрус
Глава 2
Мое имя Эрнест Бабински, но все зовут меня просто Бабински. Я – наемный убийца, но не такой, как все. Позже я к этому еще вернусь. Как наемный убийца я столь же эффективен, как «Кёрхер» в уборке дерьма. Скажете, заношусь? О черт! Я – чемпион по меткости и не знаю, чем еще мог бы заниматься.
Сделать спортивную карьеру «с прицелом» на Олимпийские игры?
Буду честен: я расстраиваюсь от одной только мысли о физическом усилии. И вообще, от природного дара только дурак отказывается.
Спросите, в чем мой талант? Я легко попадаю камнем в пивную банку с 300 метров.
Все началось в маленьком приюте в Монпелье. Он был не так плох, уж поверьте. За мою сорокалетнюю жизнь я повидал много таких мест, приезжал, просто чтобы подбодрить ребятишек.
О родителях я знаю одно: шести месяцев от роду они сдали меня на попечение государства. В сиротском доме обнаружились мои удивительные способности к стрельбе. Все началось с дартса. Кстати, если у вас есть дети, будьте бдительны с дротиками. Мало ли что…
Мы играли в нашем большом парке – соревновались в стрельбе по мишени.
БАЦ!
«Ты слишком меткий, Бабински! Так нечестно!» – кричали мальчишки.
Как-то раз вечером к нам в спальню нанесла визит мышь. Все испугались, стали орать, махали на нее руками. Но не я, хотя мне было всего семь. Страха не было: с верным дротиком в кармане я ничего не боюсь. Убью эту проклятую мышь! Я метнул свое оружие. И на одну хвостатую тварь во вселенной стало меньше. Ребята ликовали…
Сначала я стал героем, потом – объектом кучи экспериментов во всех возможных видах стрельбы: шариками, камешками, звездочками ниндзя, дротиками, из арбалета, рогатки и, конечно же, лука… Меня то и дело испытывали на прочность, например с помощью банок из-под содовой. Ставили их как можно дальше, и я неизменно преуспевал. БАЦ! Сирота без роду и племени, живущий в приюте на юге Франции, получивший странный дар Небес.
Я был милым мечтательным мальчиком, склонным к «размышлизмам». Заботился обо всех печальных детях. Говорил с ними, слушал, вовлекал в игры, но в отличие от них считал странным и никчемным делом думать о своем прошлом, то есть о биологических родителях. Отказник? Плевать я на них хотел, хотя по вечерам, лежа в постели, иногда спрашивал себя: «А что они сейчас делают? Кто они? Развелись? Все еще любят друг друга? Я похож на мать или на отца? Есть ли у меня братья, сестры, кузены, дядья? У нас была большая семья? Почему от меня избавились? Я что, был неприятной случайностью? Где сейчас находится акушерка, принявшая роды у моей матери и приложившая меня к ее груди?»
Вопросы без ответов быстро мне надоедали, и я говорил себе: «Живи, Бабински, смотри на мир, учись, и все получится». Я не зацикливался на себе, меня интересовали только другие люди.
Вечерами я превращался в бродячего кота и уходил из спальни, медленно и бесшумно добирался по гравию до свободного пространства под деревьями и полной грудью вдыхал божественный запах сосен. При слабом свете фонарей видел я средненько, но все равно устанавливал на ветке банку из-под кока-колы и отступал подальше. Облизывал губы, закрывал один глаз и точно выверенным движением бросал шарик. Банка всякий раз падала на траву. Птицы разлетались во все стороны, и я, разинув рот, следил, как они теряются в небе.
А потом возвращался в корпус с чувством выполненного долга, чтобы заснуть без сновидений.
В дождливые дни мы усаживались в кружок на крытой галерее, слушали, как бьют по стеклам дождевые струи, и пели таитянские песни, положив руки на плечи друг другу. Потом наступала тишина, но мы не поднимались на ноги, кто-то улыбался, другие обменивались понимающими взглядами. Я высматривал тех, кто выглядел потерянным, уходил в себя, погружался в тоскливое одиночество. Я стал наблюдательным и со временем понял, что равнодушие – это питательный бульон, на котором взращиваются горечь, злоба и даже насилие.
Я восхищался элегантностью спряжения глаголов и презирал ненавистную математику.
«Бабински! Математика – фундамент жизни! Когда же ты это поймешь?» – укоряла меня мадам Ландрю.
Еще одна составляющая в моем сложном уравнении, которую я множил на уже имеющуюся головную боль. Ее корневая система лишь разрасталась, чертова наука не желала вычитать раздражающую составляющую, зато отбирала половину сил у моего и без того уже квадратного от зубрежки зада. И чего ради? Да ничего.
Иногда я становился свидетелем несправедливости. В столовой из-за лишнего куска флана – вкуснейшего пирога из тонкого теста и сливочного крема с ванилью – вспыхивали ссоры. Часто свирепые. Страдали всегда слабые. Я не мог сдержаться и вмешивался. Я проклинал флан. Я взывал к Богу, но Он отмалчивался, а я возмущался Его высокомерием. С тех пор я не ем флан.
Из всех взрослых, о которых у меня сохранились теплые воспоминания, пальма первенства принадлежит Жану Дагийону, директору заведения. Шикарный был парень! Он медленно, со снисходительным выражением лица, курсировал по темным, пропахшим хлоркой коридорам и безостановочно насвистывал, а проходя мимо меня, напевал: «Вот Бабински, ласковая нянюшка для сирот! Вот Бабински, заботливая еврейская мама для всех!» Иногда он звал меня в свой кабинет, мы играли в шашки, а уходил я с подаренным яблоком.
Один день сменял другой, товарищи изливали мне душу в любую погоду. Я сидел, прислонясь к платану, и внимал, а мой отважный дух витал в голубых эмпиреях.
Годы в приюте текли без родительской любви, и нам, чтобы не лишиться доверия к жизни и не возненавидеть окружающий мир, оставалось одно – поддерживать друг друга.
Я подрос, стал стрелком-супергероем, и как-то раз во второй половине дня ко мне подошел наш физкультурник Гомез. Он познакомил нас с парнем, которого назвал своим «двоюродным братом», хотя похожи они были не больше чем лангуст и подушка-пердушка. Кузена звали Малыш Роберто, был он жирдяем крошечного роста с густыми темными бровями. Из тех, кто рано поутру обжирается потрохами, фаршированными камамбером. Голос у Роберто был низкий, с хрипотцой, говорил он уверенным тоном.
Я не забыл его первый вопрос, который он задал, пялясь на меня, как на пришельца, захваченного НАСА.
– Говорят, ты – стрелок первый сорт, малыш?
– Кое-что умею, – ответил я.
– Парнишка – скромник, мне это нравится. Мы с тобой можем столковаться – я держу стрелковый клуб. Хочешь освоить огнестрельное оружие?
Помню, как оглядел жалкую бетонную ограду, лишаистые деревья и спросил себя: «Кем ты станешь, Бабински? В математике ты ноль, в английском тоже катастрофа, в философии разбираешься, а в прочих науках ни хрена не смыслишь. Назовем тебя… полимодальным[2] стрелком».
Жизнь у Малыша Роберто оказалась приятной. Его жена Лилиана хорошо готовила. Я объедался пастой и мясными деликатесами. Набирал вес. Неторопливо и тщательно изучал с Роберто все существующее огнестрельное оружие: «Магнум», «Беретту», «Кольт», «Смит и Вессон», гладкоствольные, помповые, полуавтоматические, нарезные ружья, ружья с продольно-скользящим затвором и семейство пистолетов-пулемётов «Узи», чрезвычайно эффективные для поражения целей. Я учился приемам самообороны и выживания во враждебной среде. Внешне наставник напоминал пухлого пиццайоло, а характером – Джейсона Борна[3]. Кусок лески, шнурок, даже соломинка превращались в его руках в смертельное оружие.
Очень скоро защита от гипотетического противника была забыта и речь зашла об устранении потенциальных целей. Я не слишком хорошо понимал, что это значит для меня, но обучался с поражающей воображение легкостью. Задушить гарротой, отравить, вспороть брюхо, вышибить мозги через глаз выстрелом из снайперской винтовки, грамотно размозжить затылок… Пришлось изучать разные методы сворачивания шеи… Я освоил множество техник, трудился каждый день, как пчелка, и мы с Роберто хорошо ладили, хотя никакая особая связь между нами не возникла.
Малыш Роберто хотел, чтобы я звал его Толстяком Сайрусом. Такую он выбрал себе боевую профессиональную кличку. Будь он львом, не моргнув глазом отдал бы своих львят гиенам за жалкий стейк, не переставая пресмыкаться перед женой.
В стрелковом клубе я дни напролет палил по движущимся мишеням, потрясая воображение завсегдатаев, но ни с кем не общался: Сайрус запретил мне вступать в разговоры с клиентами. Однажды утром какой-то пузан щелкнул пальцами и процедил сквозь зубы приказным тоном:
– Эй ты, принеси банку «Швепса»!
Я подчинился, взял в баре содовую, чтобы отнести клиенту, но тут вмешался Сайрус:
– Малыш тебе не подавальщик, уяснил?
– Ладно, ладно, я не знал! Что парень тут делает? Он ваш сын? – спросил любитель газировки.
Сайрус подмигнул мне и сказал:
– Покажи, кто ты есть, Бабински.
Я взял мою «Беретту 92» и всадил в мишень все пули.
Сайрус нажал на кнопку, и картонка медленно подплыла к нам. Все пули попали в яблочко, и обалдевший толстяк посмотрел на меня, как правоверный иудей на Моисея, спустившегося с горы Синай с двумя Скрижалями Завета в руках.
– Все ясно? – поинтересовался мой ментор.
В следующий раз он решился на новый опыт и повез меня и двух своих приятелей в Солонь. На зеленый луг. На охоту. Он мне рассказывал про серого гуся, колхидского фазана, глухого бекаса, золотистую ржанку и дикого кролика…
Помню, как мы собачились.
– Не-хо-чу-уби-вать-жи-вот-ных! – упирался я.
– Ты и не будешь, успокойся, Бабински, – пообещал Толстяк Сайрус в присутствии двух болванов с ружьями.
– А что тогда?
– Мы поохотимся, а вечером съедим дичь, которую добудем.
– Как можно есть птицу, набитую дробью?
– Не позорь меня перед ребятами, Бабински!
– Я не застрелю ни одну зверушку!
– Ты должен показать им класс!
– Зачем?
– А затем, что с огнестрельным оружием в руках ты напоминаешь Бога!
– Я не хочу убивать невинных!
– Черт, Бабински, завязывай с глупостями! Ты ведь ешь мясо и рыбу, так? А как они, по-твоему, попадают на тарелки?
– Я не вижу их мучений.
– Что это меняет?
– Все!
– Какое тебе дело до страданий сраной белки?!
Я растянулся на траве и молча помотал головой.
– Бабински, выстрели из положения лежа, как умеешь только ты, в голубя или енота-полоскуна, пусть полюбуются твоим изяществом!
Я положил ногу на ногу, свистнул и… заснул, а они отправились охотиться. Без меня.
В другой раз Сайрус позвал дружков и повел меня на ярмарку на площади Нации. Доставил к аттракционам, как почтовую открытку. Прямиком в тир! У шариков на веревочках не было против меня ни единого шанса.
– Порви им пасть! – рявкнул Сайрус на потеху приятелям, которые пили пиво из горлышка под осуждающими взглядами сограждан. Меня они наверняка приняли за ярмарочного урода.
Зеваки не верили своим глазам. Я отстреливал мишени: мячики, уточек, пластмассовых рыбок, картонных человечков, двигавшихся по узким рельсам… Я стрелял, стоя на одной ноге, повернувшись боком, с одной руки – всеми возможными способами. Потом мы ушли с призами: огромными плюшевыми зверями, безделушками и бытовой техникой.
Посетив с десяток подобных мест и выиграв там все награды, я стал персоной нон-грата на всех ярмарках во Франции и Наварре.
Нам пришлось остановиться. Меня изгнали. Отовсюду. У нас образовался целый склад игрушек и брелоков всех видов, цветов и размеров. Мы с Толстяком Сайрусом придерживались диаметрально противоположных взглядов на их судьбу. Он хотел подороже загнать «богатства» – «бабки лучше!», – а я мечтал раздать все, что выиграл, детишкам из нашего квартала.
– Ну почему ты такой великодушный придурок, Бабински?
– Тебе-то что за дело?
– Мы наварим денег на этих плюшевых пылесборниках и будильниках!
Однажды утром я собрал все свои призы, отнес в Культурный центр и вручил директору. Он ничего не понял, но отказываться не стал. Вечером Сайрус узнал о моем демарше и впал в ярость. Он орал, топал ногами, но сразу успокоился, когда я достал свои дротики и нацелил их… на большой фотопортрет его папаши, висевший на стене в гостиной.
Толстяк Сайрус не был моим приемным отцом, но стал наставником в преступном деле. Надежным инструктором, в доме которого я жил, вкусно ел благодаря его жене Лилиане и вооружался.
Как-то за ужином Сайрус расправился с горой колбасы и сказал:
– Держись папы, сынок, и сделаешь долгую карьеру, потому что ты умеешь стрелять, как никто.
Я тогда не понял смысла его слов – был слишком молод и думать не думал, что годы практики в стрелковом клубе в Баньоле вкупе с изучением возможностей огнестрельного оружия сделают из меня наемного убийцу.
Именно этим вечером в его доме в Мёдоне (кстати, весьма убогом с точки зрения декора) Сайрус поудобнее устроился в красном кожаном кресле перед потрескивавшим камином и объявил:
– Ты готов, малыш. Будешь теперь убирать для меня мусор.
Помню свой наивный ответ:
– Это работа твоей прислуги. Она придет завтра утром.
Сайрус так хохотал, что чуть не подавился зубным протезом, а когда успокоился, выдал прогноз насчет моего будущего:
– Ты станешь грандом профессии, я в этом не сомневаюсь.
Он хочет, чтобы я убивал? Зачем? Не стану я этого делать!
– А чем займешься? Ты же не думаешь, что я вытащил тебя из приюта, чтобы ты чистил овощи на кухне в Барбесе?!
В эту секунду моя невинность сгорела на костре реальности. Нужно было жить, вставать на крыло, но зачем? На что годится двуногое по имени Бабински, особенно с его проклятым даром?
Я ответил на риторический вопрос не задумываясь:
– Меня интересуют окружающие – их жизнь, не моя.
– Интересуйся на здоровье, а потом отстреливай, – спокойно предложил он.
– Я хочу понимать людей, а не убивать их.
– Зачем? – спросил он, опрокинув рюмку водки.
Я вспомнил, как утешал товарищей по приюту, как давал им советы на манер ветхозаветного мудреца.
– Чтобы они почувствовали себя счастливыми…
Сайрус закашлялся, и я снова подумал: «Сейчас окочурится!»
– Чего ты прицепился к чужому счастью?!
– Так уж я устроен.
– Думай о себе!
– Убивая?
– Конечно!
– Ни за что.
Он вскочил. Заметался по комнате, как оголодавший людоед, вернулся к огню и сказал:
– Есть идея.
– Выкладывай.
– Будешь ликвидировать подонков, завоюешь уважение лучших в профессии, заработаешь кучу бабок, на все построишь приют и осчастливишь вагон ребятишек. Годится? – раздраженно спросил он.
– Нет.
– Проклятье! Почему?
– Расскажи о «клиентах».
– Они не люди, а дерьмо собачье. Дрянь, грязь под ногами.
– Насколько они плохи?
– Тебе не все равно?
– Может, я сумею сделать их счастливыми.
– А потом прикончишь, – поспешил добавить Сайрус.
– Ладно, по рукам.
Мерзкая рожа Толстяка расплылась в улыбке, и он взъерошил мне волосы.
Помню, что подумал: «Ты сделаешь счастливыми многих людей, Бабински, подаришь им лучший день в жизни и упокоишь. Таким будет твое ремесло». Я начал на следующий же день и стал мальчиком из криминального хора, несравненным стрелком.
Глава 3
В двадцать два года я закрыл свой первый контракт.
После этой «вступительной» ликвидации прежняя жизнь пошла прахом, началось существование наемного убийцы.
С того дня я не сплю.
У меня бессонница.
Моего первого клиента звали Гаэтан Доркель по прозвищу Гаэтан-истинный-сын-шлюхи. Его мать была профессиональной проституткой. Она умерла в семнадцать лет от лейкемии, а он, что вполне логично, стал сутенером. Сводником худшего толка. На этого тирана и социопата работало с десяток девушек, уроженок Восточной Европы. Они паслись в Булонском лесу. Если «курочки» приносили меньше тысячи евро в день, он резал их ножом, который всегда носил в кармане, а потом поливал спиртом кровоточащие раны. Теперь вам ясно, что это был за тип? Воистину сукин сын!
