Приезжайте завтра

Светлана Мубаранникова

Приезжайте завтра

День 1.

Было бы интереснее, начнись эта история со смерти. Как-то солиднее, серьезнее, в стиле большой литературы про потерю, взросление, постижение великих истин.

Но Лесина бабушка умерла еще четыре года назад. Еще два прожил старший брат папы, дядя Виталя, последний кровный родственник. Уже вторую весну подряд, перед Родительским днем, заводили неловкие разговоры, что пора съездить в Поярково, отсыпать могилу, купить нормальный памятник. И никто никуда не ездил.

Два года никто не думал о поярковском деревенском доме. На похоронах дяди Витали папа, весь неловкий и жесткий в своем неумении проявлять нормальные эмоции, сказал, что плевать ему на этот дом. «Был бы еще мой дом, в Калинино, я бы поборолся. А это мне зачем?».

И дом унаследовала тетя Лена, жена дяди Витали. Точнее, все думали, что унаследовала, пока она не начала звонить Лесиной маме, пьяно признаваться – устала тут возиться одна, печка все еще разваливается, огород не растет, я бы хотела его продать и уехать к дочке, да нам же по долям дом давали.

«И я же не жена его, мы же так, в гражданском браке жили».

Леся четко помнила мамино: «Да твою же мать» и «Ты дура что ли, чего еще через десять лет не спохватилась?» и «Что нам делать, Миш?».

Папа тоже растерянно матерился – он всегда ругался, когда не знал, как иначе злиться или грустить – и предлагал кому-нибудь позвонить. Кому – не знал. Лесе пришлось гуглить все за родителей.

Вот, с чего началась эта история – с бюрократических проволочек. Папа, а потом и Леся, могли получить бабушкину и дядину доли в доме. Но никто не вступил в права наследования, и доли ушли муниципалитету.

Муниципалитету двадцать квадратов в сельской хибаре не нужны особо, так что оставался шанс через нотариуса вернуть собственность. Но на дворе стоял жаркий июнь, родители по уши копались в грязи дачного огорода. Папа не горел желанием ехать в Поярково – ничего не объяснял, просто не хотел, как ребёнок. Мама пожимала плечами и просила помощи у Леси и Сашки…

Леся и Сашка уже два часа ехали в деревню вместо того, чтобы лежать у родительского бассейна и загорать на солнышке, как планировалось в общем сестринском отпуске.

– Ну вот как – как можно не знать, была ли свадьба у твоего брата или нет? Я бы твою свадьбу не пропустила.

– Ты серьезно сейчас это спрашиваешь? Сейчас? – проворчала Сашка.

Она пыталась оттереть с кроссовок что-то, во что вляпалась в грязнущем туалете возле трассы. Леся говорила ей сходить лучше в кусты рядом, но постеснялась же.

Вокруг разливались зеленью поля и сопки. Дорога уходила за горизонт, асфальт нагрелся так сильно, что воздух над ним плыл и плясал, как над костром. Леся почти забыла, каково это – путешествовать на Дальнем Востоке. Это у подружки под Москвой можно за три часа проехать три разных области. Впереди оставались еще добрые полторы сотни километров, ни одной деревни вокруг, только поля, поля, сопки в синем далеке, да редкие туалеты, выкрашенные свежей белой грунтовкой.

Леся знала дорогу наизусть. Эта трасса всегда ассоциировалась у нее с песнями Трофима из папиной магнитолы, бутербродами, завернутыми в пакет. Их всегда хотелось съесть после Тамбовки. Не на середине пути, а на четвертинке.

В детстве Леся играла со всеми проезжающими мимо машинами в воображаемые гонки и радовалась, когда папа их обгонял. Сейчас – вцеплялась в бардачок, когда Саша выезжала на встречку, чтобы не плестись за очередной фурой.

Восторга от поездки к бабушке не было – только усталость от недосыпа, раздражение из-за липкого, горячего воздуха, из-за пота на шее и лбу, из-за затекшей задницы.

Они ехали не пить сырое, только из-под коровы, молоко и не есть бабушкину жареную картошку с кучей мерзкого лука. Они ехали разбираться с гребанным нотариусом.

***

Гребанный нотариус не работал в этот день.

– Вы что, прикалываетесь? У нее указаны рабочие дни – вторник и среда!

– Где указаны? – лениво спросила тетка из сельской администрации, работавшая в том же здании.

Естественно, кабинет нотариуса был закрыт на замок. Сашка выглядела так, будто вот-вот начнет орать матом.

– В «ДваГисе».

– Так там неправильно конечно! Уже полгода как другое расписание. Она у нас одна на весь район. Или два района. Не помню. Не может же всю неделю тут сидеть. Ой, девочки, вы бы позвонили, узнали.

– Мы звонили, – едко встряла Леся. – По номеру из «ДваГиса». Который не в сети.

Тетка пожал плечами.

– Да твою мать, – выругалась Сашка и повернулась к Лесе. – И чего делать будем? Домой ехать и завтра возвращаться?

– У нас денег на бензин столько нет.

Только на эту поездку они потратили несколько тысяч на топливо, вскладчину. Леся радовалась, что сестра в принципе не стала требовать с неё полной оплаты бензина – это же Леся ехала со своими документами и папиным заявлением на отказ от наследства в её пользу. Сашка так – за водителя.

Ещё три ходки такие делать? Все отпускные кончатся, а потом лапу сосать до зарплаты.

– Может, здесь до завтра подождем?

– Будем искать гостиницу в Поярково?

В Пояркове был один торговый центр, десять магазинов, несколько кафе. Больница и целых две школы – райцентр. Но вряд ли здесь получится найти посуточное жилье.

– К теть Лене съездим? – предложила Леся и сама скривилась.

Теть Лена только на фоне дяди казалась адекватной. А без плохого сравнения – тоже пила почти каждый день, тоже говорила ерунду невпопад. Леся никогда и не общалась с ней особо, все поездки в деревню посвящала времени с бабушкой. А Сашка перестала приезжать еще, сколько, лет десять назад? Типа, повзрослела, муж, не до того.

Нервировала мысль о ночевке в том доме. Он начал разваливаться еще после смерти бабушки, будто держался только на её маленьких, сгорбленных годами плечах. А уж после смерти дяди Витали – тот хоть кое-как, но пытался что-то чинить, ровнять – наверное и вообще рухнул.

– Ну а что ещё делать?

– Ну а что ещё делать, – повторила Сашка и достала из кармана ключи. – Ладно. Какая там улица?

Леся улицу не помнила. Вообще не знала, какие улицы в этой деревне есть. Им пришлось вернуться ко въезду в Поярково, потому что оттуда она могла пальцем указать на знакомые повороты. Встряли в коровью пробку – несколько больших, сытых и лоснящихся животных пересекали дорогу, похлестывая себя хвостами. Следом шли два молодых парня и ругались, то ли непослушные буренки убежали с пастбища и почти полакомились чьим-то огородом, то ли новый пастух оказался лохом.

Спустя почти полчаса доехали до окраины Пояркова – там бабушке после наводнения купили дом. Администрация жадно отсчитала за каждый квадратный метр среднерыночную сумму и предложила купить все, что захотят, на эти скромные копейки. Считали же только площадь жилья – дом у бабушки был небольшой. А вот огород почти на гектар…

Да что сейчас об этом вспоминать. Тот дом и огород разрушила, как в детских сказках, большая вода. Остался вместо него дом двухквартирный на окраине райцентра, летняя кухня из кирпича, огородик, что-то вроде небольшого хлева. Бабушка даже покупала пару коз для развода. Только козочка оказалась какой-то больной и не выросла в итоге – что с ней стало после бабушкиной смерти? Или еще до похорон забили? Леся не могла вспомнить и почему-то разозлилась на себя за это. Так любила эту дурацкую козу, и даже не заметила, когда животное пропало.

Ни козы, ни улицы не помнила. А вот кучу ям на дороге знала наизусть. Машину шатало из стороны в сторону, как корабль на волнах. Сашка материлась, вцепившись в руль, низкое днище шаркало о землю. Слева уже начиналось поле, в овраге под дорогой рос орешник, который бабушка всегда собирала весной и запасала для Леси. Справа еще шли дома – такие же двухквартирные, складные, с несуразными пластиковыми окнами в деревянных скелетах проемов, оставшихся от резных наличников. Дома эти Леся тоже помнила. Соседи оттуда не забыли попрощаться с бабушкой на похоронах, шли следом за катафалком – обычным автобусом-буханкой – до кладбища. А вот на поминки дяди Витали не явились.

Сашка припарковалась у дома. Забор немного покосился. Собаки не гавкали. Не было давно собак. Пять лет назад Леся бы начала сигналить, выскочила из машины. Папа вышел следом, кричал «Открывай ворота, свои!». Леся сразу кинулась в заросли клубники, которые росли в саду прямо за забором. Бабушка бы приковыляла ее обнимать, мокро целовать в щеки и колоть усиками. Спрашивала, голодные ли они.

А сейчас стояла тишина. И так тошно стало, так тяжело, что Леся вцепилась в дверную ручку.

– Поехали в Калинино?

Сестра обернулась к ней с круглыми глазами.

– У нас сутки еще целые. Я не знаю, я не хочу тут быть. Ты представляешь, какой там срач? Поехали к бабушке, Саш.

– Ты долбанулась, да? Лесь, это не какое-то путешествие по дворцам памяти. Мы тут по делам. Заявление написать, денюжку тетеньке заплатить. И домой поехать. В Калинино даже дом, наверное, разобрали.

– Мы там раньше спали в сенцах. Или в летней кухне. Что, в машине не поспим? Одну ночь. Всё лучше, чем здесь.

Саша вздохнула, глядя на покосившийся забор.

– До Калинино ещё часа полтора ехать.

– Папа по какой-то проселочной дороге ехал, там минут сорок вышло.

– Ты думаешь, я найду эту дорогу?

Поругались немного. Леся по привычке потянулась позвонить папе и просто спросить совета, куда свернуть, где ехать. Саша почти выбила телефон у неё из рук – зачем беспокоить родителей, они же думают, что девчонки быстро разберутся. А они тут, вон, приключения придумали. В результате они вернулись куда-то ближе к центру деревни, чтобы лучше поймать интернет, рассматривали грунтовки на спутниковой карте, пока не нашли похожий маршрут.

– Ненавижу я тебя. Вон, магазин, с тебя вода. Литра два. И ужин какой-нибудь. Пирожков купи, не знаю, вафли. Всё с тебя. Ходи по магазину минут двадцать, пока я тебя буду ненавидеть.

– Я твоя младшая сестра. Ты будешь меня ненавидеть всю жизнь, – привычно отмахнулась Леся и полезла за кошельком в рюкзак.

***

Пускай весь район и звали в честь Калинина, сама деревенька была маленькой. Леся никогда не считала дома и не узнавала число жителей. Но улиц там точно пять.

В детстве все казалось больше. Дом бабушки – гигантский деревянный терем, в туалет на другом конце огорода приходилось идти будто бы полчаса. Овраг, который отделял бабушкину улицу от противоположной, был дырой в земле. После дождей его затапливало, и тогда овраг становился морем. Деревья торчали из-под воды как остовы разбитых кораблей. А коровы, бродящие в овраге, были морскими чудищами. Или просто жителями – не зря же ламантинов, морских коров, принимали за русалок.

В Калинине дороги не пришлось показывать. Сашка уверенно проехала мимо магазина с выгоревшей вывеской, свернула перед футбольным полем. Справа показался дом с палисадником и лилиями, которые цвели там все Лесино детство. Слева над оврагом возвышалась ржавая эстакада для ремонтных автомобилей. Ещё не сгнила.

– Ты думала когда-нибудь, кто её сюда поставил? – спросила Леся, глядя на эстакаду.

Но Сашка не ответила. Она смотрела вперед, снижая скорость. Смотрела на бабушкин дом. На то, что осталось от дома.

Забора уже не осталось. Сарая и хлева – тоже. Заросший травой двор и сразу начинающийся соседский участок. Выглядывала прогнившая крыша собачьей будки из-под листьев полыни.

А дом чернел. Покосившийся, неровный, подкошенный сильнейшим наводнением региона за последние пятьдесят лет. Но стоял. Окна никто не разбил. Сенцы начали разбирать на дрова, а стекла не разбили.

Леся смотрела на черный дом и не знала, что думать.

– Чёрт. Ну вот и зачем мы сюда приехали? – спросила Сашка и, вопреки своим словам, первая вышла из машины, хлопая дверью.

Залаяли соседские собаки. У бабушки тоже всегда жили собаки – Леся помнила рябого Пирата. Ещё Жучку – не совсем помнила, просто всегда была Жучка. Одна сменяла другую, но всегда они жили в соседней от Пирата будке.

– Может, мне надо гештальт закрыть, – крикнула Леся в спину сестре, неожиданно тоже разозлившись. – Я тут не была. Знаешь, сколько? Ты хотя бы помогала бабушку перевозить. А я сначала не захотела к бабушке на лето ехать, а потом наводнение, а потом не надо сюда, под ногами возиться будешь, а потом оп – и бабушка уже в Поярково живет. Я же даже с домом не попрощалась.

– Господи, ну какая ты дурочка. Что с ним прощаться? Вот он, стоит. Революцию простоял, войну простоял и ещё столько же простоит. Они даже не смогут его на бревна растащить, они ж огромные.

– Бабушка рассказывала, что прадед тырил бревна, которые по Амуру в город сплавляли для стройки.

Сашка засмеялась.

– Она правда так рассказывала!

– Да, мне тоже. И про пра-пра-прадеда, у которого от кандалов шрамы на руках остались.

– А разве не он тырил?

– Я сомневаюсь, что ему кандалами не отбили желание что-то тырить. Эх, мать вашу. Это что, наша сирень?

В гигантской траве и осколках старого зажиточного и уютного дома тяжело оказалось что-то узнать. Да, стоял дом, да, стояла еще летняя кухня с только начавшимися осыпаться глиняными стенами. Но исчезнувший забор и сараи разрушали всю картинку – как будто Леся смотрела на игру-головоломку и пыталась понять, чего не хватает, где верх, а где низ.

Сирень у бабушки росла на маленьком дворовом перекрестке. Небольшие камушки-кирпичики аккуратно разграничивали тропинки – одна вела в хлев, к свиньям и курам. Другая к летней кухне, третья в сад-огород, а четвертая к дому. Леся и Саша в детстве постоянно искали в сирени пятилистные цветы, чтобы съесть и загадать желание.

Сейчас сирень разрослась, как и полынь, как и лопухи, как и миллион разной травы, названия которой Леся никогда не знала. И цветов не было.

Ни цветов, ни грядок капусты и моркови, ни гигантской картофельной ботвы, которая уже всходила в июне. Почти полностью рассыпались стены бани. Удушающе сладко пахнущий сад превратился в маленький, но густой лес.

– Груша еще цветет. И малина тоже, – Сашка оглянулась, прошла к деревьям, высоко поднимая ноги в густой траве. – Блин, родители один раз там что-то не закрыли в огороде на зиму, и всё пропало. А тут у бабушки уже десять лет дичкой растет. Офигеть.

– Ненавижу малину.

– Дети, наверное, сюда теперь ходят, а не в грушевые сады. Тебя возили в грушевые сады?

Леська пожала плечами. Все сокровища из сада вынесли. Ну как, сокровища. Старый каркас пружиной кровати под черемухой – Лесино главное развлечение все детство. Колесо от велосипеда, которое стояло между завалинкой дома и забором. Ящики с инструментами, ржавыми и непонятными еще в её детстве. Связки монет под наличниками окон, какие-то фигурки. Мусор, разобранный, наверное, на металлолом сразу после того, как сарай и хлев унесли на дрова. Для Леськи все эти вещички виделись неразобранными чудесами, как нагромождение магических артефактов, в которых и хотелось закопаться, и страшно было.

– Мы как-то раз ездили, где-то почти за деревней. Наверное, раньше сельхоз там работал, я не знаю. Груши посажены прям как в саду, рядами. Растут до сих пор. Мы целые ведра собирали. Я залезла на само дерево, высоко-высоко, – вспоминала Сашка, глядя на грушевые цветы. – И свалилась. Ветка сломалась. Меня дядя Виталя поймал. Напугался больше, чем я.

– Виталик?

– Ага.

Дул теплый летний ветер. Леся никогда не ездила в грушевый сад с дядей Виталей, никогда так и не разобралась в магическом мусоре между завалинкой и забором, никогда больше не пробовала бабушкину малину с тех пор, как отравилась лет в десять – а бабушка каждое лето собирала ягоды в кружку и приносила в дом.

А сейчас осталась только высокая трава и черные от старости и сырости бревна покосившегося дома.

– И где мы спать будем?

– Пойдем внутри посмотрим.

Внутри было еще хуже. Если внешние стены лишь чуть покосились, то изнутри дом напоминал комнату смеха с кривыми зеркалами. Неровное, потрескавшееся нечто с пятнами плесени в каждом углу. Кровати с вонючими от прошедших лет матрасами стояли каждая в своей комнате, будто ждали хозяев. Все еще громоздился у стены гигантский пузатый комод, стеклянный стеллаж.

– Их решили не вытаскивать, в чем смысл? – поделилась Сашка, прерывая растерянное молчание. Они стояли в большой комнате, возле старой русской печки, и смотрели на эти домашние останки. – Но бабушка пыталась забрать все свои вещи. Папины грамоты школьные, свои свидетельства ветеринарские. Документы какие. Все собирала, собирала, а дядя Виталя на неё орал, что она в мусоре копается.

– Гребанный дядя Виталя.

– Дебил.

Сашка присела на корточки, открыла дверцу нижнего ящика стеллажа. Все скрипнуло, вздрогнуло, потревоженное впервые за столько лет. Внутри не было ни сокровища, ни чего-то памятного – покрытый пылью моток ниток и коробка с пуговицами. Какой-то обрывок бумаги.

Вот и вся память, что осталась в доме.

***

От безделья они прогулялись по улице туда-обратно, как в детстве, бесцельно и бессмысленно, разглядывая соседские дома. Многие уехали из Калинина после наводнения, потому что слишком много усилий и денег требовало восстановление просевших и отсыревших избушек. Выглядели брошенные дома как и бабушкин участок – голые от отсутствия высоких заборов, опустошенные и выпотрошенные остовы там, где раньше стояли большие, грузные семейные жилища.

– Лепешек нет, – заметила Леська, когда они дошли до края оврага, где улица делала поворот в другую сторону.

– Чего?

– Навоза. Дерьма коровьего. Вообще вся улица чистая.

Сашка посмотрела на нее внимательно.

– Иногда я очень сильно хочу узнать, что творится в твоей голове. А иногда мне страшно это спрашивать.

– Сама ты дура. Просто, ну, раньше ж они всегда были. Не знаю. Помнишь, для бабушки их собирали?

– Помню, как я собирала, а ты ныла, что тебе противно.

– А сейчас что, коровы здесь не ходят? Их не пасут больше?

– На этой улице коров не осталось, наверное. Сколько домов стоит, три, четыре? Может, не держат здесь коров.

Но коров держали в каждой уважающей себя деревне. Свиньи у них в области долго не жили – почти каждый год фиксировали вспышку чертовой африканской чумы, и забивали все поголовье. Курицы – курицы это так, вон, даже мама на даче заводила пару несушек на лето, раздавала всем свежие яйца, а к осени сворачивала им шеи. А вот коровы – это часть культуры. Деревня в голове у Леси ассоциировалась с грязно-травяным коровьим запахом, большими круглыми глазами, теплыми шершавыми рогами. У бабушки порой не было денег вообще, родители привозили ей из города мясо и таблетки. Но одна-две коровы у неё всегда в хозяйстве были – телочка и её выросший теленок. Свежее молоко и громкое требовательное «му», которое на самом деле слышится скорее как «у-у-у-у» и разносится по всей улице.

А сейчас было тихо. Шумели деревья в овраге. Леся смотрела в него, в провал из темной зелени, и не понимала, на самом деле, зачем захотела сюда приехать.

Они поужинали, сидя на остатках крыльца. Суховатые готовые сэндвичи из поярковского магазина, сок из коробки, Леся съела еще банан, а Саша выбрала яблоко. На завтрак, помимо фруктов, осталась пачка печенья. Мечта гастрита, как сказала бы мама.

Солнце садилось медленно, небо желтело, краснело, но темнота ещё держалась в стороне. А вот холодало значительно – ветер сменился и принес холодный воздух с реки на краю деревни.