Возвращение на ковчег

– Пойду прогуляюсь немного, – сказал я. – Не скучай тут без меня.

Мама щелкнула пультом. По местному каналу рассказывали об острове Патмос. Одеваясь, я слушал, как к небольшому островку на Катуни на лодке переправлялся помолиться святой Макарий.

Дослушивая в прихожей, я задержался и вышел позже обычного. Сев в ближайшую маршрутку, я поехал вкруговую по Алтайке, начав молиться прямо в лодке. Острова впереди не было. В полумраке проносились картины других миров, мечты прорастали в них и расцветали удивительными цветами. Когда совсем стемнело, в кармане зазвонил телефон.

– Ты где? – спросила Таюка.

– На районе, в кругосветке.

– Давай встретимся у «Космоса» через полчасика.

– Прям у кинотеатра?

–Да.

Погода была на редкость теплая. Мелкий дождик лишь добавлял осеннего настроения, и я с удовольствием бродил вокруг большой лужи у афиши. Раньше я вряд ли ввязался бы в отношения с девушкой, которая вышла из спальни друга. Но сейчас, когда мир встал с ног на голову, мне было все равно.

– Привет, – подошла Таюка, еле сдерживая улыбку. – Сегодня ко мне пойдем. Матушка уехала на два дня к тетке.

– Нормально. Сейчас только домой зайду, маме скажу.

– Так она же ничего не поймет.

– Все равно надо.

– Ладно. Давай зайдем, но я тебя у подъезда подожду.

Я забежал домой, заглянул в комнату. Мама сидела у выключенного телевизора, держала в руках пульт и смотрела в пол.

– Ложись спать, я скоро приду, – сказал я.

– Ты в Водоканал?

– Ага.

– За воду заплати.

– Хорошо.

Я выглянул в окно. Таюкина тень маячила у подъезда, как потерявшийся призрак. Нестерпимо захотелось закрыться одеялом с головой и ни с кем не встречаться тысячу лет. Я поставил гороховую похлебку на видное место и вышел.

***

Один из моих друзей жил как персонаж рассказа Голявкина «В гостях у соседа». Небольшую комнату он поделил на три, где с ним ютились: любимец – умный пес, хитрая кошка, два ленивых кота, говорящий попугай, жена и кто-то из родни. Жена страдала эпилепсией, ее припадки и активность животных выносили другу мозг, отправляя его в запой. Он никогда не жаловался, а только приговаривал, будто точно знает, что у несущей бесконечную радость Черной Короны Кармапы, когда она воздействует на мозг, энцефалограмма такая же, как и при приступах эпилепсии.

О друге я вспомнил в гостях у Таюки. Она жила в роскошных трехкомнатных апартаментах и сетовала, что ей тесновато вдвоем с матерю.

– Хочешь «Дон Кихота»? – Таюка открыла холодильник, глядя внутрь задумчиво, как на книжную полку.

– Хочу.

– Понравился?

– Очень.

– Пить будешь?

– Можно немного.

В кармане зазвонил телефон. Я не сразу ответил, увидев, что звонит Кузя, тот, о ком только что вспоминал.

– Киса, так тебя растак! Ты дома?! – закричала трубка, только я решился принять сигнал. – Приезжай ко мне!

– Не могу, занят.

– Тогда я к тебе!

– Занят.

– Какой занят! Ты мне нужен! У меня…

– Не могу, – повторил я и выключил телефон.

– Кто это тебе так поздно? – ревниво нахмурилась Таюка.

– Дружок школьный, Кузя. Лучший сварщик в городе, вагоны на АВЗ делает. Добрейший, рубашку последнюю отдаст. Сам с придурью немножко, и у жены эпилепсия. Как у нее приступ, запивает на неделю. На второй день звонит.

– И часто это с ними?

– По сезонам, осенью обостряется. На заводе его увольняют, пока пьет. А потом опять берут, мастер все-таки.

Таюка сочувственно покачала головой и поставила на стол посуду и закуски.

– А с мамой как собираешь поступить? – спросила она.

– Не знаю… Жизнь покажет.

Таюка взяла меня за руку, поцеловала ее и приложила к своей щеке.

– Все будет хорошо, – успокоила она.

– Да уж, – кивнул я и взял вилку.

Когда я утром вернулся домой, мама сидела на кухне у пустой кастрюли. В руках смятая бумажка и палочки, обернутые веревкой.

– Что это? Зачем тебе палочки? – спросил я.

– Низачем. Просто хочу, чтобы она пораньше домой пришла.

– Кто она?

– Ты.

Я гладил маму по голове, сглатывая слезы. Если бы мне лет десять назад показали эту картинку, как мы вместе сходим с ума, я бы возненавидел жизнь. Пошел бы и утопился. А сейчас – ничего, понимал – бывает и хуже.

***

«Кьеркегор вспоминал, как пятнадцатилетним мальчиком «преважно написал школьное сочинение на тему “Доказательства бытия Бога, бессмертия души, необходимости веры и действительности чуда“». На выпускном экзамене ему опять пришлось писать о бессмертии души, и сочинение удостоилось особого одобрения. Чуть позже Сёрен получил премию за другое сочинение на ту же тему. Кто бы мог поверить, признавался Кьеркегор, что после такого многообещающего начала к двадцати пяти годам он дошел до того, что не мог привести ни одного доказательства в пользу бессмертия души…» – Встав пораньше, я торопливо дописывал на старом ноутбуке кому-то реферат по философии, чтобы заработать.

Закончив, позавтракал с мамой и пошел к крестному, отправить сделанную работу с его компьютера. Заодно хотел поделиться редким фильмом о чернокожем блюзмене Хаулине Вульфе. Я помнил крестного как меломана. В юности бегал к нему переписывать с фирменного винила музыку, в основном американский и английский хард-рок. Крестный работал художником и удивлял тем, как ловко срисовывал обложки с альбомов Deep Purple и Led Zeppelin. Несколько лет мы не виделись, а на днях неожиданно встретились на улице, я пообещал зайти.

Образованность крестного выходила за рамки его двора и города, он изучал философию и религии. Обрадовавшись моему приходу, крестный встретил ироничным рассказом о споре со своим духовником по поводу идей Джидду Кришнамурти. Потом расспросил о моей жизни, но только я заикнулся о Хаулине Вульфе, как крестный заявил, что чернокожие для него вроде как недочеловеки.

– Я не против них, – подливая чай, говорил крестный, – просто велено нам в Писании изжить в себе зверя. А в этих ребятах зверя больше, чем в нас. И они его не собираются изживать, наоборот, вываливают нам на голову через свое творчество. Поэтому я не люблю блюз, в нем звериное и дикое зашкаливает. И весь рок оттуда. Я последнее время слушаю только классическую музыку.

Я был удивлен таким заявлением, сразу захотел защищать негров, и отодвинул чай.

– А я очень люблю блюз.

Крестный пожал плечами

– Это музыка свободолюбивых людей, – добавил я.

Крестный поморщился, не желая спорить, но не удержался:

– Ты еще скажи, что джаз музыка для умных.

– Конечно, – вырвалось у меня.

– Раз ты такой умный и свободолюбивый, вот тебе диски с фильмом «Джаз» Кена Бернса, – миролюбиво сказал крестный. – Забирай совсем.

– Спасибо.

Почувствовав, что говорить больше не о чем, я засобирался домой.

– Как там мать? – спросил крестный на пороге.

– Все так же. По-моему, ни хуже, ни лучше.

– Держись.

– Ага.

– Надолго ты здесь?

– Хочу съездить на пару месяцев в Москву подзаработать. Надеюсь, на днях позовут. А к Новому году вернусь.

– С кем мать оставишь?

– Тетку попрошу, приглядит.

– Удачи. Храни тебя Господь, Дмитрий, – перекрестил в дорогу крестный.

Выйдя из подъезда, я ощутил легкий тремор в ногах. Верный знак – скоро в дальний путь. Домой я пришел во взвинченном состоянии. Не зная, как совладать с нервозностью, полистал любимую с юности потрепанную большую зеленую книгу «Путешествие вокруг света на корабле “Бигль”». Вспомнил про подаренный крестным диск и включил на одиннадцатой серии.

В комнате незаметно появилась мама. Постояла у окна, глядя на детский сад под окном, где она двадцать пять лет отработала музыкальным руководителем. Штор не было, и солнце заливало подоконник, как яблочным соком.

– Что у тебя играет? – спросила мама.

– Джаз. Сонни Ролинз. Святой Томас.

– Я люблю джаз, – мама присела рядом.

На диване у окна сидели два нормальных, на первый взгляд, не обделенных жизнью человека и слушали хороший джаз. Было солнечно и тепло. С улицы донеслись веселые крики вышедших на прогулку детей. Я чувствовал, как эти мгновения навеки впечатываются в память.

– Так бы все время сидела и слушала джаз, – сказала мама.

– И я. Хорошая музыка. Успокаивает, – солнце сушило мои мокрые щеки.

Мама сидела до конца серии. Покивала головой, глядя на титры, и ушла. Я слышал, как она открыла пианино и наиграла, пробуя что-то подобрать, и не мог разобрать мелодию, пока мама не запела:

– Может радость твоя недалеко, да не знает, ее ли ты ждешь…

– Одинокая бродит гармонь, – угрюмо кивнул я печальному отражению в зеркале бабушкиного трюмо и достал из его недр имбирную настойку и диск Intermodulation.

Бил Эванс ласково жал на клавиши, от нежных звуков печально замирало сердце, по телу пробегала дрожь. Перед сном я погуглил «изжить в себе зверя», ссылок на Писание не было, только на книгу «Семь секретов Вишну». Пятый секрет гласил: чтобы открыть божественность, нужно изжить в себе зверя. Мне понравился следующий секрет: знай, какая мысль стоит за действием.

***

Освободиться от страха и обнаружить веру – это путешествие от конечного к бесконечному. Именно такому путешествию я хотел отдать жизнь лет с девятнадцати, когда ушел из дома и осознал, что совершенно не приспособлен драться и толкаться за место под солнцем.

Утром пришло сообщение от Пети, мол, можно вещички собирать, а вскоре и сам позвонил:

– Привет. Повезло тебе, Димка. Вчера с друзьями из Москвы разговаривал, они купили комнату в центре, дом старый, затеяли ремонт, косметику. Жаловались, что боятся пускать чужих. Я им сразу тебя предложил как мастера. Ты ведь мастер?

– Конечно. На все руки. Спасибо! Что за друзья? Я их знаю? Когда ехать?

– Журналисты из «Русского репортера», интеллигентные люди. Заплатят – не обидят. Завтра-послезавтра выезжай. Они тебя ждут.

Я зашел к маме. Она тревожно посмотрела и спросила:

– А если ты опять поедешь туда, возможно, встретишь ее, и у вас все будет хорошо.

– Возможно, – согласился я.

Мама удовлетворенно кивнула.

– Тогда поезжай. Она всегда мне нравилась. Очень милая. Надо, чтобы все было хорошо, – она достала из кармана веревочку и завязала узелок.

У меня сжалось сердце – мама не могла забыть мою подругу. Прошло два года, как расстались, она уже вышла замуж, но крепко засела в голове мамы. Я вернулся в комнату на диван, но полежать в тишине не получилось, за стенкой раздался вопль.

Сосед гонял чертей. Знакомый несветский разговор он мог вести только с ними.

– Иди сюда! На дурачка берешь? Стоять! Куда побежал?! А-а-а! Уа-а! – он верещал, словно в его чреве клокотали и булькали адские пузыри.

Слушая жуткие неожиданные звуки, с которыми в фильмах-катастрофах гибнет все живое на Земле, я выглянул в окно и убедился, что все на месте. В нашем жестоком мире подобные звуки пока в порядке вещей, и нет уверенности, что они скоро прекратятся.

***

Звуки звукам рознь. Хотя шум прибоя и утреннее безмолвие озвучивают одно. Кто-то знает о тайном воинстве гласа, другой выбирает мантры, а третий песнями призывает ту же невыносимую легкость бытия.

Собрав вещи в дорогу, в сумерках я пошел к Антону. Друг юности помогал записывать песню. В детстве я просил маму учить меня музыке, она провела дома пару уроков и, закрыв крышку пианино, подвела итог:

– Со слухом у тебя проблемы, сынок. Но ничего – станешь моряком.

Я посмотрел на полку с моделью парусного корабля из «Юного техника» и вздохнул. Мечта самому играть музыку отступила, и я задумался о море. В школьных сочинениях на тему «Кем я хочу стать» неизменно описывал свое желание быть моряком, океанологом, покорителем Южного полюса как Роберт Скотт и даже подводным археологом. Жизнь сложилась иначе, я поучился на филолога в педагогическом и уехал в Москву, познавать мир на суше. Первое время работал продавцом, курьером, строителем, пока не устроился редактором в газету «Спасатель».

За последние два года успел потерять работу, расстался с подругой, купил гитару и повсюду ее таскал, разучивая аккорды. Летом появились первые песни, удивлявшие простыми ответами на вопросы, которые я задавал жизни.

– Уменьшил твои проигрыши, гитару вторую добавил. В метроном не попадаешь, от слова совсем. Вручную настучал. Давай еще пару дорожек с голосом запишем, – Антон глядел в монитор на изогнутые линии.

Песни его особо не впечатлили, но одну нашел интересной и по-дружески помогал в записи, совершенствуясь в освоении Cubase.

– Раз-раз… уезжаю завтра, – сообщил я в микрофон. – В Москву.

– А мать на кого?

– Тетка приглядит, она и денег на билет дала. Я ненадолго, месяц-полтора. Подзаработаю и к Новому году вернусь.

– Понятно. Тогда ты привезешь примочку для гитары. Хотел через интернет заказать, но с оказией надежнее. Ну что, будешь петь?

Я надел наушники, послушал проигрыш и запел:

– Как ступени наверх мои листья травы нескончаемых дней бесконечной любви.

Когда уходил, Антон сказал:

– Ты, конечно, в музыке дилетант. Сочиняешь по-детски. Вряд ли в этом твое назначение, но через это придешь куда-то, где и нам хорошо бы оказаться побыстрее. Без обид, говорю, как есть, как подумал.

Дома я не сразу нашел маму. Она стояла в углу комнаты и грустно смотрела на дырку на зеленых в елочку обоях. Стена под ними была синяя, и место походило на небольшое озерцо в лесу.

– Заплатил? – поглядев с надеждой, спросила мама.

– Заплатил. Драники будешь?

– Буду.

Мама не уходила с кухни, пока я готовил. Сидела за столом, доставая из кармана пуговки, бумажки, нитки, намотанные на палочки, перебирала и вздыхала. Под звуки трещавшего на сковороде масла внутри меня кипели боль и гнев. Если бы я знал, с кого спросить за мое отчаяние, не раздумывая, схватил бы и задушил.

***

Что чувствует тот, у кого вместо реального взгляда на жизнь два окна в параллельный мир? Внезапно они разбиваются, и человек видит – на самом деле вокруг ничего из того, во что он верил и любил. Наверное, тогда, теряя самообладание, человек готов браться за что угодно, лишь бы не сойти с ума от бездействия.

Через три дня я сидел на кухне по раскидистым кустом суданской розы в гостях у приятеля. Дэн работал монтировщиком в театре «Et Cetera», писал рассказы в стол и снимал квартиру на Речном вокзале.

– Что ж тебе дома не сиделось? Зачем вернулся? По-моему, в Сибири в сто раз лучше, – недовольно поглядывал Дэн. – Там рай, здесь ад. Там вольница, здесь ты на цепи, хорошо если на золотой.

– Так получилось, – ерзал я на стуле, не зная куда девать руки. – Обстоятельства.

– Да понимаю, сам из-за этих обстоятельств здесь третий год с ума схожу. Никогда не привыкну к этому ритму, мне он противопоказан. Хорошо в наследство дом в Кимрах достался. Теперь, как выходные, туда выбираюсь.

– Когда у тебя дом появился? Последний раз виделись, не было.

– Вот, летом. Тетка умерла, я единственный наследник. Ты чего делать будешь здесь?

– Ремонт.

– А. Ну хоть не листовки у метро раздавать. Кому ремонт-то?

– Друзья друга, журналисты из «Русского репортера».

– Хорошие друзья? – заинтересовался Дэн. – А они рассказ мой не пристроят? Я недавно рассказ написал.

– О чем?

– Про Кимры. «Ракета» называется.

– Интересно ты в Кимрах время проводишь. Уже на рассказ набралось.

– История из детства, когда по Волге катер такой ходил на крыльях.

– Знаю, я родом из того же детства. На Черном море видел, в Одессе.

– А мы на ней в Тверь ездил. С теткой. Как-то на пристани, где я очень любил играть летом, услышал рассказ женщины. Она дважды за три года попала в аварию на «Ракете», столкнувшись с самоходной баржей. Тонула, чудом спасли. И каждый раз спасшихся было меньше, чем утонувших.

– Рассказ-триллер, что ли?

– Не, юмористический.

– Может, и возьмут. Спрошу. Устал я с дороги, Дэн. Помыться бы и поспать, завтра вставать рано.

– На полу тебе постелю, у батареи.

Воодушевленный возможным литературным успехом, Дэн еще долго рассказывал про Кимры, как в детстве гостил у тетки, про избушку, которая досталась в наследство. Поддакивая, издавал заинтересованные звуки и междометия, пока не захрапел. Провалился в сон, как в мутную воду.

***

Не в поисках чудес высадились конкистадоры на незнакомый берег вслед за Кесадой и Орельяной. Жажда золота и наживы гнала их, хотя, конечно, и среди них нашлись те, кто верили, что оставили за спиной худшее и перебрались на светлую сторону.

Ремонт в квартире требовался небольшой, от силы на месяц-полтора. Считая в голове, сколько можно заработать, я никак не мог отделаться от ощущения, что по ладоням струится песок. Они чуть почесывались.

– Вот здесь обои поклеить, окна и потолок покрасить, на пол ламинат положить, – показывал Михаил. – Еще бы плитку в ванной, но это как получится.

С балкона журналистов были видны церкви Донского монастыря.

– Получится, – в приоткрытую дверь я выглянул наружу. – Будет сделано в лучшем виде.

– Знакомые места?

– Ага, лет десять назад здесь, на «Орджоникидзе», медом торговал в ларьке.

– Да, завод уникальный был. Батя там работал. В девяностых его уже разворовали, директора чуть не убили. Сейчас одни торговые ряды стоят. Похоронили завод. Но ведь его тоже в свое время на месте старого кладбища построили, – в Михаиле просыпался журналист. – Там всегда что-то странное подмечали. То призраков, то случаи необъяснимые, находки всякие. А ты как туда попал?

– В начале двухтысячных на староверов работал, у них торговая точка с медом и травами там была. Я в ней несколько месяцев просидел и тоже видел по углам черных кошек и всяких несуществующих старушек.

– Старушек несуществующих, – с улыбкой повторил Михаил. – Так ты старовер?

– Скорее star over… – я загадочно поводил рукой над головой и добавил: – sea.

– А, – не понял Михаил, передвинул кресло, указывая на дырку в стене, и продолжил разговор: – И как жилось со староверами?

– Там всего два настоящих старовера было, которые бороды носили и молились. Остальные так, родственники, знакомые, горемыки всякие, нанятые торговать. Пока с ними жил, казалось, что у нас прям пиратский корабль, каждый в душе авантюрист, как из книги капитана Чарльза Джонсона. А была парочка таких, глянешь и засомневаешься, что страдания людям на пользу. Они их так надломили, что им проще обратно, в обезьян. Всякое было, долгая история, – махнул я рукой, видя, что Михаил закончил обзор особенностей ремонта и внимательно слушает. – Пора начинать. Сейчас посмотрю, чего еще докупить, и возьмусь стены обдирать.

– Один будешь работать?

– Пока один.

Михаил подождал, пока я составлю список. Уже в дверях он сказал:

– Бог может и хочет избавить свое творение от зла и страдания, он непременно это сделает со временем.

Сказано был так просто, что я выпрямился и посмотрел на Михаила, как на посланника-демиурга. Спорить и утверждать обратное было все равно, что утверждать – мир сотворил старик Бенамуки.

***

Испытывать сомнительность человеческой жизни как личную муку было не в моих правилах. Но как-то незаметно я сдался и стал воспринимать жизнь не так беззаботно и ясно, как прежде. Многие события в мире я проецировал на себя и наоборот, оправдывая отсутствие силы воли. Во всем, что происходило глупого, видел зацикленность и бренность человеческого существования.

«Купила билет, прилетаю послезавтра. Встречай».

Получая подобные сообщения на телефон, я начинал жалеть о временах телеграфа, когда не так просто было достучаться до адресата. Я никак не ожидал, что Таюка рванет следом.

«Не рад?» – саркастично спрашивал внутренний голос.

«Любил бы, радовался», – отвечал я, поднимаясь по эскалатору метро «Шаболовская».

То, что сейчас любовь в моей жизни присутствовала, как кислород в космосе, я осознавал ясно, словно астронавт, находящийся в скафандре в безжизненном пространстве.

«Зачем тебе такие отношения?» – настойчиво спрашивал болтливый внутренний голос.

«Чтобы не чувствовать одиночества, – оправдывался я. – А может, это кармический долг. Значит, отрабатываю. Мало ли таких кармических связей».

– Дима! – услышал я на выходе и остановился.

– Серега!

Серж Демушкин был экспертом по антиквариату из Питера. Несмотря на солидный возраст, выглядел молодцевато, а в общении по-юношески прост и легок. Наше знакомство состоялось именно поэтому. Несколько лет назад в дружеской компании я что-то спел, и Серж так восторженно и молодо отреагировал, что мы сразу свели доброе знакомство. Вот и теперь наша встреча была лишена напряжения, когда двое давно не видевшихся приятелей не знают, что сказать.

– Ты куда? – спрашивал Серж, придерживая меня за рукав. – Поболтаем, не виделись года три.

– Не опоздать бы мне, – сомневался я.

Узнав причину спешки, Серж стал настойчиво проситься в помощники:

– Старик, я несколько лет работал реставратором. Умею все, даже больше. Тебя еще кое-чему научить смогу.

– А что, торговать антиквариатом сейчас невыгодно?

– Обстоятельства не в мою пользу. Я в одну историю попал. Потом расскажу. Возьми в помощники, Димка. Ручаюсь, не пожалеешь.

– Обстоятельства, – понимающе кивнул я.

Вместе мы дошли до квартиры журналистов.

– Вот здесь будем работать, – открыв дверь ключом, показывал я. – Тут несколько комнат, несколько хозяев. Сейчас никого нет. В комнате налево жилец по неизвестной причине отсутствует уже год. В комнате прямо одинокая пожилая женщина, очень вредная. Наши две комнаты направо, коридор, кухня и ванная. Сегодня красим потолок, поэтому никого. Переодеваемся и начали.

Серж посмотрел на свой антикварный наряд, чистенькие костюмчик и брюки.

– Ладно, завтра начнешь. Сегодня поможешь вынести шкаф из коридора.

Пока я переодевался, Серж заметил, что дверь налево не на замке, и приоткрыл. В комнате был навален хлам, у батареи стояли две гири.

– Надо полагать, гири золотые, – подошел я.

– Наверняка, – кивнул Серж.

В комнате приподнялось облако пыли, встревоженной смехом. Мы разом чихнули.

– Ух ты, – оживился Серж. – Махакала! Похоже, из Монголии.

В руках у него появилась большая гипсовая маска с пугающим синим лицом и огненной гривой с пятью черепами телесного цвета.

– Зачем это?

– Отгонять от человека злых существ.

– Хорошего нам дня, – пожелал я, трогая черепа. – Стены в коридоре и ванной почти такого же цвета будут.

И пошел разводить краску.

***

На следующий день Демушкин пришел с курицей и пивом, когда я уже вовсю махал кистью. В квартире кроме нас никого не было.

– Перекусим, – предложил Серж, разворачивая ароматный пакет.

– Пивом с утра?

– По бутылочке в обед ерунда. Освежимся. Курица жирная. Запивать хорошо. Я подхожу к делу обстоятельно и ответственно, и прежде чем за что-то браться, нужно также обстоятельно перекусить.

Я промолчал, у меня на обед была только лапша быстрого приготовления, немного сыра и хлеб. Пока разбирались с курицей, Серж поведал, как судьба направила его подрабатывать строителем. Началось с того, что полгода назад он нашел в старом питерском доме небольшую фреску на куске цемента.

– Я сразу подумал, что она репинская, интуиция, – рассказывал Серж, держа в руке обглоданную кость. – Но у меня на тот момент был такой принцип, прежде чем нести в Третьяковку на оценку, я заходил к знакомому московскому антиквару, и он мне давал совет, что нести, а что не стоит. Не ошибся ни разу. Так вот, глянув на фреску, Аркадий сразу сказал, что к Репину она не имеет отношения и красная цена ей сто долларов. За такие деньги он сразу ее выкупил, сказал, что для жены, мол, она собирает подобные штучки. А два месяца назад открываю свежий каталог на аукционе в Измайлово и вижу свою фреску, выставленную за двадцать тысяч долларов. В общем, я поднял такую бучу, что на фреску наложили арест, ну и мне запретили деятельность на год.

– А твой московский антиквар?

– Скрывается где-то. От него мне передали угрозу, мол, зря я все это затеял. Не видать мне фрески.

– Прямо детективная история. И ты собираешься год по стройкам мотаться?

– Нет, конечно. У меня две недели абсолютно свободные, вот решил тебе помочь.

– А, ну спасибо.

Работал Серега медленно, но ответственно, как реставратор, который отделывает объект лично для Вечности. Замечаний я не делал, все-таки Серж был старше лет на десять и действительно кое-чему научил.

Через пару дней он приволок большой ящик.

– Что это? – спросил я, начиная привыкать к поздним приходам напарника. – Откуда?

– С мусорки за углом. Вот собака-подушка, – извлекая из ящика содержимое, радовался находкам Серж. – Иду мимо, смотрю, кто-то вещи вынес. Как антиквар, я не мог просто пройти. Полюбопытствовал. Прикинь, тут даже выстиранные простыни были.