Фантомная боль

Лёля Буффон

Фантомная боль

Смерть стоит того, чтобы жить,

А любовь стоит того, чтобы ждать.

Виктор Цой

Июнь…Мы на пляже шумной компанией… Ленка – на берегу, не на песке, а ближе к деревьям, возлежит на камне в позе Данаи. Чёрный сплошной купальник… косынка скрывает дурацкие косички с металлическими гайками… Я медленно выхожу из воды, хочу поймать её взгляд и бросить что-то про связь чёрного сплошного и критических дней, но она смотрит куда-то в себя, в неизвестную мне муть, притом глаза остаются бездонными, ясными и холодными… серо-голубые у неё были глаза, почти круглые, будто испуганные или удивлённые… Она меня не замечает, а я нагло рассматриваю тело, в котором живёт моя непутёвая подруга. И тело это вне оков спортивного костюма, да ещё в мягкой тени деревьев кажется алебастрово-белым, молочно-спелым и просто ослепительно красивым: округлые плечи, грудь, колени – теперь понятным стало к чему приделаны эти пухлые щёчки и розовые ушки. Полуоткрытый бледный рот, скол на верхнем резце, – всё кажется высеченным из мрамора…

Я медленно выхожу из воды… как хорошо, что медленно, – запомнила, какой красивой она была.

Так вот… Мы на пляже шумной компанией, экзамены позади, – немного вялые… игривые шутки лениво сцеживаем сквозь зубы, вода не слишком бодрит. Она сидит на берегу, не на песке, а ближе к деревьям, на камне… Чёрный сплошной купальник… косынка скрывает дурацкие косички с железными гайками… Я медленно выхожу из воды…

– Воды хотите? Вот, пожалуйста. Если вам тяжело, я уйду. Просто уйду и не вернусь.

Нет, нет, останься. Мне нужно снова прочувствовать. Сейчас… соберусь с мыслями…

Ну что сказать? Лена умела курить, выпуская по колечку дыма из каждой ноздри, а ещё она спала со всеми парнями, которых бросали девчонки. А потом эти парни бросали Ленку, буквально на следующее утро… У неё была неразделённая любовь, большая и глупая, тупиковая. Предмет её обожания не любил Ленку в силу предпочтения других предметов обожания, – с мужской сексуальностью в принципе всё слишком сложно, но тут просто – стена стеной.

– Вы сейчас намекаете на предпочтение партнёров одного с ним пола?

… А? Да нет, ну что ты. Он любил женщин. Я бы даже сказала, был бабником. Ловеласом. Пожалуй, это несколько старомодно. Попробую объяснить в современных терминах. Его страстью были милфы, ну что ты, милфа – так сейчас называют зрелую фапабельную женщину. Элегантное слово, сама знаешь, облагораживает вульгарное понятие. Тогда мы говорили по-другому: старуха, или бабка. «Поздняк метаться», – так мы говорили…

– Не слишком политкорректно.

Юность в принципе явление не политкорректное. Тридцатилетние воспринимаются глубокими старухами, давно списанными в утиль. А жеребцы, которые к старым клячам пристраиваются, практически падальщиками. Извращенцами.

Даже забавно, но мы всерьёз называли Вовку геронтофилом, ведь он предпочитал в постели тех, кому за… Не всех подряд, нет, у него были весьма строгие требования: кобылка должна быть объезженной, и обязательно жеребой; пацан лет десяти-двенадцати тут же становился его другом, чтоб было с кем мяч гонять, в игрульки резаться, бороться и всячески соперничать за внимание матери. Кстати, наличие старого мерина, не портящего борозды, не возбранялось, даже входило в перечень скрашивающих жизнь обстоятельств, словно задача под звёздочкой.

Сейчас я вполне понимаю подобную рационализацию, – на замужних не надо жениться, не надо брать ответственность за чужого ребёнка. Женщин, милф, понимаю тем более, – супружеский секс разочаровывает, а у многих в браке нет даже такого.

А тогда мы, конечно, осуждали. И Володьку в терминальной стадии спермотоксикоза, и дам этих переспелых, «гулящих». По молодости казалось, что, выходя замуж, обретаешь вечную любовь и пожизненную гарантию супружеского счастья, верности, страстных объятий, беззаботного смеха… чушь, да и только. Сейчас я точно знаю, что счастливый брак – ошибка выжившего, но ведь именно ошибки мы принимаем за образец, тебе ли не знать. А когда не получилось, кажется, что обязательно кто-то облажался. Увы… мы все виним своих родителей за то, что у них не получилось. И тёток этих винили за то, что они слабака дали, повелись на железобетонную арматуру и горячий пот того, кто их в ноль не ставит.

Тем не менее, Вовка был классным, наверное, без него бы и компания наша развалилась сразу после школы. Поэтому нам приходилось терпеть нескончаемый круговорот милф. Постепенно мы даже стали их нежно эксплуатировать, извлекать разумную пользу из неразумных слабых на передок су… ществ. В педагогическом загоне вчерашних школьников вкладывали мы в это дело даже некую мораль.

Началось всё ещё в трудовом, когда Вовка загремел в изолятор, и, как мы потом узнали, провёл лучшее лето детства с врачихой Татьяной Валерьевной, полной и усатой дамой двадцати восьми лет. Танюшкой, по понятиям юного любовника. Володька даже успевал по-братски опекать её шестилетнего сына Вадика; рыбачил с ним по утрам, учил набивать мяч, не удивлюсь, если и к школе пацана готовил, пока Танюшка делала перевязки пострадавшим на трудовом фронте.

Но сначала Вовке на голову загремело ведро с редисом, который мы по разнарядке пропалывали, затем прореживали, и наконец собирали. Собирали в вёдра, из вёдер ссыпали в деревянные ящики, а ящики уже грузили по машинам, таким, с крытым верхом…

– Кабриолет называется.

О-очень смешно, ха-ха… С кузовом. Ну вот, продолжаю, грузовички доставляли свежие овощи потребителю, а может, на базу везли подгноить и списать, не в курсе. Мы, конечно, строили разные криминальные догадки, почему этого опостылевшего нам сочно-розового редиса на совхозном поле завались, а в овощном – шаром покати, за каждой травинкой на рынок топай и втридорога переплачивай…

– Вы замечаете, что стали брюзжать, причём мелочно брюзжать. Это возраст, я понимаю, я уже давно с вами.

… Возраст. Я всегда думала, что именно у меня его не будет. Однако я начала рассказывать, почему ведро соприкоснулось с головой нашего славного бригадира Вовки. Мне кажется, это важно. Тогда у него крыша и поехала. Он, конечно, приняв достойный пост предводителя крепостных, просил величать себя Владимиром Владимировичем, не иначе. Как в паспорте, ну и как Маяковского, которому изо всех сил пытался подражать, косплеил, как бы сейчас сказали. Фактура позволяла, ну а что, вымахал под два метра за последний учебный год, стремительно, но уверенно, кроссовки – сорок пятый раздвижной… да уж, присказка из прошлого века, а как сейчас говорят?..

Стал бриться, первым из класса. Зачёсывал вороной чуб назад, артистически откидывая прядь со лба. Бейсболку тоже носил козырьком назад, – на волне горбачёвского флирта с американцами все буквально свихнулись на штатах, – и это было суперкруто.

Но главное, бригадир наш трудовой сам практически не работал. Говорил, далеко ему до земли-матушки нагибаться, а за нами присматривать в самый раз, по росту. Вован Вованович, – а именно в такое прозвище мы преобразовали его имя, – становился циркулем через грядку, одна нога тут, другая – там, и заслоняя собою полуденное солнце принимался декламировать стихи о советском паспорте, дополняя знакомые смыслы уморительно-похабными жестами. Мы же, покатываясь со смеха обречённо ползли за его тенью, успевая вытягивать из земли упругий редис, выкручивать зелёные хвосты и наполнять блестящие на солнце вёдра спелыми ярко-розовыми корнеплодами. А Вовка, делая антракт только на то, чтобы прикатить флягу с питьевой водой, первую черпалку выливал себе на голову, во вторую жадно впивался мясистыми губами.

Потом, когда мы все, утолив жажду, обессиленно разваливались на грядках, он снова вырастал в полный рост и подражая бразильскому плантатору Дону Леонсио командовал: «Чего разлеглись? Работайте, негры, солнце ещё высоко!» Мы надрывали животики от смеха, нехотя поднимались, но не выше четверенек, и расползались по полю, чтобы и дальше выковыривать опостылевшую редиску под вольную, фривольную даже, интерпретацию «Облака в штанах». Редиску, кстати, я до сих пор с трудом переношу…

– Хотите поговорить об этом?

Ха-ха ещё раз, да нет же, я о травме, черепно-мозговой. Ты меня нарочно перебиваешь?

Так вот… Нам нужно было ежедневно выполнять какой-то бездонный план. Мы загружали одну машину, и вот уже пустое дупло следующего оголодавшего овощевоза просило наполнить его отборным редисом. Мы выбивались из сил, пятнадцатилетняя школота со слабой сердечной мышцей и наивным мозгом, правда, уже отрастившая вполне себе взрослые тела. Буквально месяц назад мы завершили учебный год феерической постановкой Шекспира на языке автора, а теперь приобщались к физическому труду, рабскому, с нулевым кпд и отсутствием материального вознаграждения. Да, только не перебивай, был детектив с Виторганом и Джигарханяном в главных ролях, названия с ходу не вспомню, но там директор овощебазы роскошно жил и плохо кончил. Ох, как же мы желали высшей меры с конфискацией тому гаду, который наживался на эксплуатации детского труда.

Вёдра до машины пёрли, понятно, мальчишки, – сам главный и качок Виталик. Точнее, Виталик пёр, а бригадир подавал. «Вам ещё рожать!» – басом назидал Владимир Владимирович, подхватывая алюминиевое ведро. «В поле», – подмигивал добродушный Виталик, и мы в очередной раз бились в конвульсиях.

Принимал витамины Юрик, тоже не слабый физически, он стоял в кузове подле откинутого борта. Но то ли вдруг Юрка моргнул не в тему, то ли просто перегрелся парень и не вовремя ослабил хват, но ведро, повинуясь силе земного притяжения, прежде чем рухнуть, задело по касательной череп подающего. Володькин. Бейсболка, хвала американскому трофею, самортизировала жёсткость касания, так что потеря сознания была кратковременной, но, как оказалось, фатальной. Был человек, и нет человека. Мы его потеряли, именно в тот момент. Только тогда мы ещё не знали об этом. Просто Вованыч обмяк и красиво рухнул на рассыпавшуюся редиску. Прям кино: два метра Вовки на ковре цвета фуксии…

Однако уже через секунду он открыл глаза и жалобно затянул: «Отряд не заметил потери бойца и песенку эту допел до конца…»

Ага, прикалывается, значит жив. Владимир Владимирович тем временем выкатил глаза белками наружу, поднял вверх бесконечно длинные конечности, полежал секунду в позе дохлого таракана, подёргался, сложил «лапки» и жалобно пропищал:

Юношу стального поколенья

Похоронят посреди дорог,

Чтоб в Москве ещё живущий Ленин

На него рассчитывать не мог!

И под наши истерические всхлипывания умер уже по лошадиному, вытянув загорелую шею и откинув голову набок.

– Постойте, это же Егор Летов, его строки про бойца, мне кажется, вы потерялись во времени.

Да нет же, какой Летов, хотя свою аллюзию, актуалочку, на текст «Гренады» он создаст всего через пару лет. Это Михаил Светлов, даже не спорь. Разбуди меня ночью и напой, а я отвечу: «Яблочко-песня» на стихи Михаила Светлова, музыка Берковского. Нам смыслы под кожу загоняли. Но…

– "Новые песни придумала жизнь, не надо, ребята, о песне тужить", так?

Ого, да ты в теме. Именно так. А мы и не тужили, переврали наполнив полу-эротическим смыслом «Гренаду» и тут же затянули балладу о Щорсе, красном командире. Ты уже усвоила, – наше «потерянное» поколение чтит вождей, хотя и презирает. Ну а Щорс, тот же мем, чтоб ты представляла. Он повёл Красную Армию на борьбу с Белыми, и ура, наши победили. Но не навсегда, как мы через несколько лет узнаем. Поищи, песня героическая, строевая.

«Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве… Эх, по сырой траве!» – пели мы хором, этапируя Вовку в медпункт. А работа…

Да Щорс с ней!

– Простите, что снова перебиваю, но я не нахожу в вашем рассказе Елены. Ведь я связана именно с ней, но как раз её-то и нет.

Конечно, нет. Пока мы горбатились в поле, эта мажорка грела кости на Золотых песках покрываясь нежно-золотистым загаром. Не то, что мы, краснокожие жилистые колхозники с облупленными носами.

Вот только после Вовкиного умопомрачения мы на работу забили, вспомнив изящное французское слово саботаж. Саботажжж… превращает поле в пляж. Нас так же ежедневно вывозили в поле, мы расстилали на грядках мешковину и загорали. И, представляешь, никто нас за это не расстрелял. Даже вымпел дали, почётное третье место.

Опять я сбилась… просто пытаюсь в деталях вспомнить, когда и как в неё проникла эта стрела