Сети иллюзий

Mikle Voronov

Сети иллюзий

Расколотая страна

Глава 1: Расколотая страна (версия 1_16/2025_07_01_06:21 MSK)Михаил Воронов, новоиспечённый дембель, спрыгнул с подножки поезда Ташкент–Москва на Павелецкий вокзал 18 ноября 1988 года. Два года службы – от звонка до звонка, как говорят по блатному, а тут всё по уставу. Когда уходил в армию, Москва тонула в снегу, а теперь было тепло, хотя и не Ташкент с его 50-градусной жарой. В голове гудела радостная дембельская мелодия, но её перебивал девиз войск, которым он отдал два года жизни: «Кто ебашит в дождь и грязь – это доблестная связь». Михаил ухмыльнулся, протёр для блеска южные «афганские» ботинки и шагнул на перрон родной, но уже новой Москвы. Толпа гудела: цыгане предлагали «погадать», барыги впаривали кассеты, бомжи грелись у стен, бабки с авоськами толкались, менты с дубинками лениво следили за порядком. Запахи вокзала – смесь пота, дешёвого табака и мокрого асфальта – ударили в нос. Хотел заскочить на свой радиофак МАИ – РадиоВТУЗ, что недалеко от «трёх вокзалов», но передумал. Ташкентский арбуз для мамы и братишки оттягивал руки, да и что там ловить после казармы? Дома ждали родные, а институт подождёт.Пока шёл к метро – а идти-то почти ничего, – Москва обрушила на него перемены. Ларьки стояли плотными рядами, как баррикады: сигареты «Marlboro», спирт «Рояль» в ярких бутылках, жвачка «Turbo» всех цветов, джинсы, кассеты с «Терминатором» и «Эммануэль». Пацан в адидасовской куртке попросил «закурить», но, увидев южную форму, быстро слинял в подворотню. Рядом на картонке лежали журналы с полуголыми красотками – в казарме за такое душу бы продали. Но Михаил был ошарашен и сыт по горло всем этим: ларьки, барыги, чужой мир. Он чётко решил – метро и домой. У входа старуха толкала сигареты: «Бери, солдатик, не наши». Девчонка, явно с «замкадья», торговала жвачкой, а рядом пацаны играли на гитаре, и их голоса резали воздух:

– Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве, пожелай мне удачи в бою…

– Я бегу по выжженной земле, гермошлем захлопнув на ходу… Мой фантом взорвался быстро в небе голубом и чистом…

Михаил замер, слушая. Позже он не мог понять, как на площади трёх вокзалов в 1988-м играли «Мой фантом», если песня вышла позже. Но что было, то было – забыть такое невозможно. Гитаристы с их странными песнями остались в памяти как глоток чистого воздуха, единственное хорошее, что он увидел по возвращении из Советской Армии, которая скоро перестала быть таковой.Воздух вонял мокрым асфальтом, дешёвым одеколоном «Шипр», «Явой» и бомжами у стен. «Хоть что-то знакомое», – подумал Михаил с кривой ухмылкой, но тревога сжала грудь. Любимый учитель физики в школе рассказывал про квантовые парадоксы, а теперь этот мир сам стал парадоксом – сплошная квантовая неопределённость. Плакаты с Горбачёвым висели повсюду: «Гласность победит», «Прожектор перестройки светит всё ярче». На одном столбе кто-то обвёл генсеку пятно на лбу и кроваво-красными буквами написал: «МЕЧЕНЫЙ ИУДА». Менты сновали, подгоняя рабочих, которые пытались снять плакат. Мужик в спецовке сплюнул: «Народ правду видит». Другой прохожий пробурчал: «Иуда страну продал». Михаил замер. «За что я два года гнил?» – подумал он, сжимая кулаки.В метро спустился без проблем – проезд всё ещё пять копеек. Дедок-контролёр махнул: «Проходи, солдатик, заплатить тебе ещё много придётся в этой стране, и не только за себя». Михаил кивнул, но слова засели. В вагоне шептались о кооперативах, «видаках», дефиците. На стенах – плакаты «Перестройка – наше будущее», но кто-то замазал их краской. Михаил смотрел в тёмное окно и думал: «Будущее? Всё как частица в квантовой физике – то тут, то там, и хрен поймёшь». Он вспомнил школьного физика, старика с бакенбардами, который по странному абсурду был ещё и директором: «Мир – система, которую никто не смог взломать, но и никто не доказал, что это невозможно».Дом встретил теплом и уютом, забытыми за два года. Мама расплакалась: «Хоть живой…» Братишка насупился – привык без старшего. Михаил обнял их, но внутри было пусто. Два года в ТуркВО, на границе с Афганом, где он тянул провода в 50-градусной жаре, чуть не сгорел от зноя, а страна перевернулась. В учебке красили траву, сержанты «воспитывали» по ночам, а в степях он читал под фонарём про квантовые парадоксы. Неделю он запоем листал журналы «Радио» и «Техника – молодёжи», которые мама складывала в папки, и газеты. До интернета оставалось два года – только телевизор да бумага. По ящику Горбачёв талдычил про гласность, в газетах писали про кооперативы, очереди за водкой, слухи о ваучерах. Современной молодёжи такое не представить: без интернета, без мобил, только печатное слово и экран, где Меченый обещал светлое завтра, а народ сплёвывал: «Иуда». Михаил листал «Радио» и думал: «Если мир – симуляция, кто его кодит?» Он вспомнил статью про квантовую запутанность: «Частицы связаны, даже если их разделяет космос». Может, и его мечты связаны с чем-то большим?После недели чтения он понял: пока он гнил в казарме, страна изменилась до неузнаваемости. В 1986-м его, третьекурсника радиофака МАИ, выдернули из аудитории. Горбачёв одним указом отменил бронь, и два года жизни улетели в никуда. Как в байке про щенков: кидают на глубину – либо тонут, либо выплывают. Михаил выжил, но гражданка стала чужой. Кооперативы, «барыги», «шустрые пацаны» – новые слова резали слух. Мама твердила: «Учёба, диплом», но он чувствовал: это не главное. Злость накатывала волнами. В казарме он мечтал о компах, как у американцев, и о том, как взломать мир, если он – симуляция. Теперь эти мечты тонули в слякоти. Он вспомнил ТуркВО: 50-градусная жара, пот заливает глаза, сержант орёт: «Тяни провод, Воронов, или в яму!» Ночью, под фонарём, он листал книгу про квантовую физику, думая: «Если мир – код, я его хакну». Но реальность била: без бабла ты никто.Армия ещё сидела в нём, поэтому первым делом он поехал в военкомат. Военком, майор с пузом, которое застряло бы в любом окопе, ставя печать, напутствовал: «О любых изменениях в месте жительства, семейном положении сообщать не позже трёх суток. Как понял, сержант?» Михаил буркнул: «Так точно», но подумал: «Пошёл ты, пузатый, я два года отпахал, а ты тут жирок нагуливаешь». Военком добавил: «Не расслабляйся, страна меняется, ещё пригодишься». Михаил вышел, думая: «Пригодиться? Для чего? Для ларьков и барыг?» Теперь лохами казались все, кто верил в «гласность».В МАИ новый декан, с лицом холёного мажора, скривился: «Много вас, дембелей, этой осенью. Раньше по одному на группу, а теперь как бы дедовщину не развели». И добавил: «На экзаменах поблажек не будет, армия кончилась». Михаил сжал кулаки: «Знал бы ты, гнида, как мы там расслаблялись», – и еле сдержался, чтобы не вмазать. Декан сообщил, что НИИРП расформировали, и теперь Михаил отписан в НИИ Радиофизики – «это круче». «Круче, да?» – буркнул он, но подумал о старых друзьях, с которыми придётся попрощаться. Вернулся в институт, аудитории МАИ пахли мелом и сыростью, на партах – корявые надписи: «Нас е.ут, а мы крепчаем, потому что мы – Химчане» и «Вся Москва разрушена – осталось только Тушино». Михаил сел за парту и подумал: «Частушки на партах греют душу, но вернулся как будто в другой мир». Вспомнилось, как на радиофаке мечтал о квантовой физике, о компах, как у американцев. Теперь вместо компов – ларьки и барыги.В НИИ Радиофизики встретили серьёзные люди. Начальник отдела кадров, мужик с усталыми глазами, устроил собеседование: «Нам правильные люди нужны, особенно после армии. Времена не те, генсек… не как все, между нами». Михаил кивнул, но подумал: «Что он имеет в виду?» Начальник продолжил: «Оборонзаказ есть, но зарплата копеечная, а всё дорожает. Народ валит, остались пенсионеры да студенты». И добавил: «У тебя по ФАР специальность, а у нас крупнейшая в Европе безэховая камера для испытаний антенн». Михаил, ещё мечтавший о большой задаче, поплыл: «Крупнейшая в Европе?» А дальше понеслись перспективы от местного начальства: «Мы щас такую спутниковую группировку и ГЛОНАСС замутим, что GPS сама предложит влиться и стать её мелкой частицей». И ещё: «Михал Сергеич обо всём уже договорился». В общем, мечты, мечты – в чём ваша сладость? Мечты ушли, осталась гадость. Но это было чуть позже, и называлось скорее отрезвлением, чем чистой гадостью.Продолжение возможно следует…