Гадина

– Какие еще горы? – закапризничала Светка. – Кому ты мстить собрался, папик? Я сюда приехала не отроги покорять! А вино мы и в номере выпьем.

Все-таки Лермонтов накосячил. Не «со свинцом» получалось. А «с винцом». Гарик на Светке проверил.

Купердонов знал, что приехала покорять его секретарша. Он подошел и влепил Светке затрещину. Несильную, но отчетливую. Голова секретарши дернулась. Она вытаращила глаза.

– Эльбрус пойдешь смотреть. А?! Ты хоть раз в своей жизни Эльбрус видела? А если побежишь к своим урродбл…, с гайками в носу, то я тебе… Все твои ноги выдерну! Из одного места. Поняла? Ну!

Светка, как ни странно, не заплакала. Наоборот – восхитилась:

– Так бы сразу и сказал, папик! И бандана тебе идет. Хочешь – прямо сейчас?

Мазохистка. Ее лупишь – она возбуждается.

Светка, вихляя бедрами, отправилась в душ. Мыть «все свои ноги». И то, откуда они растут.

На рассвете отправились в горы.

Утренняя прохлада дальних отрогов омывала лица и пробиралась под куртки. Но с каждым шагом идти становилось труднее. Дорога, наконец, перешла в маршрут № 18, узкую тропку.

Она вилась среди деревьев и огромных валунов. Ошибиться в номере маршрута было невозможно. Указатель, узкая дощечка салатного цвета, похожая на ладонь, точно указывала направление тропы.

Через два тягуна они нагнали Зимнюю Вишню и поэтессу Галину. Обе, мама с дочкой, тоже порядком задохнулись, если судить по алеющим щечкам Альбины Константиновны. Но мама бодрилась.

– У вас нет с собой воды? – спросила Галина.

Купердонов протянул бутылку. Самому тоже хотелось прильнуть к горлышку. Во рту Купердонова никакой слюны не осталось. Сплошной наждак. Да и Светка облизывала сухие губы.

Мама запротестовала. Она двигалась по тропе в просторных, чуть ниже колен, шароварах-бриджах.

– Пить ни в коем случае нельзя!

– Почему?

– Надо перетерпеть. Не то обопьемся!

«Обопьемся» Альбина Константиновна произносила как «обопьемс-си». Зимняя Вишня. Из Воронежа, кажется, родом.

Купердонов знал такой эффект. По горным рейдам в Афганистане. Пить начнешь – не остановишься. То есть – не остановишь-сси. К тому же современные производители минеральных вод знали какой-то секрет. Чем больше ты пьешь их воду, тем больше хочется пить. Подсаливали, что ли?

Купердонов надеялся пешими походами в горы сбросить живот. Животик издателя предательской тыквочкой переваливался через ремень. Последние, наверное, лет десять. В минуты откровения он говорил Светке: «Как я его ненавижу!» Светка хохотала, шлепала папика по пузику и норовила припасть между колен. Пузо ей нисколько не мешало. В минуты ласки она называла живот Купердонова дебаркадером. Она говорила, что животик вообще-то – очень сексуально и возбуждает. Может, просто утешала Купердонова? Не совсем же она продажная эскортница…

Еще через полчаса подъема они услышали чье-то мерное топанье за спиной. Их догоняла живописная группа. Впереди шел старик-вольвятник, который предлагал Купердонову пятифан за Светку. Купердонова осенило: «Вот оно и приближается – дно кризиса». Абрек, несмотря на жару, шел в лохматой бурке и все в той же папахе. Но не в итальянском костюме, а в красных кедах китайской фирмы «Две звезды». Кеды – со шнуровкой и высокими голяшками. Чуть ли не до колен. За ним шагали двое молодых и тоже небритых горцев. Похожих друг на друга, как бывают похожими две горные вершины на горизонте. У небритых парней за спинами торчали дула автоматов. «Калаши, – засосало под ложечкой у Купердонова. – Три – на три. Три русских бабы и три джигита. Баб изнасилуют, а меня – в подвал…»

– Плохого-то в голову не бери, ну?! – на ходу гортанно крикнул старик. – На Кавказе в горы без оружия не ходим. Моя охрана. Конкуренты не дремлют. Сам знаешь. У меня десять бензиновых заводов. Сырец. И второй инфаркт. Приходько сказала – горы спасут.

«Ведь это – наши горы, они помогут нам!» – мелькнуло, совершенно некстати, в голове Купердонова. Он знал, что в Чечне когда-то нарыли много подпольных нефтяных скважин. Чуть ли не в каждом дворе крепкого хозяина. Качали насосами, очищали, продавали бензин в бутылях вдоль дорог. Говорили, что Кадыров навел порядок. Сырцом перестали спекулировать. Но, кажется, не все и не везде.

Старик в кедах недобро покосился на Светку.

Слава богу, в горы она надела тонкий свитерок «под горлышко». Грудь была закрыта. Но ягодки крупных, величиной с головку автоматного патрона, сосков выпирали через тонкую шерсть. «Вот ведь сука!» – опять подумал Гарик.

Женщины, две молодых и Зимняя Вишня, сгрудились на обочине. Купердонов вспомнил, что в рюкзачке у него лежит нож. Подарок офицеров-десантников. Булатовской стали. В ножнах. Помимо ножа, там притаились фонарик, бинокль и аптечка. Купердонов на любой пикник собирался основательно. Мало ли чего.

«Хорошо, что взял», – подумал Купердонов.

Он не поверил ни одному слову подпольного нефтяного магната. Слишком хорошо он их знал, этих «благородных» горцев. А старик-то непростой… Сидел, как чабан, в «вольвятнике». Оказался олигархом. Купердонов догадывался, что такое десять заводов бензина. Хоть в Турции, на тропах хитрого Эрдогана, а хоть и в Чечне.

Купердонов решил не сдаваться. А холодное оружие он полюбил еще в Афганистане. Метали штыки и ножи в чинары. В Чарикарской зеленке. Тренировались. Разведчики Баграмской дивизии брали его с собой на переговоры с духами.

Вольвятник с охраной пропыхтели вперед. Купердонов со спутницами их вежливо пропустил. Но абреки вдруг тут же тормознулись. Только пыль из-под копыт. Встали, как вкопанные.

Навстречу их разношерстной группе – Купердонов в бандане, старик в бурке и папахе, Светка с торчащими, как пули, сосками и дула калашей охранников – двигалась странная парочка. Странная, потому что женщина с бледным лицом, почти старуха, спускалась с горы с помощью инвалидной стойки. На колесиках. С двумя ручками. Ее поддерживал под локти худой и длинный парень. Лет двадцати пяти на вид. Жиденькая бороденка, достаточно мерзкий пушок под нижней губой, как у Светкиных пиндосов. Естественно – в ухе сережка. Штаны комбаты. С пузыристыми коленями и карманами ниже колен. Беспроводные наушники, эйрподсы. Еще один инфантильный представитель племени младого, незнакомого. На голову Купердонову. И старуха-инвалид. Старуха шаркала, пыля, по тропе кроссовками и тянула ногами, как ими тянут при ходьбе на лыжах.

Старик что-то спросил паренька. Тот ответил.

Кавказский олигарх крикнул Купердонову. Он предпочитал обращаться только к нему. Как мужчина к мужчине. Олигарх крикнул:

– Слушайте! Давай перекусим – ну? У него мама совсем больной. Второй час с горы идет. Пешком. Совсем усталость у нее. Ну! Позавтракаем вместе! Предлагаю. Как вы на завтрак посмотрите?

Отступать Купердонову было некуда. «Заманивает», – подумал он, но лишь развел руками. Человеком надо оставаться в любой ситуации.

С пояса, из-под бурки, старик извлек переговорное устройство. Не мобильный телефон, а какую-то навороченную трубку. Коротко и властно бросал слова. Рация запищала. Где-то рядом забухтел двигатель автомобиля. Сквозь разлапистые ветки деревьев Купердонов увидел темно-зеленое рыльце джипа. «Дизель, – определил Купердонов, – «Лендровер-Дискавери», третий. Капризная электроника».

Оказалось, тропа восемнадцатого маршрута змеилась вдоль основного шоссе. Охранники сбросили с плеч ремни автоматов. Приставили оружие стволами к деревьям и быстро спустились по склону к джипу. Снедь принесли в двух корзинах, укрытых цветастыми скатертями.

Пока охранники копошились внизу, Купер-донов один калаш незаметно для старика перекатил. Ногой задвинул в расщелину между валунами. Так-то оно надежней.

Выяснилось, что инвалидку зовут Аглая. Ее сына – Никодим. Редкие, вообще-то, по нынешним временам имена. У Аглаи синие губы и ногти. Порок сердца. Точнее, пролапс митрального клапана. И вообще-то она не старуха, всего каких-то сорок пять. Болезнь замучала. Даже роды в свое время не помогли, хотя врачи обещали исцеление. Сами они из староверческого села. Только вот Никодим от веры отбился.

В армии служил. А староверам оружие в руки брать нельзя. Так он телефонистом. В Моздоке, в штабе ОГВ(с). Теперь вот учится. В колледже связи. Ну и…

Аглая сетовала: сережка в ухе, тибетская бороденка, эйрподсы. Бесовство! А на Кавказ приехать лечиться – это он, Никодим, придумал. И правда полегчало…

«ОГВ-эс совсем неплохо, – думал Купер-донов, – ОГВ – Объединенная Группа Войск. Эс – сил. Неужели еще стоит группа в Моздоке? И телефонисты там нормативы по стрельбе сдавали тоже…»

– Ты стрелять умеешь? – улучив момент, спросил он у Никодима.

Никодим въехал, что называется, с полпинка.

– Я видел, как вы автомат прятали… Батальонная разведка – связист, сорок пятый полк ВДВ. Командировки в Сирию. Дембельнулся сержантом. Про ОГВ и телефониста я ей лапшу на уши вешал. Чтобы сильно не расстраивалась.

Он кивнул в сторону матери. Купердонов повеселел.

– Старика контролируй. И джип. А за зверьками я сам присмотрю.

Он показал глазами на двух небритых охранников. Те уже вовсю крошили на скатертях курицу, огурцы и помидоры. Светка с Галиной, что интересно, ловко помогали сервировать стол. Уже хихикали, реагируя на глупые анекдоты охранников. Русские телки.

Аглая и Альбина Константиновна сидели в тени, на разложенной стариком бурке. Он с ними о чем-то степенно беседовал.

Купердонов не удержался, спросил Никодима:

– А серьга для понта?

Купердонов ни разу не встречал разведчиков ВДВ, даже отслуживших, с серьгами в ушах. В глазах Никодима блеснула сталь, знакомая Купердонову по афганскому перевалу Саланг.

– Не парься, батя, – ответил Никодим. – У тебя бандана на лысине тоже для понта?

Купердонов понял: с Никодимом он не пропадет. Кураж, похожий на вчерашний, охватил Купердонова.

Гарик достал свой нож и стал им резать колбасу. Носатый нефтяник сразу обратил внимание на клинок.

– Слушай, какой кинжал… А? Где достал такой? Ну?!

Купердонов решил продемонстрировать возможности ножа. А заодно и свои тоже.

Светка восхищенно смотрела на папика. Удивительно, но пузико-дебаркадер куда-то пропало, словно его и не существовало в природе! Даже охранники, оторвавшись от копченых куриц, разинули рты. Купердонов метал клинок в дерево. Метал с бедра, с головы, через плечо, с поворотом, в прыжке… И вообще – с завязанными банданой глазами. Ни разу нож не упал на тропу. Свистел и с силой впивался в ствол. Купердонову хлопали. Вольвятник восхищенно цокал языком, подкатывал глаза под лоб и поднимал руки к небу. А Купердонов ведь не просто хвастался. Он хотел напугать своего потенциального противника. Он так думал про кавказцев – «потенциальный противник». Наконец сели за стол – теплый плоский камень, покрытый цветастой скатертью. Стол ломился от яств. Козинак, сыр, соленья, лобио, зелень, лаваш, копченая курица и подогретая на газовой горелке баранина. Шашлык тоже разогрели. Только русские могут есть шашлык холодным.

– Надо выпить чачи! – строго сказал старик.

И все сразу поняли, что да, действительно, надо выпить чачи. В девять утра. Женщинам налили кахетинского. Из пузатой бутыли, похожей на медицинскую. Желтенького вина. Слегка мутноватого. На бутыль кто-то приклеил бумажку из школьной тетради в клеточку: «Анализ мочи». С поставленным ударением над буквой «о».

Купердонов кавказский юмор оценил.

Гарика уже несло. Чачи? В девять утра? Да боже ж ты мой! С превеликим нашим удовольствием!

Светка посматривала на папика с укоризной.

Первый тост как хозяин гористой местности сказал вольвятник:

– Давайте выпьем за Аглаю и Никодима. За мать и за сына. Они нас усадили за стол. Пусть у нас у всех будут сыновья такими, как Никодим. Ну?! Иначе все мы свалимся в яму.

Старик строго посмотрел на Купердонова. И почему-то на своих охранников.

– Нам надо выпить за любовь детей к родителям. Пожелаем Аглае здоровья! Кавказ тебя вылечит. Не все ведь такие, как в «Нарзане», собрались… Есть и больные.

Здесь он покосился на Зимнюю Вишню. Вишня зарделась.

– Здоровья вам, дорогие гости Кавказа!

Дружно выпили. Даже Аглая пригубила.

Бензиновый олигарх не пил. Купердонов внимательно наблюдал. Чачу разливали из одной бутыли. Он тихо спросил старика: «А вы почему не пьете?» Старик так же тихо ответил: «Жить хочу. Выпью – умру! Врачиха наша – с дынями вместо титек – предупредила. Приходько фамилия. Знаешь, как выпить хочется с вами? Мамой клянусь!»

Да. Жить хотелось всем. Но и выпить тоже.

Второй тост опять говорил вольвятник.

Гарик заметил за ним одну особенность. Иногда старик говорил по-русски почти без акцента. А когда волновался – с горскими интонациями. Гарик не понимал, он ингуш или чеченец?

Второй тост оказался гораздо короче первого:

– Давайте выпьем за талант! Все видели, что он с кинжалом делал?

Вольвятник ткнул крючковатым, как его палка, пальцем в сторону Купердонова.

– На Кавказе так не каждый сможет. За тебя, дорогой! Мы кое-что тоже умеем… Давайте сначала выпьем!

Выпили.

Горец взял клинок. Покрутил его между пальцев, поцокал языком.

– Ты где так научился работать, а?

Гарик скромно ответил, незаметно подмигнув Никодиму:

– Спецназ ВДВ! Баграмская дивизия. Герат, Кандагар, Саланг…

Врал, конечно. Он и в атаку-то всего раза два ходил. Хотя с вэдэвэшниками дружил. И на караван они его брали.

Врал, потому что догадывался: настоящая опасность еще впереди.

Носатый старик остался в тонкой зеленой рубахе с двумя рядами пуговиц на груди, в свободных шароварах, заправленных в китайские кеды, и в папахе. Вышел в центр полянки с купердоновским кинжалом. В руках у одного из небритых молодцов-охранников появился бубен. Бубен зарокотал.

Старик стал демонстрировать манипуляции с ножом. Купердонов вспомнил. Прием владения холодным оружием назывался вольтижировкой. Если ты проделываешь все это, сидя верхом на коне. Только кавказцы владеют удивительным искусством игры ножом.

Клинок мелькал перед лицом олигарха все быстрее и быстрее. В такт ударам бубна. В нескольких миллиметрах от глаз и щек. Казалось, еще мгновение – и нож чиркнет по лицу. Оставит свой кровавый след. Одновременно ноги бензинового князя выделывали немыслимые па. Он молодел на глазах. Бубен рокотал все быстрее.

Гарик видел, с каким восхищением Светка смотрела на горца. Она то вскрикивала, то прижимала платок к губам. Казалось, еще мгновение – и она сама пустится в пляс рядом со старым, но не потерявшим удали джигитом. Наконец танец с ножом достиг апогея. В недобром предчувствии у Купердонова сжалось сердце. Чуть ли не перевернувшись через голову, вольвятник гортанно выкрикнул что-то наподобие «Гха!» и метнул нож. Свистя и рассекая пространство над головами зрителей, нож воткнулся в то самое дерево, на стволе которого демонстрировал свое умение Купердонов. Нож вошел в ствол чуть ли не на половину клинка. Вот тебе и инфарктник!

Началось что-то невообразимое. Все повскакали с мест. Каждый норовил обнять старика. Один из охранников пустился в пляс. Второй на бубне наяривал лезгинку. Купердонов наливал чачу и совал стакан в руки чеченца. Потом он бросился к дереву и стал выдергивать нож из ствола. Нож не поддавался. Гарик упирался в ствол ногами. Падал. И вновь вскакивал. Его лысина блестела на солнце. Бандану потерял.

– Твой! – кричал Купердонов. – Дарю! Твой навеки!

– Нельзя! – отвечал старик. – Коня, невесту, саблю – никому! Мы будэм покупат твой кынжал! Отдаримся!

Из «Лендровера» тащили доллары, невообразимо толстую пачку денег! Котлету. Старик яростно вращал белками глаз и орлом поглядывал на Светку. Он уже вовсю пил чачу. Светка произносила тост. За настоящих мужчин и дружбу народов. В джипе на полную мощь врубили диск певицы Ваенги. Ваенга пела: «Тайга! Да километры… Звезда еле светит…» Аглая танцевала, болезненно волоча ноги. Два небритых охранника помогали ей двигать стойку на колесиках. Зимняя Вишня плясала с водилой джипа, еще более пузатым, чем Купердонов, кавказцем. Он танцевал в стоптанных плетенках на босу ногу. Но с благородной сединой в волосах. Все его звали Игорь. Тезка Купердонова. На Кавказе – Игорь? Наверное, все-таки какой-нибудь Имран. Или Ибрагим. Никодим, разрушитель веры, вовсю клеил поэтессу Галину. Галка хохотала так, как будто ее щекотали под мышками. Кахетинское и чача лились рекой.

Стремительной горной рекой.

Гарик откинулся на теплый камень. Облака, вершины деревьев и снежные пики далеких гор закружились в глазах и слились в сплошном хороводе. Он закрыл глаза… Но успел приказать себе: «Не расслабляться! Все самое страшное сейчас только и начнется. По закону подлости. И зачем же я так нажрался? В жопочки!»

Огромным усилием воли он поднял голову и разлепил веки. И увидел… Лучше бы Купердонову такого не видеть никогда.

Вольвятник овладевал Светкой в тени того самого дерева, в ствол которого Гарик метал клинок. Овладевал на своей кавказской бурке.

Самое отвратительное… Купердонов понял, что секретарша отдается джигиту… Да почти что по любви! С неведомой издателю страстью. Гарик видел ее лицо. Светка прерывисто дышала и протяжно постанывала. Подкатывала и закрывала глаза. Изгибалась. Старик взлетал орлом. Как гордое исламское знамя, зеленая рубашка горца трепетала на его худом и жилистом теле.

Купердонов заскрипел зубами и отвел взгляд. Боже! Из придорожных кустов внизу откоса вылетела широкополая шляпа Вишни. И ее льняные бриджи. Ошибиться никак нельзя. Следом – стоптанные плетенки водителя джипа. Седой Игорь-Имран открыл дверку «Лендровера» и попросил пожилую даму облокотиться на сиденье. Что с охотой и проделала Альбина Константиновна.

А ведь приехала почки и сосуды чистить. Имран тоже повизгивал… Он Зимней Вишне, в принципе, в сыновья годился. «Лендровер-Дискавери» покачивало с боку на бок. «Вес джипа – 2 тонны 800 килограммов», – отметил как-то между прочим, про себя, Купердонов. Никодим теперь тоже не боец. В смысле – отстреливаться от горцев он уже не сможет. Поэтесса Галка гарцевала на разведчике. Один эйрподс торчал у нее в ухе, другой – в ухе Никодима. Скакали в такт. Иногда поэтесса откидывалась назад и щекотала Никодима… Теперь уже хохотал старовер, предатель веры.

Но самое страшное видение еще поджидало Купердонова.

Аглая…

Две бессильно лежащие, с отчетливо видными синими жилками, ножки. И два самца-охранника. Близнецы-братья. Серийные насильники. Сексуальные маньяки. Смотреть на такое было выше его сил. Свальный грех, прости меня, Господи, на поляне, у тропы номер восемнадцать. Купердонов слегка привстал. Нащупал рукой нож. Клинок оказался рядом. Замахнувшись как можно шире, Гарик метнул нож в мелькающее перед глазами зеленое пятно, то есть в спину старика-нефтяника. Но то ли сильно опьянел, то ли от волнения подвела рука, нож ударил не лезвием, а рукояткой. Старик подхватился и рванул в сторону. Светка, выпучив глаза, визжала:

– Что ты творишь, дебаркадер? Я ведь полюбила его всей своей душой!..

Купердонов перекатился за валун, схватил припрятанный автомат и ударил очередью. Сквозь зубы он напевал: «Погиб поэт, невольник чести! Пал, оклеветанный молвой… С свинцом груди и жаждой мести, поникнув гордой головой!» Вспомнил! Он все теперь вспомнил: «Не вы ль сперва так злобно гнали его свободный, дерзкий дар? И для потехи раздували чуть затаившийся пожар!»

Купердонов знал, что теперь он остался один. В целом мире. Он и его затаившийся пожар. А за спиной вся Россия! И помогал ему в схватке только Лермонтов. Михаил Юрьич. Его свободный, дерзкий дар.

Короткими очередями он согнал в кучу, на край поляны, участников оргии. Перевел рычажок на одиночные выстрелы. В принципе, он стрелял из калаша всего два или три раза. И то на учебных стрельбищах. И вот, поди ж ты, получилось!

Он знал, что ему сейчас нужно делать. Одиночными Купердонов ударил по бензобаку джипа. Раза два или три промахнулся. Наконец пуля попала прямо под горловину бака. Клубы малинового пламени и едкого дыма накрыли склон и поляну, где разворачивались трагические для Игоря Ивановича Купердонова события. А для кого-то ведь они были и не очень трагическими.

Взрыв был такой силы, что Гарика подбросило. Он ударился головой о камень. И… проснулся! Голова гудела, как жбан. Изжога поднималась волнами. Со дна живота твоега. Или – как там, в Писании?

Купердонов не понял, сколько же он проспал. Минут двадцать, час? Мутному взору Гарика открылась следующая картина.

Два небритых молодых охранника, лениво переругиваясь, играли в нарды. Все женщины спали на расстеленной бурке в тени бука. Инвалидка Аглая посередине. Олигарх-старик стоял на краю каменного обрыва, скрестив руки на груди и вперив взгляд в горизонт. На поясе у него висел нож Купердонова. Никодим дремал, привалившись спиной к стволу дерева. В ушах у него по-прежнему торчали наушники без проводков.

Гарик скосил глаза. На заднем сиденье джипа спал второй, кавказский, дебаркадер – водила Игорь. Тот самый, Имран. Из приоткрытой дверки торчали его ноги в плетенках.

Почему-то Гарик страшно обрадовался, увидев плетенки кавказского Гарика. По поляне, пощипывая молодую траву, бродил белый конь. Под седлом и в уздечке.

Купердонов встал и, извиняюще разводя руками, подошел к старику.

– Слушай, тебя как зовут, а?

– Ахмет. Для вас мы всегда – Ахмет… Ты уже называл меня Ахметом. А вообще-то я Абдурахман Айтыкович! Слушай, Абрамыч, почему вы, русские, такие? Ты думаешь, я не видел, как ты автомат прятал? А кинжал подарил! Такой кинжал… Ну?!

Он тронул рукоятку ножа, висящего на поясе.

Больше всего Купердонова удивила не зоркость старика, а то, что он называл его выдуманным отчеством Абрамыч. По существу давнее прозвище Гарика – Абрамыч.

«По пьяни проболтался», – понял Купер-донов.

Дело в том, что настоящее отчество Купердонова – Иванович. Игорь Иванович Купер-донов. А дурацкое Абрамыч приклеилось, как прозвище. Теща Купердонова, сибирская бабка-командирша, слушала, как прощаются, уходя, друзья с ее зятем. После большой гулянки. И называют его Иванычем. «Пока, Иваныч!», «До встречи, Иваныч…» Теща была уже навеселе. Выбрав короткое затишье, она тихо, но так, чтобы услышали все, внятно сказала: «Да какой он Иваныч! Он Абрамыч!»

Все расхохотались. И теща тоже. Она, конечно, вкладывала в ремарку свой, с намеком, потаенный смысл. Но с той поры приклеилось – Абрамыч да Абрамыч. Гарик даже сам себя иногда так называл.

– Не обижайся, Айтыкович! Все у нас путем. Чача осталась?

Чачи осталось много. Не считая кахетинского.

Лысина Купердонова обгорела до малинового жара. Он уснул без банданы.

– Слушай, Айтыкович! Что за коняга бродит по лагерю? – спросил Купердонов и шумно выдохнул.

«Первая – пошла!», как говорят в десантуре. Чача обжигала. Ее богатое пламя сразу же поглотило маленький, но настырный огонек изжоги. Абдурахман осуждающе поцокал языком:

– Ничего не помнишь! Во сне кричал, зубами скрежетал… Нож свой все время хотел метать. В меня, что ли, своего кунака? Ну?! Тут – не коняга, Абрамыч! Тут такой лошадка, белой масти, фактически – жеребец. Зовут Абрек. Наш ответный подарок. Денег за кинжал ты не брал. Мы тебе конь подарили! Свою Светку в Москву на Абреке повезешь. Белой женщине – белый лошадь! Ну?!

Довольный собой, Айтыкович опять с большим значением посмотрел в сторону охранников, явно прислушивающихся к разговору, и засмеялся. А потом сокрушенно, как и Купердонов, развел руками:

– Молодежь совсем забыла горские законы… Вон сидят мои сыновья. Однояйцевые близнецы, понимаешь! Шамиль и Усман. Учиться не хотят – хотят в горах бандитничать. Слушай, Абрамыч! Ты говорил, в Москве всех знаешь. К Путину ходил! Пристрой их в нефтяной университет Губкина, а? Десять заводов кому оставлю? Бандитам?!

Небритые охранники насупились и перестали играть в нарды.

Гарик поморщился. Он понял: нагородил по пьяни. К Путину он ходил… Один раз фотографировался с Путиным. И то в третьем ряду, из-за спины Нарышкина выглядывал. На какой-то конференции обсуждали выпуск исторической литературы в стране. Гарика пригласили как автора оригинальной серии ЖОП.

Устроить сыновей в нефтяной институт пообещал. Ему снова стало хорошо. Чача прижилась. На белого коня Купердонов смотрел с испугом. Он же, наверное, стоит миллион? Но ведь теперь-то не сон? Белый лошадка Абрек бродит по склону. Щиплет травка. Подарок белокурой женщине Светке. И куда я его дену в Москве?

Словно угадав мысли своего кунака Абрамыча, Абдурахман Айтыкович пояснил:

– Наш дед, Айтык Шамильевич, известный на Кавказе заводчик. Русский царь брал его лошадей для гвардии… Мы теперь конюшню на старом заводе открыли. Возрождаем семейную традицию.

Купердонов ехидно (опять уже закосел) подумал: «Знаем мы ваши традиции. Не мытьем, так катаньем… Сильно Светку отобрать хочет!» Но вслух сказал другое: