Эпоха песка: книга I

Ермолай Кошарный

Эпоха песка: книга I

Глава первая. Явь

Из всех бедствий, что когда-либо ниспосылались на многострадальную землю, нет более жестокого и разрушительного, чем война. Она подобна древнему змею, приползающему в сады человеческого благополучия, чтобы отравить их ядом ненависти и разрушения. В её чреве, словно демон величайший, зреет сам человек – создание, наделённое разумом, но погрязшее в безумии. Война пробуждает в нём самые тёмные стороны души, высвобождает потаённые инстинкты, превращает творца в зло. И разрушение идёт за человеком, как неотступная тень следует за телом под палящим солнцем. Оно не знает пощады, не признаёт границ, не ведает милосердия. Огонь превращает цветущие долины в выжженную пустыню, обращает в руины величественные города. В её вихре кружатся осколки разбитых судеб, крики раненых, плач вдов и сирот. Война – это воплощение самого страшного кошмара, который только может породить человечество. И в этом безумии, в этом океане крови и страданий, человек сам становится орудием своего уничтожения, воплощая в реальность самые мрачные пророчества о конце света.

В тот миг, когда первые колокола бытия коснулись моего сознания, я пробудился. Звук, словно живой гимн, проникал в каждую клеточку моего тела, ласкал барабанные перепонки и тревожил самые потаённые струны души. Мои глаза, ещё не привыкшие к зрелищу, открылись навстречу неведомому.

То, что предстало передо мной, не было видением мудреца, познавшего тайны мироздания. Нет, это было видение младенца, чья плоть ещё не научилась облекать мысли в слова, но чья душа уже предчувствовала надвигающуюся бурю. Я оказался заключён в объятия – тёплые, но исполненные трепета. Кровь струилась по рукам, подобно алым ручьям, омывая безжизненную, пепельную землю, где некогда буйно цвела зелёная трава.

Небеса над головой стонали от боли. Сирены, разрывая тьму своим пронзительным воем, тонули в оглушительном грохоте и ослепительных всполохах. Земля содрогалась, словно живое существо, охваченное страхом, а над ней клубились вихри из сажи, слёз и невыразимой боли. Взрывы, подобные смертоносным язвам, вспухали в темноте, а огненные когти ракет терзали небесный свод, устремляясь к горизонту, где свет давно погас.

В этом хаосе заиграло эхо, и облака с дымом запели арию. Огонь двигался в такт с хором невидимых голосов. И вдруг, среди тьмы и пепла, произошло нечто иное – ослепительная вспышка, подобная дыханию мира. Она расцвела в небесах и пронзила их белым копьём такой силы, что всё замерло в благоговейном ужасе. На краткий миг стихли все звуки, умер ветер, и даже сама смерть, казалось, затаила дыхание.

Песок начал сыпаться с небес, словно прах древних империй, погребая под собой безликое зло. И мой сон начал таять, подобно дыму, тени или листу, подожжённому пламенем забвения.

Но сквозь это ослепление проступил его образ – юноша с волосами белыми как пепел. Он стоял, исполненный молчаливого света, ветер колыхался об его обнаженное тело. Каждый его жест пробуждал во мне воспоминания о чём-то древнем, давно забытом. Его глаза были бездной, из которой веяло глубокой тишиной, а голос – недосягаемой волной, чей звук не долетал до слуха, но касался души, вибрировал в ней и нагонял неизъяснимую тревогу.

Он умолк, и вместе с песком его образ начал таять, уносимый ввысь, в чертоги забвения. Осталась лишь пустота – безмолвная, вязкая, как мрак между мирами. Я тянулся к ней, но она, подобно эфиру, ускользала меж пальцев, оставляя лишь горькое послевкусие.

Пробуждение пришло внезапно, без малейшего отзвука сновидений – подобно утру, которое не приносит желанного облегчения. С первых дней моего существования сны являлись мне не просто отдыхом, но мучительным восхождением по отвесным утёсам памяти и пророческих видений.

Я лежал в своём ложе, укутанный в изношенную ткань спального мешка, и вслушивался в монотонное гудение жароотвода. Этот древний механизм, напитываясь влагой, дарил спасительную прохладу среди невыносимого зноя. Иногда холод был настолько сильный, что на тканях оседал иней, создавая причудливые узоры на поверхности палки.

Напротив меня, словно высеченное из камня изваяние, восседал Калибан. Его фигура была закутана в многослойные ткани, а лицо скрывала маска, напоминающая мутное зеркало. В её глубине отражался тусклый свет, исходящий от жароотвода, создавая игру теней.

– Опять он? – раздался его голос – хриплый, глухой, словно рождённый не человеческой гортанью, а дыханием самого железа.

– Да, – ответил я, не отводя взгляда.

Калибан с самого начала относился ко мне с настороженностью, порождённой моей необычной природой – тем даром, что позволял мне видеть то, что недоступно другим: образы минувшего и обрывки грядущего. С тех пор как он обнаружил меня в мрачных недрах пещер старого мира, я оставался для него существом странным и непонятным. Даже я сам не мог с уверенностью сказать, было ли это благословение или проклятие – этот дар, разделивший мою жизнь на до и после.

Я откинул полог убежища, и ржавые застёжки протестующе заскрипели, уступая напору наступающего рассвета. Узкая полоса красного света рассекла голубую тьму, и внутрь хлынул горячий воздух, пропитанный запахами песка и камня – ароматами древнего мира, который когда-то был иным.

Калибан поднялся, вытянувшись подобно чёрной тени, и встал за моей спиной, словно страж, охраняющий не только моё тело, но и тайны, скрытые в глубинах моего сознания.

– Пора, – сказал он, глядя в ночь, которая медленно отступала.

И мы вышли.

Алый свет разливался над бескрайними дюнами, окрашивая пустынный пейзаж в оттенки пламени. Дальние горы, чьи вершины заострились подобно смертоносным клыкам, вспыхнули в лучах восходящего солнца заревом. Песчаные гребни, занесённые ночным ветром, колыхались, словно волны на застывшем море, создавая причудливый танец песков под утренним небом.

Лёгкое дыхание рассвета нежно шевелило редкие, но удивительно упрямые растения, которые, словно герои древних легенд, сумели пробиться сквозь толщу безжалостного песка. Их хрупкие стебли, казалось, хранили в себе память о временах, когда эта земля была плодородной и щедрой.

Здесь, в краю, где некогда простиралось буйное многообразие народов, где кипела жизнь и расцветала культура, теперь безраздельно царили безмолвие и одиночество. Пустота поглотила былые цивилизации, оставив лишь призрачные следы их существования. Была ли жизнь прежде лучше? Этот вопрос терзал умы немногих выживших, но ответа на него не ведал никто.

Только древние легенды, бережно хранимые старцами и передаваемые у костров из уст в уста, хранили память о величественных городах, возносившихся к самым небесам, о бесконечных дорогах, которые петляли через целые континенты, о бескрайних морях, чьё убаюкивающее пение могло бы успокоить самые тревожные души. Теперь всё это – лишь миражи, призраки былого величия, тающие в раскалённом воздухе пустыни.

Остался лишь Последний Город – оплот человечества, приютившийся у подножия гор. Там люди всё ещё собирались на советы, всё ещё верили в надежду, всё ещё хранили искру жизни в своих сердцах. Но путь к нему был долог и тернист, усеян опасностями и испытаниями.

А солнце, хотя и поднималось над горизонтом, грозило принести с собой новую бурю. Красные облака, похожие на раны на теле небес, уже кишели вдалеке, бросая в горизонт молнии. Эта буря могла уничтожить всё живое, даже то, что было надёжно укрыто тканью и маской, превратив мир в ещё более безжизненную пустыню, чем он был сейчас.

Мы двигались в полном молчании. Песок, словно живой организм, шуршал под тяжёлыми шагами, и лишь редкие порывы ветра, подобные вздохам, нарушали это безмолвие. Наши костюмы, изношенные временем, но всё ещё крепкие, служили надёжным щитом от губительного дыхания пустыни, от её безжалостной жажды поглотить всё живое.

– Вон там, – произнёс Калибан, протянув руку, чьё запястье было тщательно укутано в плотную ткань. – Древняя тропа, но верная. Мы обогнём хребет и сократим путь вдвое, пройдя через врата.

Я молча кивнул, ибо этот путь был мне хорошо знаком. Тропа вела нас сквозь аномалию – место, где природа словно обнажила свои вены, а законы мироздания склонились перед искажённой волей прошлого. Здесь когда-то пытались создать оружие, способное усмирить Пустых – существ, явившихся внезапно и остающихся столь же непостижимыми для человеческого разума. Та попытка закончилась катастрофой, и само пространство разорвалось, словно ткань, пронзённая острым ножом.

Пещера, или врата, как её прозвали местные, зияла среди камней подобно пасти громадного древнего животного. Её вход был изогнут спиралью, словно сама земля поддалась безумному танцу разрушения, оставив после себя этот зловещий след.

– Явь, помнишь? – тихо, почти шёпотом, спросил Калибан. Его голос оставался твёрдым, но я знал – тревога сжимала его сердце стальными тисками.

– Не говорить. Не касаться. И главное – не нападать, – повторил я слова древнего предостережения, ставшего для нас законом выживания.

Он кивнул в знак согласия, и мы начали спускаться вглубь пещеры, где каждый шаг мог стать последним, а каждый шорох – предвестником неведомых опасностей.

Тьма, плотная и вязкая, обволокла нас, поглотив, как вода поглощает того, кто погружается на глубину. Под ногами не хрустел песок – лишь гладкая поверхность, будто выточенная из чёрного стекла, простиралась перед нами. Наши шаги отзывались странным эхом, словно мы оказались не в обычной пещере, а в чертогах иного, неведомого мира, где законы реальности искажались в образах.

Внезапно из предплечья Калибана вырвалась Длань – удивительное создание, походившее на человеческую кисть, но наделённое собственной волей и разумом. Это странное существо, словно ожившая плоть, повиновалась приказу своего хозяина. Прозрачный, туманный шар взвился вверх, вспыхнул ослепительным светом и разогнал тени, разметав их по углам сводов, словно испуганных птиц.

Длань ловко подхватила шар, и его сияние озарило стены пещеры – не каменные, как можно было ожидать, а удивительно гладкие, с радужными отблесками, будто в самом сердце земли застыла капля звезды. Свет выхватил из тьмы узоры, которые словно пульсировали в такт с биением неведомого сердца.

Под нашими ногами простирался прозрачный лёд – без единой трещины. Но в его глубине, словно в памяти самого мира, хранились осколки прошлого: покорёженная техника, клочья истлевшей ткани, искривлённые балки конструкций и застывшие тела тех, кто был застигнут в момент своего последнего вздоха, словно запечатлённые древним заклятьем. Всё здесь дышало страхом и могуществом, от которого замирало сердце.

Мы продвигались медленно, почти бесшумно, каждый шаг давался с трудом, будто окружающее сопротивлялась нашему присутствию. Я чувствовал, как пульсирует воздух вокруг, как сама пещера наблюдает за нами – без глаз, без лица, но с волей, настолько чуждой человеческому разуму, что это вызывало первобытный страх.

И вдруг… свет погас. Мгновенно, без предупреждения, словно кто-то невидимый щёлкнул выключателем мироздания. Тьма стала абсолютной, плотной, осязаемой, и в этой тьме затаилось нечто, от чего кровь стыла в жилах.

Всё исчезло в одно мгновение. Ни следа Калибана, ни сияния сферы Длани, ни очертаний стен, ни твёрдой поверхности под ногами. Лишь абсолютная пустота – великая, звенящая, поглощающая сознание. И я – парящий в этой бездне, бесплотный, словно выдернутый из собственного тела, лишённый всякой физической формы.

Позади – едва уловимый шорох, от которого повеило холодом.

Шепоты… Их не было, но они звучали в самом пространстве, в ткани реальности. Говорили без слов, передавая мысли напрямую. Молили без мольбы, взывая к чему-то глубоко спрятанному в душе.

И тогда появились они – фигуры без лиц, окутанные мраком. Их присутствие сопровождалось гремящим завыванием, от которого вибрировало все в нутри. Они пели свою песню, пленяя сознание. Их тела пульсировали, словно дым, словно ткань, сотканная из самой черноты и ветра, из материи страха.

Одна из них приблизилась. Пустые – они коснулись меня. Холод пробежал по коже еще сильнее, не проникая внутрь, но обнажая самые потаённые мысли. Их руки – или то, что заменяло их – проходили сквозь броню, касались самых костей, словно исследуя саму суть моего существования.

И тогда пришла боль. Но не та, что кричит и рвётся наружу, а иная – та, что приходит после, тягучая, чуждая всему человеческому. Я видел, как кожа сходит с моего плеча слой за слоем, как мышцы лопаются, словно перезревшие плоды, и кость трескается, будто сухая ветка.

Моя рука – моя собственная рука – осталась в их объятиях, а я провалился вниз, сквозь хрустальный пол, в бездну, разверзшуюся подо мной.

Ввысь уносился едва заметный огонёк света – последнее свидетельство реальности. Всё остальное поглотила тьма, древняя и всепоглощающая, готовая стереть саму память обо мне.