Мое солнце взойдет

Юлия Ермакова

Мое солнце взойдет

Я родилась в день, когда весь мир отходил от празднования Нового года и в воздухе витал запах мандариновых корок, алкоголя и не слишком свежих салатов. Именно в эти дни в моем городке самыми частыми были фразы: «Кому готовила! Ешьте, пропадет!» и «Ну будь человеком, налей хоть сто грамм». Унылое серое небо, кусочек которого я увидела в окне, пока кто-то неистово тряс меня и шлепал по попе, как будто сразу давало понять, что прекрасного здесь ожидать не стоит. Получив очередной звонкий шлепок, я поняла, что настало время оповестить о несогласии с их методами и что есть сил заорала. Со словами: «Дал Бог мамашу», меня, как флаг, водрузили на тощую грудь моей матери. В лотерею по распределению родителей я, однозначно, не выиграла. Мама равнодушно смотрела на меня. На выписке так же равнодушно забрала врученный без какого-либо торжественного напутствия кулек и мрачно вышла на холодный январский воздух. Краем глаза я заметила цветные воздушные шары и мужчину в меховой шапке набекрень, с замерзшим букетом в руках. Он схватил свой кулек с голубыми лентами и пошатываясь пошел к машине. Позади, смеясь, бежала маленькая толстенькая женщина.

Нас никто не встречал. Не было ни шаров, ни цветов, ни, хотя бы мужчины в меховой шапке.

Мы долго ехали в трясущемся автобусе, мать положила меня на сиденье и слегка придерживала рукой. Тетки в автобусе неодобрительно шептались между собой. В автобусе было холодно, и когда мой нос уже окончательно замерз, автобус остановился и мы вышли на морозный воздух. Мать накрыла меня с головой, стало немного теплее.

– Родила что ли, Катька? – услышала я женский голос из-за забора.

Мать промолчала, со злостью толкнула калитку и прошла в дом. В доме было едва ли теплее, чем на улице. В воздухе витал запах разлитого спиртного, а на кровати прямо в сапогах спал мужик.

– Вставай, скотина, – мать со злостью толкнула спящего в бок.

– Катька, – заискивающе сказал мужчина, а мы тут праздник отмечали. А ты чего уже вернулась?

– Принимай, – мать всунула ему в руки конверт с ребенком. – Выпить есть че?

Мужчина бережно положил кряхтящий сверток на кровать и суетливо забегал по холодному дому в поисках спиртного. Нашел недопитую бутылку, достал огурец из банки и с сожалением посмотрел на ребенка.

– Ну чего ждешь! Наливай!

В дверь вошла статная женщина.

– Катерина, что же ты делаешь! Только дитя в дом принесла, чем кормить будешь!

Но мать уже ее не слушала, она окунулась в свой мир, в котором она была семнадцатилетней отличницей, гордостью всей деревни, ведь то, как она пела показали по телевидению, назвав чудом маленького городка.

– Катька, ополоумела ты совсем что ли, у тебя дите все мокрое и горит, ты что же ее из роддома с температурой притащила?

Женщина схватила ребенка и быстро выбежала из дома. Никакой реакции от матери не последовало, и я с радостью покинула дом на руках этой чудесной женщины. Светлана Ивановна стала моим ангелом-хранителем. С удивительной любовью она выхаживала меня в дни болезни, кормила и пыталась вырастить из меня человека. В своих мечтах я представляла ее своей мамой,такой доброй и теплой, готовой обнять, даже когда соседи приводили меня с моим другом Сашкой после очередной нашей шалости. Почему-то приводили они нас к ней, а не к матери.

Своих детей у Светланы Ивановны не было, а если и были – никто их никогда не видел. Собственно, откуда она появилась в нашем городе – никто не знал. Соседки сплетничали, что пришла она из новых высоток, а в этом доме раньше жила ее бабка, но сама она о себе ничего не рассказывала.

Как я уже сказала, счастливый билет в родительской лотерее мне не достался и пришлось довольствоваться тем, что есть. Мать пила практически каждый день, в особо загульные дни, когда она, спотыкаясь искала остатки спиртного и кроме этой цели другую поставить себе не могла, Светлана Ивановна забирала меня к себе. Как-то раз я не выдержала и сказала ей, что ненавижу свою мать, Светлана Ивановна погладила меня по голове и сказала: «Когда-нибудь ты ее простишь». А я знала, что не прощу, за то, что другие дети избегали меня, за то, что чувство голода было практически постоянным спутником, за то, что мать ни разу не обняла меня, а я искала причину в себе.

Однажды, со злостью я спросила ее: «Зачем ты пьешь каждый день?».

Мать посмотрела словно сквозь меня и ответила заплетающимся языком: «У каждого человека есть две даты. А я не знаю, когда моя дата. Вот и пью каждый день, чтобы не пропустить».

Лето заканчивалось, дети хвастались покупками к школе, яркими рюкзаками, которые в тайне от родителей выносили из дома, пахучими фломастерами, мне понюхать не давали, но я видела, с каким наслаждением они нюхали яркие мягкие кончики. А я могла похвастаться только синяком в виде солнца, который получила, свалившись из окна на колесо сломанной садовой тачки, когда в очередной раз сбегала от пьяных разборок матери с новым кавалером. Но, конечно, мое новое приобретение, даже в виде солнца, не могло никого впечатлить.

– Девочка, здравствуй, – раздалось за забором. – А мать где?

Удивительно, но в наш дом нашел дорогу кто-то еще кроме маминых алкашей и соседки Светланы Ивановны. За тем, что осталось от забора стояла целая делегация в форме.

– Че надо? – раздался голос матери.

– Ну веди, – грозно сказала самая высокая женщина, – показывай условия проживания ребенка.

И не дожидаясь приглашения пошла в сторону дома.

– Где холодильник?

– Мне в него самой лечь? Чего я в него ложить буду?

– Не ложить, а класть, – придавила ее взглядом высокая командирша.

– Ну класть, – мать на удивление спокойно согласилась.

Женщина брезгливо окинула взглядом комнату, положила какие-то бумаги на липкий стол.

– Собирайся, ребенок, – устало сказала она. Мать сидела на продавленном диване и молча смотрела на грязные половицы. – Собирайся, – повторила женщина, – я тебя на улице жду.

Я вышла вслед за ней. А что мне собираться, мое добро всегда при мне. Единственные сандалии, панамка с надписью «Константин», которую ветром принесло в наш огород и прекрасный синяк в виде солнца на самом интересном месте.Светлана Ивановна стояла на крылечке, прикрыв рот ладошкой, я помахала ей и широко улыбнулась, показывая, что мне нисколечко не страшно идти за этой незнакомой строгой женщиной. Немного страшно все же было, но больше любопытно, куда же меня забирают.

В списке «100 рекомендуемых мест для посещения» моего нового места проживания не было. Серые осенние будни плавно переходили в не менее серые зимние дни. Даже снега, который мог хоть немного скрасить вид из окна детдома, природа пожалела. Монотонность нашей жизни иногда прерывалась посещениями проверяющих инстанций и еще реже чьих-то будущих родителей. Умудренная возрастом, а ведь мне было уже 8 лет, я скептически относилась к такого рода посещениям. Инстанции с деловым видом ходили по коридорам, в то время как мы прилежно делали вид, что занимаемся повседневными задачами, а новые родители мне не светили, как сказала воспитатель тетя Оля, из-за какого-то Гены. Покопавшись в закромах своей памяти, никакого Гену я не вспомнила, и сначала жутко разозлилась на него, но потом решила, что это кто-то важный, раз из-за него меня не смогут удочерить. Может он даже шпион, как папа Степки Родионова. Степка с пеной у рта доказывал, что отца не видел потому, что он шпион, а шпионам нельзя раскрывать себя. Степка хоть и задирал нос, при такой родословной-то, но все же согласился быть моим другом. За это я периодически отбивала его загрустившую тушку в очках у местных хулиганов и отдавала свое сухое одеяло взамен намоченного ночью этими же хулиганами одеяла Степки. Правда воспитатель тетя Оля как-то рассекретила наши обмены, когда подслеповатый Степка с сухим трофеем в руках пробирался в мужскую спальню и смачно впечатался в полуоткрытую дверь. От падающего разбитого стекла Степку спасло мое одеяло, в которое он замотался, чтобы оставаться инкогнитой в коридоре. – Инкогнита, – многозначительно подняв палец вверх говорил Степка. Кто это – я не поняла, но похоже, что какой-нибудь индеец.

Тетя Оля, святой человек, выудила Степку из кучи битого стекла и, прижав к себе, отнесла его на кровать. Потом нянечка, тетя Настя, которую все называли Круглик, хоть она совершенно не была похожа на круглик, перестелила Степке постель и вручила ему сухие трусы. Впрочем, сухое одеяло досталось и мне, взамен облитого Степкиного.

Когда весна начала нас радовать, кого-то буйством красок, а кого-то аллергией, Степка подошел ко мне и немного помявшись, словно сомневаясь, стоит ли, вручил мне свое самое ценное сокровище, книгу «Робинзон Крузо», которую ему передал его отец-шпион.

– Береги ее, – строго сказал Степка.

– А как же ты? – спросила я, – Ты даже ее не читал.

– А я еще не умею читать. И мне отец еще подарит. Он прислал за мной. Меня забирают.

Степка щурился как довольный кот, а я чтобы задержать внезапно нахлынувшие слезы, стала внимательно рассматривать книгу, словно это было самое интересное из всего, что я видела.

Потом мы с завистью наблюдали, как Степка тощими ручками вцепился в мужчину с женщиной, у которых он будет жить по указанию отца-шпиона.

Я открыла Степкин подарок, на первой странице нарисовано почему-то треугольное солнце и красивым почерком было написано: «На долгую память любимой няне Круглик Анастасии Михайловне от выпускницы детского дома №1 города Алексеевки, Бесфамильной Веры 1982г.».

Пару раз меня навещала Светлана Ивановна, грустно вручала мне мандарины и рассовывала по карманам конфеты.

– Мать-то не приезжает? – спрашивала она, зная ответ.Мать не приезжала, да я и не ждала ее. Некогда мне было ее ждать. В свободное время я пела, особенным спросом среди персонала пользовалась «У курского вокзала», которую я старательно тянула заунывным голосом, повязав по-старушечьи платок на голову.

Повариха Наталья Матвеевна, утирая слезы, качала головой: «В кого такая артистка. Вот тебе и гены».

Ни один праздник не обходился без моего выступления. «Артисткой будешь», – пророчили мне. А я понимала, что светит мне, в лучшем случае, кулинарный колледж, который стоял на соседней улице и был знаменит постоянными приводами будущих поваров в местный отдел ПДН.

Время то неумолимо бежало, то словно останавливалось. Несколько раз приезжала соседка Светлана Ивановна, рассказывала новости поселка, год уже никто не видел мать, наш ветхий дом хоть и стойко держался, но потихоньку приходил в негодность, словно погребая под осунувшейся крышей всю грязь, что была внутри.

А потом пришло время покинуть крепкие, хоть и облупившиеся стены дома, ставшего мне родным за эти годы. Мой багаж пополнился. Вместо сандаликов и панамки в нем лежали пара платьев, потрепанный «Робинзон Крузо», подаренный новый комплект постельного белья и некоторые мелочи, которые должны были пригодиться мне в самостоятельной жизни. Напутствие: «Пой, девочка», – я запомнила, но пока не решила, где его можно применить.

Устроиться я решила в трамвайное депо, там давали общежитие. Их листовки лежали среди многих других на дне профориентации. В мечтах я представляла, как деловито вышагиваю по вагону и зорко высматриваю безбилетников:

– Эй, курносый, оплатил проезд? Не видела. Давай плати! – довольная собой я улыбалась.

– Че лыбишься, уйди с прохода! – толстая бабища с сумками бесцеремонно толкнула меня-. – Стоит тут, лыбится! Чего стоишь? – продолжала ворчать она.

Сообщать ей, что жду автобус, который отвезет меня в светлое будущее, я не стала и на всякий случай обошла остановку, чтобы вновь не получить тяжеленной сумкой по тощим ногам. Я напомнила себе Фросю Бурлакову, с такой же котомкой за плечами. В подъехавший автобус я предусмотрительно пропустила тетку вперед, она демонстративно встала на проходе, не пропуская меня. Очень хотелось ее пнуть, но каждого из нас воспитатели слезно просили не драться при первой возможности, поэтому в мечтах я прожгла ей дыру в макушке, а в реальности тяжело вздохнула. Автобус, задорно пошуршав и с пятого раза захлопнув дверь, поехал в сторону моей мечты без меня.

– Что же ты, горемычная, не села? – позади стояла приятная бабулька с румяными щеками и почему-то в белом переднике.

– Я не влезла, – мне стало так себя жалко, казалось, что вместе с автобусом уехал мой шанс начать новую прекрасную жизнь.

– Ну Настасью не обойдешь, это да. В другую дверь бежать надо было. Всегда есть другая дверь. А вот другой автобус теперь жди только завтра.

Я приуныла. Сидеть ночь на остановке, равно как и возвращаться в детдом было невозможным. Дома меня никто не ждал, да и дома, наверняка, уже не было. Светлана Ивановна не приезжала последние два года. Ехать мне было некуда.

– Красавица, садись подвезу, – из красной в ржавых пятнах легковушки приветливо улыбался, поблескивая золотым зубом, небритый гражданин.

– Езжай отседова, – коршуном налетела румяная бабулька и схватила меня за руку, словно добычу.– Автобуса больше не будет, – с надеждой продолжил небритый обладатель Форт Нокса во рту.

– Ехай, паразит! – бабулька замахнулась, – а ты чего стоишь, уши развесила!

Мы с водителем растерянно смотрели друг на друга, он пожал плечами и повез свой золотой зуб в неизвестном направлении, а бабулька по-деловому потащила меня за руку от остановки. Жизнь вне стен детдома становилась все более интересной.

– Меня зовут Ася Манвеловна, сегодня переночуешь у меня, а завтра поедешь, сразу вижу, детдомовская, собираю вас тут как котят слепых.

Мы вошли в маленькую чистую квартирку в двухэтажном старом доме.

– Здесь я живу, не царские палаты, но свое. Работаю я дворником, из имущества кровать да шкаф, но мне хватает. Попьем чай и ложись. Я завтра тебя разбужу на первый автобус. Ты, девочка, по машинам не скачи, профессию осваивай, а дальше жизнь правильно поведет. Вот что ты умеешь? Хотя, что ты уметь можешь, выпускают вас как птенцов несмышлёных.

Я даже немного обиделась, эх, знала бы ты, Ася Манвеловна, какие пироги я пекла на курсах, ну и пусть подгоревшие с одной стороны и сырые с другой, но зато сама, лично, своими ручками. Подумав, что хвалиться своими кулинарными способностями плохая идея, я тихо промямлила: «Я пою».

– Пою, тоже мне умение, – рассмеялась Ася Манвеловна, – у нас каждый второй поет, а третий подпевает, разве это принесет тебе кусок хлеба? То ли дело маляр, елозь себе краской, да знай не обляпайся. Ну спой, что ли.

Я запела. Репертуар мой был отточен годами…

– Одиииин лишь только раз цветут сады в душе у нас, -подпевала Ася Манвеловна, довольно подперев румяные щеки руками. – Не Зыкина, – заключила она, – но достойно. Пошли спать, засиделись уже.

Ася Манвеловна принесла раскладушку и одеяло. Я допила ароматный чай и с удовольствием погружалась в уютную негу.

– На новом месте приснись жених невесте, – засыпая произнесла я. Снился мне повзрослевший Степка Родионов, от которого я пыталась спрятать первую страницу той самой книги, которую передал ему его отец-шпион. Степка дергал меня за руку, а я крепко удерживала книгу.

– Вставай, соня, ишь, в одеяло вцепилась. Вставай, чай стынет.

Ася Манвеловна стояла надо мной как в старых фильмах – со свечой в руках, в длинной белой ночной рубашке и с распущенными седыми волосами. Еще долго я буду вспоминать эту приятную женщину, которая не побоялась предоставить кров незнакомому человеку и поделившейся самым ценным, что было – советом.

Жизнь в общежитии трамвайного депо не баловала событиями. Учеба, практика, а после и рабочие будни неспешно сменяли друг друга. Соседки по комнате, как и дети в детстве сторонились меня, переставая сплетничать сразу, как только я появлялась в комнате. Свою первую зарплату я пересчитала тысячу раз, не зная, что с ней делать. Решила купить килограмм шоколадных конфет и устроить себе праздник. Цена на конфеты намекнула, что килограмм для одного женского лица – это непозволительно много, решила ограничиться пятью штуками. Продавщица в чепчике презрительно хмыкнула, взвешивая мою покупку. Я решила показать, что являюсь состоятельной дамой, поэтому заказала еще четыре пряника. В бумажном пакете, который великодушно выделила мне царица шоколада, приятно шуршали дорогущие конфеты. Я решила пройти по парку, как в фильмах, подставляя лицо нежному солнцу. В парке женщинаприжимала к себе ребенка, а мне так захотелось оказаться на его месте, что я невольно замедлила шаг. Как-то резко пропал вкус конфет, да и нежное солнце перестало радовать, как в кино не получилось. Вздохнув, я пошла в сторону общежития. Еще за воротами я услышала визгливые голоса моих соседок и перебивавший их зычный женский голос. Вечер обещал быть интересным. В нашу комнату поселили новенькую. Люба приехала из Тимофеевки, с таким же узелком, как у меня и оцинкованным тазом.

– Кто таз тронет – им же по горбу получит. Всем ясно? – она грозно обвела всех тяжелым взглядом. И я поняла – подружимся.

Мне стало веселее и спокойней. Когда Люба была рядом, все было нипочем. Общежитие находилось на территории депо, и с поздних смен нам по городу идти не приходилось, но я уверена, что с Любой это было бы безопасно. В свободное время мы гуляли в городском парке, когда вокруг не было людей – я пела, а Люба восхищенно приговаривала: «Ох, девка, ох, молодец. Вот наделил Боженька и голосом, и серьгами», – и заливисто смеялась.

– Серьги я сама купила, – серьги в виде листочков очень нравились Любе.

Осенью боевую Любу словно подменили, она ходила как в воду опущенная и даже не угрожала оторвать руки за переставленный таз.

– Люб, ну ты чего сама не своя? Я тебя такой не видела никогда.

– Бабуля моя, покойница, заладила сниться, заждалась, говорит…

– К перемене погоды, – со знанием дела сказала я.

– … Новый год, говорит, вместе встречать будем, – продолжала Люба, отрешенно глядя в окно.

–Да хватит тебе верить во все, ты же не бабка древняя, не придумывай себе ерунды.

Всех закружила предновогодняя суета, мы украшали комнату, и даже вредные соседки вырезали снежинки и клеили их на окна. К тому разговору с Любой мы больше не возвращались, но в новогоднюю ночь мы с ней были напряжены, а когда куранты пробили двенадцать, с облегчение выдохнули.

В наше депо приехало большое начальство, привезли грамоты передовикам, пожелали всякого, похлопали по плечу. Взамен получили накрытый стол и концерт от благодарных работников. Да, я тоже влезла со своими пятью копейками, вернее, пятью минутами, которых много или мало. Начальство шепталось между собой, одобрительно кивая.

Вечером в комнату вошла зам по воспитательной части, Валентина Александровна:

– Собирайся, – кивнула она, – командируют тебя в саму Москву. Начальство тебя требует, говорят, негоже таких соловьев скрывать.

Я растерялась. Какая Москва, если я здесь в трех улицах теряюсь, а там наверняка потеряюсь навеки.

– Езжай, не думай, – Люба стала вынимать из шкафа мой нехитрый скарб.

– А че ей думать, за нее уже все подумали, – соседки с завистью смотрели на меня.

– А как же ты? – я так не хотела расставаться с подругой.

– Вернешься через пару недель, не успеешь соскучиться, – Валентина Александровна открыла дверь, – И не посрами там наше депо.Москва была головокружительной. Люди, спешащие туда-сюда, куча огоньков, машин, аромат духов и чего-то восхитительного, чего еще – я не знала. Здесь я прожила 10 дней, пела для работников транспорта, на настоящей сцене с микрофоном. Я пела в красивом специально выделенном для этой цели платье и накинутом на плечи платке. Платок был важной деталью данного ансамбля, он скрывал то, что я и платье были из разных размерных миров и молния платья ни в какую не собиралась на мне сходиться. После того, как седовласая дама с беломориной в зубах бросила тщетные попытки застегнуть его, мне на плечи накинули платок. Так получилось даже изящней.

Пришло время собираться домой, в день отъезда мне подарили грамоту и коробочку, в которой лежали точно такие же серьги в виде листочков. Я сразу представила, как обрадуется Люба этому подарку и с нетерпением ждала встречи с ней.

Странно, но украшенная к праздникам наша комната встретила меня какой-то звенящей пустотой. Соседки уже привычно перестали шушукаться, стоило мне войти.

– Люба на смене?

Что-то неуловимо тревожное было в комнате, но я не могла понять что.

Соседки вместе смотрели в пол.

– Нет больше Любы. Её четырнадцатого января пьяный водитель сбил. На старый новый год. Домой ее отвезли хоронить.

Мне словно дали под дых. Я продолжала держать серьги в руках. Казалось, вокруг все исчезло, люди, звуки, мысли. Осталась только пустота и серьги в виде листочков, которые я сжимала в руке. Следующие месяцы я жила как в тумане, весной твердо решила съездить в Тимофеевку. Как только весна вступила в свои владения я уже тряслась в стареньком автобусе. Деревенское кладбище, как я и ожидала, было небольшим. Я ходила между могил, всматриваясь в таблички с фамилиями. Одно фото заставило меня остановиться. Хоть прошло много лет, но я ее узнала. С фотографии на меня смотрела мать.

– Ты не местная, – тихий женский голос за спиной заставил меня подпрыгнуть. – Чего напугалась?

Женщина в черном платке с интересом смотрела на меня.

– Я к подруге приехала. Люба Иванова, – слезы предательски покатились из глаз.

– А Люба там, – женщина махнула в сторону выхода, – пойдем, покажу.

– А Вы знаете, кто это? – я кивнула в сторону фотографии матери.

– Катерина-то? Жила у нас в деревне недолго, с местным выпивохой. Угорели несколько лет назад. Тяжелой судьбы девка была. В один миг в пожаре вся семья ее погорела, она только и спаслась, вот в стакане облегчение и нашла. А надо же, все равно судьбу не обманула. Дочка у нее вроде была, но ничего о ней не рассказывала. Может и не помнила за пьянкой, а может и не хотела. Может, оставалось что-то человеческое, не стала позорить ребенка.

– Или не знала, где дочь и что с ней, – подумала я. – Вот теперь ты знаешь свою вторую дату, мама. Как удивительно, спустя столько лет вот так тебя встретить и ничего не чувствовать.

На могиле у Любы я оставила те самые серьги, которые так ей нравились. Казалось, она улыбается с фото, криво приколоченному к деревянному кресту. Немного постояла, удивляясь тому, что мир не изменился, солнце продолжало светить, проклевывались первые робкие зеленые ростки. Казалось бы, все по-прежнему. Мир не изменился, но в то же время стал другим.Комната в общежитии стала какой-то серой и неуютной. Я старалась больше времени проводить на работе. Как-то затемно вернулась в общежитие, соседка недовольным голосом сообщила, что не является моим секретарем и не обязана передавать, что меня вызывала к себе Валентина Александровна, наша зам по воспитательной части.

Из сказанного поставленным голосом текста Валентины Александровны я выудила самое главное: что я молодец, депо не посрамила, но не совсем молодец, потому что меня запомнили и теперь меня переводят в Москву, а им теперь на мое место человека искать.

Я спокойно оставила этот город, словно перелистнув страницу прочитанной книги. Больше меня здесь ничего не держало.

А дальше мне хотелось бы сказать, что выпавший мне шанс бывает раз в жизни, совершенно случайно я столкнулась с человеком, который привел меня на вершину успеха. Хотелось бы сказать, но не скажу. Ни с кем я не столкнулась, и никто никуда меня не привел. Меня даже никто не встречал и я, с зажатой в руках бумажкой с адресом, металась по вокзалу, совершенно не представляя, куда идти.