Ульяна MALEFICIUMOON
Миазы
Мертвый человек
Окон не было. Ни единого. Стены, если их вообще можно было так назвать в этом каменном мешке, были глухими, без единого проема. Только сплошной, давящий бетон, от которого веяло холодом и чем-то неуловимо мертвым.
Мальчик знал, что находится в подвале. Воздух здесь был тяжелым, застоявшимся. Пол под его ногами был не просто холодным, а пронизывающим до костей.
Тусклая лампочка под потолком замигала. Так бывало, когда рядом проезжали крупные машины. Ее света хватало, чтобы в этом сером и холодном месте не было тени, в которой можно спрятать.
В остальном обстановка напоминала обычную детскую: кровать, письменный стол, множество ярких книг и раскрасок, несколько пластмассовых машинок. Все эти предметы могли бы принадлежать жизнерадостному ребенку.Только обычно в таких комнатах беспорядок, тут же никто не тревожил покой этих предметов. Медвежонок на листочке улыбался своей черно-белой мордочкой.
Одинокая хрупкая фигурка не меняла своего положения, застывшая в неестественной прямой позе, казалось, не смела пошевелиться, боясь привлечь к себе внимание.
Бывшая кода-то желтой футболочка сейчас висела на мальчике как туника. В глубине его души зрело предчувствие чего-то ужасного, необратимого.
Сердце, предчувствуя нехорошее, пыталось сбежать из грудной клетки своего хозяина. Оно билось неровно, как пойманный в ловушку зверек. После каждого его удара усиливалось чувство страха и обреченности.
В воздухе чувствовался запах мочи, вперемешку с хлоркой. Мальчик уже привык, ему казалось, что теперь он и сам пахнет как это место.
Внезапно тишину нарушил глубокий дрожащий голос мужчины. Его слова, полные боли и ностальгии, были обращены скорее к самому себе, чем к застывшему ребенку.
– Понимаю, ты не виноват. И мой сын был таким! Он чудесный мальчик, столько всего сделал для своих старых родителей. Видел наш дом? Он построил. А сколько ночей проводил на работе, чтобы его старики смогли увидеть настоящее море! Все всегда ради семьи! Так поступали мои предки, и так продолжали жить мы.
На глазах мужчины выступили слезы, но он не позволил им скатиться по старой грубой коже, беспощадно потерев глаза рукавом рубахи. Губы его подрагивали от волнения, когда он продолжил:
– Моя жена появлялась несколько раз в суде, так тяжело ей было переносить взгляды этих злобных паскуд! Каждая считала своим долгом оплевать ее. Надо же! Мать убийцы! Но Мириам любила своего мальчонку, и не могла позволить ему одному противостоять этим правдолюбам! Тот приговор окончательно сгубил ее здоровье. Зато теперь мамочка на небесах, вместе с ним. Старик перекрестился, огромная ладонь на секунду скрыла от мальчика его острые глаза.
– Ммм… Можно мне пить?
Сухость в горле и тошнота пересилили страх.
– Конечно, не бойся просить у меня. Мы с тобой будем проводить вместе еще много времени. В моем возрасте часто бывает одиноко, а ты будешь развлекать меня беседами. Больше некому. Я не собираюсь убивать тебя, или, упаси Всевышний, творить еще чего похуже. Только слушайся, я даже когда-нибудь выпущу тебя погулять на улице.
Бутылка с мутной жидкостью появилась из его широкого пиджака, пластик жалобно заскрипел.
Под глазами узника были синевато-красные круги от частых слез. Он осторожно принял из рук старика стакан и сделал жадный глоток.
Это сейчас этот дедушка был таким добрым, иногда на него словно что-то находило. В такие моменты он мог часами оставлять его без воды и походов в туалет. Хотя это точно было лучше, чем страшные крики и побои. Всем речам о его безопасности Майкл перестал верить после первой пощечины. Как-то этот дедушка швырнул его на кровать, от чего Майкл коленом ударился о ее железный край, теперь у него на есть шрам и он хромает.
Да, в этом человеке точно был какой-то подвох. Папа называл таких "мертвыми" или "гнилыми". Ему часто приходилось с ними работать. Раньше Майкл не мог отчетливо представить себе такой образ, теперь не получалось и на секунду забыть о нем.
Мальчик не терял надежды, что его отец поможет. Он очень скучал по маме и своей кошке, по друзьям, с которыми он собирался поехать в лагерь, по любимым блинчикам с бабушкиным домашним вареньем.
Из разговоров родителей, которые он втихую подслушивал когда те были на кухне, такие похищения удавалось раскрыть за три дня. У него снова защипало в глазах. Он со страхом думал, как они сейчас боятся за его жизнь. Обессиленное от постоянных слез тельце затряслось.
– Ты чего плачешь? Может кушать принести? Погоди…
Мужчина закрыл огромную железную дверь на ключ. Звук шаркающих о пол ног стал удаляться.
Есть мальчик не хотел, но одному ему было не так страшно.
Снова заскрежетало.
Высокая горбатая фигура вернулась с тарелкой, на которой лежала свежая булочка, посыпанная сахарной пудрой.
После недели на старом хлебе и воде, такой клад напугал мальчика. Вопреки его желанию, рот ребенка наполнился слюной.
– Хочешь её, сынок?
Он кивнул.
Мужчина поставил тарелку на стол. Сначала ничего не происходило, оба ждали, как поступит другой. В животе громко заурчало. Тощая ручонка потянулась к еде.
Старичок стремительно выхватил хлеб своими цепкими, как у грифа, пальцами и рассмеялся, злобно и жестоко:
– Какой ты шустрый! Давай сначала ты послушаешь истории о моем сыне. Чудесный мальчик… Мой чудесный, умный мальчик. Я его баловал, конечно, но ведь он один у меня. А потом вырос, женился. И вот тут-то началось… Его первая жена мне не нравилась. Шумная вертихвостка, учила его как правильно жить. Все глупые женщины так делают. Мой мальчик был умнее. Он сам начал воспитывать ее. Она хотела бросить семью, хорошие жены должны терпеть… Иногда он поколачивал ее, да, но в этом не было ничего страшного. Это для ее же блага! Чтобы поняла, чтобы не дерзила. Что в этом страшного? Это урок! Вот моя покойная Мириам… Царствие ей небесное. Сколько я ее бил – она меня всегда прощала! Поплачет, да простит. А эта… ни капли покорности. Собиралась идти к таким, как твой отец! Мерзкие и дотошные ищейки. Все эти глупые бабы так делают, понимаешь? Думают, что разумнее мужиков. Но мой, он ведь не из робкого десятка, быстро показал, где ее место. Ну-ну…
Всхлип не прервал его рассказа.
В припадке старик начал размахивать своими огромными костлявыми ручищами.
– Я не мог позволить, чтобы из-за ее твердолобости, мой сын сидел в тюрьме, и я убил эту дрянь. Все женщины моего сына не были достойны его. Но он хороший, взял все преступления своего отца на себя. Попал в за решетку нашим героем! Мы его правильно воспитали… Ну ладно, ЛАДНО, не смотри так, я пойду. Бери!
Он положил булочку обратно на тарелку. В этот раз ребенок подождал, пока сумасшедший отойдет. Дверь закрылась.
Еда приятно пахла. Сделав огромный укус, не сразу понял, что что-то не так. Слишком сильным был голод. Но следом за сладостью появился какой-то металлический привкус. Мальчик рукой потянулся ко рту и достал из десны небольшую иглу…
…
Картинка зарябила – это означало, что запись подошла к концу.
Джон, чья фигура опустилась под грузом переживаний последних месяцев, тяжело поднялся со скрипучего диванак. Каждый сустав протестующе ныл, словно напоминая о бессонных ночах. Пальцы, загрубевшие от недосыпа и постоянного напряжения, привычно нажали кнопку, и кассета с характерным, почти механическим вздохом выскользнула из чрева аппарата. Пластиковый корпус, слегка поцарапанный, был теплым от бесконечных прокруток.
Усталый безжизненный взгляд прошелся по полке, на которой лежало еще три. Он пересматривал их каждый день, надежда найти сына уже оставила его, но бросить все бывший коп не мог. И себя не прощал, плохой из него отец. Не смог защитить своих близких. С работы его уволили из-за маниакального желания найти похитителя, а как иначе? Экран старого телевизора вздрогнул, картинка поползла рябью, сменяясь безжизненной пустотой.
Его взгляд – пустой, остекленевший, словно у манекена – скользнул по пыльной полке над видеомагнитофоном. На ней, как надгробные плиты, лежали еще три идентичные видеокассеты, аккуратно пронумерованные маркером. Их было всего четыре – четыре дня, запечатленные камерой.
Майкл исчез ровно год назад, в тот проклятый душный осенний вечер, когда Джон должен был забрать его из школы, но задержался на совещании. Единственное свидетельство – оброненный на тротуаре, промокший мячик и распахнутая калитка на заднем дворе. Ни единой зацепки. Ни следа.
Медленно, будто в полусне, Джон поплелся на кухню, где из крана монотонно капала вода. Холодильник, тускло светящийся внутри, стоял полупустой, наполненный лишь запахом застоявшегося воздуха. Майкл пропал год назад, и ничего не смогли обнаружить. Словно он и его похититель испарились с этой чертовой планеты! Мужчина подошел к холодильнику и достал бутылку пива, только так у него получалось смотреть остальные видео.
…
Играть. Играть. Играть.
Больше в этом мире ничего не существовало.
Один день, растянувшийся на годы. По крайней мере, ему так казалось. Майкл больше не думал о спасении. Только машинки, домики, игрушечные зверята.
Ему удалось воссоздать жизнь из мусора, что стаскивал в подвал его мучитель.
Вот школа, вот аптека, а рядом с ней и его дом. Образ отца перешел на медведя. Майкл издал злобный рык в сторону зайчих и посадил игрушку в машинку. Папе пора на работу. Для самого мальчика в доме места не нашлось, и он перешел играть за зайчиху. Та, поплакав, перешла к домашней работе, потом пошла в ванну, поскользнулась, и умерла.
Играть. Играть. Играть. Бесконечный, механический ритуал. Пальцы, когда-то детские, а теперь покрытые ссадинами и грязью, снова и снова толкали по полу побитые жизнью игрушки.
Больше в этом мире ничего не существовало. Только пыльный, сырой подвал, скудный луч света, пробивающийся сквозь щели, и его собственная болезненная реальность.
Надежда – это роскошь, которую он давно оставил за порогом этого мрачного убежища. Единственным спасением была эта выдумка, этот хрупкий мир из обломков.
Только машинки, домики, игрушечные зверята. Изношенные, покрытые пылью и плесенью, они были его единственными спутниками, безмолвными свидетелями его угасающего рассудка.
…
Он лежал на кровати. Этой ночью ему приснился волшебный сон, вся его семья была рядом. Впервые за долгое время на его лице появилась искренняя улыбка, не волшебство ли это?
Натянув одеяло повыше, собираясь продлить чудесное мгновенье, человек потянулся.
Из-за двери доносился шум машин, значит сейчас где-то полдень. Пора подниматься.
Раз. Он поднял руку за пачкой сигарет. Точнее, хотел это сделать, но тело его не слушалось. Оно больше ему не принадлежало. Он поднял руку за пачкой сигарет, привычно лежавшей на прикроватной тумбочке, в пределах легкой досягаемости. Точнее, хотел это сделать, но рука, обычно такая проворная, вдруг стала неподъемной, словно чугунной. Она больше ему не принадлежала. Его воля, его внутренний приказ, натыкались на невидимую, но абсолютно непреодолимую преграду.
Два. Даже открыть глаза он был не в состоянии. Даже открыть глаза он был не в состоянии. Веки ощущались невероятно тяжелыми, словно свинцовыми, и мрак продолжал окутывать его, отказываясь отступать. Он пытался, он напрягал каждый нерв, но темнота оставалась абсолютной.
Три. Дикий ужас и паника. Что происходит? Три. Дикий, холодный ужас и паника волной захлестнули его. Липкий пот выступил на лбу, сердце забилось в груди диким, неистовым барабаном, разнося глухие удары по всему телу. Что происходит? Этот безмолвный вопрос, полный отчаяния, пульсировал в его голове.
Не смотря на возраст, мужчина считал себя выносливым и крепким.
Четыре. Осознание того, что никто не поможет пришло мгновенно.
Последнее, что услышал умирающий старик, как за дверью мальчик, играя, повторял вой сирены медицинской машины.
Он лежал на кровати, утопая в мягкой перине, еще хранящей тепло его тела. За окном царил неясный утренний полумрак, но в его сознании всё еще витал хвост чудесного сновидения. Этой ночью ему приснился волшебный сон, сотканный из тепла и света, где вся его семья, те, кого он так давно потерял, были рядом. Их голоса, их смех, даже их легкие прикосновения казались почти осязаемыми, проникая сквозь сон и наполняя душу давно забытой нежностью. Впервые за долгое время на его давно не улыбавшемся лице появилась искренняя, глубокая морщинка у глаз, искрящаяся отблеском счастья – не волшебство ли это?
