Обрученная с Розой

Где-то рядом хлопнула дверь. Вбежал брат-ключарь.

– Святые угодники! Не успел этот щенок появиться тут, как уже набедокурил. А ну-ка иди сюда!

Схватив Анну за ухо, он грубо поволок ее. Девушка визжала и пыталась вывернуться, но ключарь крепким пинком водворил ее в отведенную ей келью.

– Посиди-ка тут, мошенник. Разбить статую святой Моники! Я доложу обо всем его преосвященству, пусть он решает, как поступить с тобой.

Когда гнев Анны утих, она не на шутку заволновалась. Она прибыла сюда тайно, просить защиты и покровительства, но только и делает, что обращает на себя внимание, вызывая неудовольствие дяди. Что, если и в самом деле ему станет известно о сегодняшнем происшествии?

Через час, когда ее пришли звать к епископу, Анна стояла на коленях перед распятием. Лицо девушки было мокрым от слез.

Поднимаясь в кабинет его преосвященства, она полагала, что ее ждет взбучка. Однако епископ молча поставил племянницу против света и принялся пристально разглядывать.

«Бедра у нее узкие, и под кафтаном грудь незаметна. Но все же я велю купить ей одежду из кожи или войлока, которые лучше скроют очертания тела. Движения Анны порывисты, как у мальчишки-подростка, да и в штанах она чувствует себя так, словно всю жизнь их носила. Голос у нее низкий, с легкой хрипотцой. Так обычно говорят мальчики лет четырнадцати. Рот великоват, а этот веснушчатый легкомысленный нос никак не выдаст ее пола. Вот только глаза и эти длинные загнутые ресницы…»

– Дитя мое, если тебе придется немного подстричь ресницы, ты ведь не будешь от этого сильно страдать?

Анна, ожидавшая выговора за свой проступок, растерянно уставилась на дядюшку.

– Как прикажете, ваша милость…

Епископ встал и удовлетворенно потер руки. Затем, что-то вспомнив, повернулся к девушке.

– Кстати, что это мне говорили…

– О дядюшка!

И, прежде чем епископ задал свой вопрос, Анна со слезами на глазах во всем повинилась. К ее великому изумлению, угрюмый и чопорный Джордж Невиль рассмеялся.

– Все же хорошо, – вытирая выступившие от смеха слезы, проговорил он, – что они приняли тебя за паренька. Однако впредь помни, что ты не принцесса из благородного дома Невилей, а несчастный бесприютный мальчонка, которому еще не раз придется сносить затрещины и оплеухи.

Анна не отрываясь смотрела на епископа.

– Дядюшка, ради Пречистой Девы Марии, не мучайте меня! Я ведь вижу, что вы уже решили, как со мной поступить.

Епископу пришлась по душе проницательность племянницы. Положив руку ей на плечо, он спросил:

– Что, Анна, если бы я предложил тебе отправиться к отцу?

Словно солнечный луч глянул в окно – так осветилось лицо девушки. Но уже в следующий миг в ее глазах мелькнуло недоверие.

– Силы небесные! Возможно ли это? Ведь он во Франции, за морем. Он враг Йорков!

– Ну-ка, садись рядом, – пригласил епископ.

И он посвятил девушку в план, который возник у него во время исповеди королевы Элизабет.

Целый час провели за беседой дядя и племянница. К тому времени, когда все детали были обговорены, раздался благовест, сзывающий к мессе.

– Мне пора отправляться в собор, – сказал епископ. – А ты… Скажи, Анна, тебе случалось ездить верхом?

Девушка улыбнулась:

– Меня учил этому отец.

– Просто великолепно!

Епископ вздохнул и осенил себя крестным знамением.

– Ну а теперь с Божьей помощью я постараюсь поговорить с этим Филипом Майсгрейвом.

7. Рыцарь у камина

Епископ Невиль служил литургию в великолепном соборе Йорка Минстере. Со своего возвышения он видел внизу море плеч и голов прихожан. Среди пылающих свечей и курений ладана мерцала расшитая золотом и драгоценностями одежда знати. Прихожане из простонародья толпились за их спинами. Взгляд епископа скользил по лицам, пока он не приметил рослого молодого мужчину слева от алтаря, и все оставшееся время службы епископ старался не потерять его из виду. Это был Майсгрейв. Он стоял в свите королевской четы, но, как отметил про себя епископ, заметно выделялся среди остальных придворных. И хотя рыцарь держался невозмутимо, все же Невиль решил, что жизнь при дворе еще не наложила на него тот особый отпечаток высокомерия и цинизма, столь характерный для окружения Эдуарда IV. Складывалось впечатление, что Майсгрейв томится и скучает при дворе, вдали от вересковых пустошей, где на скале высится его Нейуорт-холл, а лучники с башен замка окидывают взглядами лесистые гряды Чевиотских гор.

После службы, когда прихожане стали расходиться, его преподобие отправил монаха, чтобы тот передал рыцарю приглашение к ужину.

Филип Майсгрейв прибыл вовремя. Он казался спокойным, хотя его преподобие и знал, что в глубине души тот недоумевает, чему обязан неожиданным вниманием епископа Йоркского.

Была пятница, постный день, и к столу подавали лишь рыбные блюда. Великолепный осетр, норвежская треска, свежий тунец и нежнейшая паровая форель – все было приготовлено мастерски и приправлено тонкими соусами. В кубках искрилось гасконское вино, густое и золотистое.

Епископ Невиль, всегда воздержанный в еде, лишь слегка прикасался к пище, в то время как его сотрапезник отдавал должное изысканному ужину, порой выжидающе поглядывая на его преподобие. Тогда епископ слегка кивал, словно подбадривая и благословляя сэра Филипа продолжать ужин.

«Какой аппетит! – невольно думал его преосвященство. – Какие зубы, какой желудок! Вот кто не страдает, подобно мне, от болей в печени и скверного пищеварения».

Вошел слуга, чтобы поправить свечи и подбросить дров в камин. Пахло воском, ладаном, корицей и лекарственными травами.

Закончив, сэр Филип омыл по придворному обычаю кончики пальцев розовой водой и, вытирая их льняным полотенцем, заметил:

– Ваш посыльный сообщил, что преподобный отец желает побеседовать со мной, вы же пока довольствовались тем, что предоставили мне возможность убедиться в превосходстве епископской кухни перед королевской.

– Да, сын мой, мне необходимо кое о чем вас попросить.

– Попросить? Разве у могущественного епископа Йоркского могут быть основания о чем-то просить бедного рыцаря с окраины королевства?

– Это некоторое преувеличение. Ваша женитьба оказалась небезвыгодной, к тому же, я слышал, вы в чести при дворе.

– Первая милость, какую оказал мне Эдуард Йорк, – отнял у меня возлюбленную.

– Но он дал вам взамен леди Меган Перси, богатую наследницу славного и могущественного рода.

На это сэр Филип ответил саркастической усмешкой.

В камине обрушились поленья, взметнулся столб искр, осветив открытое, горделивое лицо рыцаря. Епископ, прищурясь, взглянул в него.

«А ведь я, пожалуй, склонен поверить, что король ревнует к нему Элизабет и отсылает сэра Филипа от двора только по этой причине».

У рыцаря было смуглое лицо с крепким подбородком, чуть впалыми щеками и резко очерченными скулами. Длинные светло-русые волосы мягко вились от сырого вечернего воздуха и, обрамляя лицо, ниспадали на лоб и плечи. Черты лица его были соразмерны и приятны, а взгляд глубоких темно-синих глаз, казалось, проникал в самую душу. Между густыми прямыми бровями рыцаря пролегла глубокая борозда – след тревожных раздумий. Это был тот тип северного воина, в жилах которого смешалась кровь норманнов, саксов и шотландских племен. Лишь смуглость кожи Филипа свидетельствовала о примеси более южной крови его матери-француженки.

– Я слышал, вас отправляют к графу Уорвику?

Подняв бровь, Филип вопросительно взглянул на епископа.

– Это так.

– Когда вы едете?

Минуту помолчав, воин ответил:

– Через три дня.

«Правдив. Скверный придворный».

– Я уверен, – начал епископ, – что король сделал верный выбор. Я слышал, вы свободно изъясняетесь на языке своей матери.

– Вполне.

– Кроме того, вы искусный воин, чрезвычайно преданный королю, а о вашем отряде ходят легенды. Послание короля в надежных руках.

Филип немного подался вперед, не сводя пристального взгляда с епископа.

– Но ведь о моей поездке за Ла-Манш известно считаному числу лиц. Откуда же вы, родной брат врага короля, можете знать о ней?

– О, сын мой, нет таких событий, происходящих при дворе, которые не становились бы известны Церкви, – с улыбкой парировал епископ.

– Это не ответ.

– Уж не намекаете ли вы, чтобы я, глава епархии, исповедовался перед вами, сэр рыцарь?

Филип откинулся в кресле и какое-то время размышлял.

– Должен ли я сообщить королю, что вам известно о моей поездке? – спросил он наконец.

Епископ встал и прошелся по комнате. Углы ее тонули во мраке, лишь стол у камина и выпрямившийся в кресле рыцарь оставались освещенными. Унизанной перстнями холеной рукой Джордж Невиль провел по своей душистой бороде и неспешно заговорил:

– До меня не раз доходили слухи об удивительной отваге, с какой вы, сэр рыцарь, ведете войну на границе с Шотландией, и, еще не зная вас, я проникся к вам уважением. Порасспросив, я выяснил, что в юности вы остались сиротой, но смогли в это тяжелое время отстоять свои родовые владения и честь. Теперь по милости королевы Элизабет вы стали придворным лордом, приближенным короля, а это значит, что время рыцарской доблести для вас миновало. Тот круг, где вы сейчас вращаетесь, обязывает к лести, поклонению и хитрости, и, как муха становится жертвой хитроумной паутины, так и вы невольно оказались в сети интриг коронованных особ. Увы, сын мой, такова жизнь у трона, и тот, кто не принимает этих законов, неизбежно гибнет. Подобная участь может ожидать и вас, и здесь вам не помогут ни редкостное искусство владения оружием, ни отчаянная храбрость. Вот, скажем, вы, сэр Филип, с горечью заявили, что в награду за верную службу Эдуард лишил вас дамы сердца. Королям, как известно, не перечат, в ваших же словах звучал упрек. Достаточно прознать об этом его величеству – и былому сопернику не миновать опалы. Далее. Вы, если не ошибаюсь, решили известить короля, что его тайные планы стали ведомы брату его заклятого врага. Господь всемогущий! Я верой и правдой служу Церкви и надеюсь, что на этой ниве изволением Всевышнего смогу сделать еще много доброго. Однако, если вы начнете наговаривать Эдуарду на меня, мне грозит заточение, паства моя лишится пастыря, а сам я в конце концов – головы. Впрочем, есть средство обезопасить себя… – Он повернулся к сэру Филипу. – Вам, я думаю, нравится епископский дворец, сэр? Не правда ли, если не считать Минстера и городской ратуши[44], это красивейшее здание в Йорке? Прекрасная архитектура! Святые отцы, хозяйничавшие здесь до меня, строили прекрасно, я же только кое-что усовершенствовал. Между прочим, стоит мне слегка нажать на эту пружину под распятием, и плита, на которой стоит ваше кресло, опустится и вы окажетесь в месте, о котором лучше не упоминать без нужды. Мне показалось, вы вздрогнули? – Епископ легко взмахнул рукой. – Не волнуйтесь, сын мой. Я не стану этого делать. Я просто даю вам понять, что не всегда стоит так открыто говорить о том, что думаешь. Ибо это, видит Бог, может сослужить вам худую службу.

Филип какое-то время молчал, не сводя взгляда с епископа.

– Должен ли я считать, что вы говорили как доброжелатель?

Епископ поднял глаза и перекрестился.

– Эти слова шли от души.

– В таком случае либо вы во мне нуждаетесь, либо по каким-то неясным для меня причинам вы, ваше преподобие, испытываете ко мне расположение.

Епископ опять провел рукой по бороде. По его тонким губам скользнула усмешка.

– И то и другое, сын мой, и то и другое…

Рыцарь встал и шагнул к камину. Его широкая спина почти скрыла пламя.

«Какая мощь! – невольно подумал епископ. – Хорошо иметь такого воина на своей стороне».

– Ваше преосвященство, – не оборачиваясь, сказал Филип. – Я отправляюсь во Францию, где ваш брат экипирует войско, чтобы обрушиться на Эдуарда Йорка. Мне надлежит доставить ему послание. Вы же… – Он кивнул своим мыслям. – По всей видимости, вы хотите, чтобы я передал Уорвику какое-то известие. Но не будет ли это изменой моему королю, которому я присягнул на верность?

– Эдуард Йорк оказал мне великую честь, не лишив своих милостей после того, как мой брат Ричард перешел на сторону Ланкастеров, – с достоинством парировал епископ. – Я не намереваюсь выступать против короля Эдуарда. Это дело военных, духовные особы обязаны блюсти мир, ибо в Писании сказано: «Beati pacifici…»[45] И я всем сердцем молю Господа о том часе, когда пресекутся кровавые распри и покой осенит детей Божьих в этой стране.

– Чего же вы хотите от меня?

– Весьма небольшой услуги, сын мой.

Джордж Невиль не спеша опустился в кресло и, отпив глоток из высокого чеканного кубка, проговорил:

– Во Франции, сэр Филип, в стане моего брата находится некий сквайр Хьюго Деббич. В Англии земли этого ланкастерца конфискованы в пользу короны, а его сын, четырнадцатилетний мальчик, остался без крова и пропитания. Из простого милосердия я решил отправить отрока к отцу, ибо юноша пребывает в бедственном положении. Хьюго Деббич в свое время оказал мне немало услуг, и было бы справедливо отплатить ему добром.

– Преподобный отец, – возразил Филип, – известно ли вам, что путь наш лежит через бунтующую страну, через бурное море и в пути нас подстерегает немало опасностей? Не лучше ли определить отпрыска почтенного сэра Хьюго в одну из вверенных вам обителей и таким – куда более надежным – способом оказать услугу его родителю?

– Мне известно, что путь ваш нелегок, – со вздохом сказал епископ. – Но, я думаю, грешно разлучать сына с отцом. Мальчик всей душой рвется к нему. Оставить при одной из обителей?.. Видели бы вы этого сорвиголову! Он и неделю не выдержит строгого монастырского устава, а делать ему поблажки я не намерен, дабы не вводить в искушение других монахов. К тому же… пути Господни неисповедимы, и кто поручится, что Хьюго Деббич сможет вернуться в эти края и обнять сына?

Рыцарь молчал. Лицо его казалось изваянным из бронзы.

«Он что-то заподозрил!» – Чтобы прервать размышления Филипа, епископ хлопнул в ладоши, вызывая слугу.

– Приведите сюда Алана, – приказал он. – Вы, сэр Филип, сами сейчас убедитесь, какое это неглупое и живое существо. К тому же он неприхотлив и не станет вам большой обузой. Отлично держится в седле, я дам ему доброго коня, а вы получите известную сумму на дорожные расходы. Ну вот, я уже слышу его голос.

И в самом деле, из-за дубовой двери донеслись звонкий голос и безудержный смех, странно прозвучавший среди торжественной тишины епископских покоев.

Филип невольно обернулся. Дверь распахнулась, и появился тот, кого называли Аланом. Не входя, подросток привалился к косяку двери, заливаясь смехом. За ним маячила фигура испуганного монаха-прислужника, в руках которого дымилась погасшая свеча. Переступив порог, Алан пересек покой и просто рухнул в кресло, в котором перед тем сидел Филип Майсгрейв.

Епископ резко поднялся.

– Quid de symbolo?[46] – сурово осведомился он, невольно покосившись на Филипа, с интересом глядевшего на подростка.

– Там… Свеча…

Больше мальчик не мог вымолвить ни слова, заходясь от хохота.

Вошедший следом монах торопливо начал пояснять:

– Ваше преосвященство, сквозняк задул свечу, я оступился впотьмах, упал…

Мальчишка все покатывался со смеху.

– …И скатился по лестнице, – закончил монах.

– Я едва успел отскочить! – выдохнул Алан. – Святой отец запутался в сутане, не удержался на повороте и кувыркался по ступеням до тех пор, пока его не изловили стражники внизу. – Мальчик даже всхлипнул от смеха.

Такое поведение в присутствии духовного лица было вопиющим. Епископ нахмурил брови и, подойдя к племяннице, с силой встряхнул ее за плечи:

– Опомнитесь, сын мой! Ведите себя пристойно, ибо что может подумать о вас этот рыцарь?

Смех застыл на устах Анны. Только сейчас она заметила этого высокого синеглазого человека, строго глядевшего на нее. Она растерялась под этим взглядом и, словно ища поддержки, обернулась к дяде. Лицо епископа оставалось сумрачным. Он подошел к Филипу Майсгрейву.

– Сын мой, позднее я передам для содержания юноши достаточную сумму, пока же возьмите вот это.

И он вложил в руку рыцаря увесистый кошель. Филип подбросил его на ладони, монеты соблазнительно звякнули. И все же что-то во всем этом было не так.

Неожиданно в сумраке раздался голос мальчика:

– Ради всего святого, сэр, возьмите меня с собой! Именем Христа и его Пречистой Матери умоляю вас. Я не буду помехой в пути и стану вести себя тихо, как мышка. Ем я мало, могу долго не спать и выдержу любую скачку. Мой отец научил меня многому. Если понадобится, смогу приготовить ужин, вычистить оружие или разбить палатку. А еще я неплохо стреляю из арбалета. – Не зная, что еще добавить, мальчик развел руками и внезапно упал перед рыцарем на колени. – Увезите меня во Францию, сэр рыцарь! Мне нестерпимо оставаться здесь слабым и беззащитным, и я очень хочу к отцу. Разве это худое дело – соединить отца и сына? А если я окажусь совсем плох, лучше бросьте меня на дороге. – В его глазах стояли слезы.

Сэр Филип, взяв мальчика за плечи, одним движением поднял его с колен.

– Для начала твоему отцу следовало научить тебя не плюхаться перед первым встречным на колени.

Это прозвучало как пощечина. Анна выпрямилась.

– Может, отец и воспитывал меня не как должно, но лишь ему я дам отчет о своем поведении и не намерен выслушивать упреки от первого встречного.

Филип склонился, разглядывая это гневно вспыхнувшее лицо. Глаза мальчика, по-женски красивые, смотрели прямо и твердо.

– А ты мне нравишься, паренек, – вдруг сказал рыцарь и потрепал Анну по щеке. – Из тебя в свое время получится настоящий рыцарь, если перестанешь лить слезы. Ты поедешь со мной!

Сэр Филип улыбнулся. Странно было видеть такую нежную и светлую улыбку на этом обветренном суровом лице.

Потом он заговорил с епископом. Анна же опустилась на подставку у камина и подбрасывала в него дрова, а когда огонь разгорелся, не отрываясь глядела на рыцаря, на его мягкие кудри, сильную стать, вспоминая его прикосновение – прикосновение огрубевшей от меча и конских поводьев руки, которая только что так ласково коснулась ее щеки.

Потом Филип Майсгрейв собрался уходить, сообщив, когда ей следует прибыть к нему. Неожиданно для епископа и для себя самой Анна вызвалась посветить ему факелом и сопровождала рыцаря до тех пор, пока он не вскочил в седло во дворе и не скрылся под аркой ворот.

Она даже не расслышала, как к ней тихо подошел епископ, лишь чуть вздрогнула, когда он положил ей на плечо руку.

– Вы готовы отпустить меня с этим рыцарем, дядюшка?

Епископ взял из ее рук факел.

– Он честный человек, а в наше полное лжи и коварства время это много значит. К тому же у меня нет иного выхода. Как бы ловко я ни прятал тебя, вокруг полно предателей, готовых в любую секунду отдать тебя Йоркам. Оставить тебя здесь нет никакой возможности.

Анна зябко поежилась. Считаные дни оставалось ей провести возле родного человека, чтобы затем вверить себя незнакомому рыцарю Майсгрейву.

– Ora pro nobis[47], дядюшка, – тихо сказала она.

8. Поздним вечером

Филип Майсгрейв неторопливо ехал по ночному городу, перебирая поводья. Конь ступал шагом. Было тихо, лишь слышались щелчки падающих с крыш капель да хлюпала уличная грязь под копытами. В воздухе висела сырая сумрачная мгла. Только кое-где свет масляного фонаря выхватывал вывеску лавчонки или ступени дома богатого горожанина.

Откуда-то со стороны донеслось бряцание оружия. Освещая туманную мглу коптящими факелами, прошла городская стража, нараспев повторяя одно и то же:

– Стража идет! Все спокойно. Почивайте с миром!

Филип попридержал лошадь, пропуская стражу, а затем, свернув за угол, оказался у своего дома. Это было высокое, гладко оштукатуренное строение, украшенное резьбой на дубовых рамах, с покатой тростниковой крышей. Массивные ворота вели во внутренний двор. Створки их были слегка приоткрыты, рядом с воротами стоял пожилой коренастый слуга, поджидая хозяина. Чтобы скоротать время, он что-то наигрывал на пастушьей свирели.

Спрыгнув с седла, Филип бросил ему поводья.

– Надеюсь, леди Меган уже уснула, Бен?

– Нет. Служанки уговаривали ее лечь, но она заявила, что не отойдет ко сну, пока не дождется вас, сэр Филип.

При свете небольшого фонаря Бен видел, что господин хмурится. Он даже по-приятельски похлопал рыцаря по плечу.

– Хорошо, что мы вскоре едем, сэр. Весь этот женский визг!.. Сил нет.

– Ты не должен так говорить о моей супруге, дружище, – заметил рыцарь.

– Как прикажете. Но я знал вас еще мальчонкой, и никогда вы не выглядели таким мрачным, как в последний год.

– Это уж мое дело, – сухо бросил рыцарь, проходя мимо.

Его городской дом был богат и уютен. Дубовые полы чисто выметены, на беленых стенах висели в ряд оружие и начищенные миски. Лестница из мореного дуба вела наверх, а у каждой двери горел небольшой медный светильник.

Приподняв тяжелую портьеру, Филип ступил в просторную комнату, стены которой были завешены гобеленами, а пол устлан тростником. Здесь было тепло. Филип сбросил плащ и подошел к высокому креслу, где, откинувшись на спинку, уснула леди Меган Майсгрейв, не дождавшись супруга. Рыцарь немного постоял, глядя на нее. Губы Меган были приоткрыты, на лбу и переносице блестели бисеринки пота. Дышала она ровно и глубоко.

Филип негромко вздохнул. Он никогда не любил эту женщину. Он получил ее как ценный дар, из тех, какими награждают вассала за преданную службу. Если взглянуть иначе – Элизабет уплатила выкуп за свою измену. И это было бесконечно унизительно. Возможно, поэтому он с первого дня испытывал глухую неприязнь к Меган, хотя та, вероятно, и заслуживала лучшего отношения. Если поначалу Меган стремилась почаще напоминать мужу, что она из Перси, могучих властителей Пограничья, была надменна и капризна, то позднее ее чувство к мужу переросло в любовь столь страстную, что иногда Филип даже с сожалением вспоминал их прежние, натянутые отношения.

Он не мог полюбить Меган, она раздражала его своим слепым обожанием. Филип старался быть мягким с женой, но при первом удобном случае торопился покинуть дом, скрыться от Меган. Даже узнав, что она ждет ребенка, он остался холоден. Филип видел, что жена мучается, испытывал к ней жалость и сострадание, но не более того. Его изводили ее слезы, ее ласки, ее неотвязное внимание, а в довершение всего – ее ревность. Дошло до того, что она стала посылать служанок шпионить за ним.

Вздохнув, Филип оглядел комнату. С тех пор как Меган стала его женой, он был окружен непривычной для себя роскошью. Как родственник Перси, он вынужден был купить этот дом и обставить его с ужасающей расточительностью. Затем, заложив часть земель, полученных в приданое, он смог привести в порядок свой замок Нейуорт, сильно пострадавший от набегов северян. Перестройка замка дала ему возможность надолго отлучаться из дома. Филип с удовольствием жил бы по-прежнему в своем пограничном замке, охотился на холмах, осушал болота и разводил скот, вершил бы суд среди своих вилланов.

Но то время миновало. Его светлая звезда, Элизабет, поднялась на столь недосягаемую высоту, что не осталось никакой надежды вернуть старое…

Филип наклонился и коснулся плеча жены.

– Ты бы шла к себе, Меган.

Она моментально проснулась. Жадно схватив его руку, осыпала ее поцелуями.

– Ну что ты, Меган, – сказал он, осторожно отнимая руку. – Успокойся. Уже поздно. Иди спать.

– Я так ждала тебя, – сказала она, обнимая Филипа.

Ростом она была гораздо ниже мужа, и, чтобы поцеловать его, ей пришлось встать на носки и притянуть к себе его голову.

– Я прикажу подать ужин.

– Благодарю, не стоит. Я был у его преосвященства епископа Йоркского, и он меня отменно попотчевал.

– Но я велела приготовить блюдо из оленьих языков во французском вине на меду. Их разогреют и мигом подадут.

Филип пожал плечами.

– Ради бога, Меган. Я вовсе не хочу есть.

– Но, Филип, мне так хочется. Прошу тебя!

– Меган, я совершенно сыт.

Услышав нетерпение в голосе мужа, леди Меган сердито прищурилась:

– Я не верю тебе. С какой стати епископу засиживаться с тобой допоздна? Здесь замешана дама!

– Оставь эти глупости.

– Я чувствую, я знаю!

– Меган, успокойся.

– О я несчастная! – Леди Меган уже рыдала. – Святая Дева и ангелы небесные! За что мне посланы такие муки, когда за любовь и преданность мне платят изменой и ложью! А ведь я ношу под сердцем твое дитя, Филип! Опомнись!

Она заламывала руки, лицо ее залилось слезами.

– Ты уже много ночей пренебрегаешь мною, ты забыл, что я твоя жена перед Богом и людьми!

– Меган, ты разбудишь слуг.

– Плевать! Пусть все знают, как поступает с женщиной из рода Перси какой-то ничтожный Майсгрейв!