После ненависти

Юлия Пащенко

После ненависти

Тишина

Вечер. Алекс в своем гараже. Он злобно лупит кувалдой по непокорной детали на верстаке – грохот разносится по округе. Лия резко распахивает окно своего дома напротив и кричит через узкий проезд:

– Кончай издеваться над металлом и людьми! Уже десять! Ребенка спать не уложить!

У нее нет ребенка, это преувеличение – их склоки давно перешли на уровень риторических приемов.

Но Алекс не отрываясь, бьет сильнее, звонко.

– Не нравится – вызывай полицию! Ох да, не забудь рассказать, что вчера твои дружки орали до поздней ночи без повода!

Да, вчера у Лии были гости. у неё был день рождения, но откуда это знать Алексу. Они не приглашаю друг друга на дни рождения, да и вообще стараются лишний раз не пересекаться, во избежание усугубления их отношений. Постоянные колкие комментарии, ругань и недопонимания. Это началось очень давно. Лет 20 назад. И кажется, что это никогда не закончится.

– Ты невыносим! Бессовестный хам! – Лия захлопывает окно с таким треском, что стекло дребезжит. Алекс плюет под ноги и бросает кувалду.

Классический вечер их личной холодной войны.

Внезапно воздух содрогается. Не грохот, а низкий, всепроникающий ГУЛ, идущий как будто из недр земли и самого неба.

Стекла вибрируют с жуткой частотой. Свет гаража мигает бешено, затем вспыхивает неестественно ярко, переходя в пугающее фиолетовое сияние. Голова Алекса взрывается болью. Он видит, как лампочка над верстаком лопается. Инстинкт гонит его в подвал – там прочнее. Пока он возится с замком двери Лия выбегает из своего дома в панике, спотыкаясь от головокружения и тошноты. Её дом начинает обваливаться, везде звук лопающихся стекол в окнах и жуткий гул. Она видит открытую дверь гаража Алекса, как он открывает дверь подвала. Ближайшее убежище. Она мчится туда.

Алекс спускаясь по лестнице в подвал, слышит приближающиеся шаги. Обернувшись, он видит Лию, вбегающую в гараж, и огромный верстак, который подпрыгнул от вибрации и вот-вот опрокинется на спуск. Рефлекторно, он делает шаг вверх, резко хватает ее и тянет на себя от падающей тени.

Грохот! Массивный верстак падает, перекрывая спуск частично. Одновременно снаружи – звук разрушающихся построек. Все вокруг сотрясается. Лия падает, не в силах устоять на ногах. Её как будто силой отбрасывает к противоположной стене подвала. Она бьется виском о стену и теряет сознание. Одновременно с этим, со стеллажей на Алекса валится хлам, копившийся тут годами. Большой ящик с чем-то сваливается на него. Не устояв на ногах Алекс падает, отключаясь.

Всё произошло в считанные минуты.

Алекс приходит в себя от пронзительной головной боли. Будто череп сжали тисками. Во рту – вкус меди. Ощущает, что лежит на бетоне, чувствует на себе тяжесть. Все тело ноет.

Черт… помню гром… или… я что напился?

С трудом отпихивает ящик, садится, потирая виски. В темноте слышится частое, поверхностное дыхание, где то рядом.

Не ее ли?

Лия пришла в себя чуть раньше. Темно. Страшно. Её голова гудит. Чувствует слабость. У нее еле выходит сесть, прижавшись спиной к холодной стене, колени подтягивает к подбородку. Непроизвольно у неё начинает дрожать все тело – от холода и страха. Голова раскалывается еще больше, когда ощупывает висок: в волосах, на лбу – запекшаяся кровь.

Что произошло? Помню только: резкий, пронизывающий до костей гул, вспышку неземного света, и панику… и Алекса, который резко втянул меня вглубь подвала перед тем, как все рухнуло.

Он спас меня? Нет, просто случайность.

Боже…

Что это было?

Папа…

Алекс, кряхтя, поднимается. Его фонарик на поясе мертв. Он нащупывает зажигалку в кармане куртки. Щелчок. Маленькое пламя еле освещает помещение, выхватывает из мрака лишь образы: заваленный вход; покрытые пылью и паутиной стеллажи и… Лию. Она сидит в углу, с широко раскрытыми от ужаса глазами, следами крови на подбородке, на лбу и в волосах. Она выглядит потерянной и маленькой.

Они смотрят друг на друга несколько минут. Или дольше. Ни слова. Только взаимное узнавание и волна чистой, животной неприязни.

– Ты… Что ты здесь делаешь? – звучит голос Алекса, хриплый, обвиняющий.

Лия съеживается.

– Я… выбежала. Мой дом… Этот… гул. Стёкла.. они лопались… А ты втолкнул меня сюда! – Её голос дрожит, но пытается быть твердым.

Алекс фыркает. Светит зажигалкой на завал у двери:

– Тут все завалено. Нас прикопали.

Констатация факта. Без эмоций. Прагматизм как щит. В этом весь Алекс.

Следующие минуты или… часы… проходят в тяжелом молчании, прерываемом только звукам: их собственное дыхание, капающая где-то вода. Ни машин, ни сирен, ни голосов. Абсолютная, гнетущая тишина.

Сквозь узкую щель окна стал пробираться тусклый свет. Глаза привыкли и более-менее стало проще. Алекс, ругаясь, пробует разобрать завал голыми руками. Камень и доски не поддаются. Лия беспомощно наблюдает, сжимая руки на коленях. Ее попытка помочь закончилась тем, что Алекс грубо бросил ей:

–Не мешай! Отойди!

Физически ощущается дискомфорт. Холод проникает в кости. Голова болит все сильнее. Жажда. Лия начинает тихо плакать от бессилия и страха. Алекс игнорирует её, но его скулы напряжены до боли. Движения стали резче, нервнее.

Алекс.

Черт… черт… Надо выбраться. Инструменты… где лом? Если снаружи такое же… что с мастерской? С матерью?

Мысль о матери – резкая боль, которую он гонит прочь.

И эта… плакса здесь. Только мешает. Какого черта она тут?

Лия.

Он меня убьет… или мы умрем здесь. Боже, что случилось? Почему так тихо? Папа… он должен был приехать домой… Мобильник не работает…

Она судорожно тычет в мёртвый экран телефона. Ничего.

Я не хочу умирать здесь… с ним!

Алекс находит лом за ящиками. С хриплым криком вкладывает всю злость и страх в удары по завалу. Камни с грохотом осыпаются. Примерно через пол часа ему удается проделать узкую щель.

Алекс обернулся, покрытый пылью и потом:

–Лезь. Быстро. – Отчеканил он приказ.

Лия, забыв о гордости, протискивается первой, царапая руки о камни. Алекс вылезает следом и замирает.

Гнетущая тишина.

Они стоят посреди тишины.

Гараж полуразрушен, крыша провалилась.

День. Но свет странный – рассеянный, будто сквозь дымку, хотя небо кристально-голубое. Воздух невероятно чист и свеж, пахнет… травой и чем-то неизвестным, металлическим.

Взгляд медленно перемещается вокруг. Их улица. Знакомая до боли. Но… Машины. Замерли посреди дороги, словно игрушки, брошенные ребенком. Ни дыма, ни огня – просто мертвы. Стекло некоторых фар и фонарей оплавлено в причудливые формы.

Стекла домов кое-где выбиты. На крышах, в разбитых окнах – уже зеленеют побеги растений. Из трещины в асфальте прямо перед гаражом Алекса высится молодой клен.

Природа невероятно яркая и громкая на фоне тишины. Доносится пение птиц, шелест листьев на внезапно пышных деревьях. Бабочка порхает над разбитой витриной магазина.

Люди. Никого. Ни криков, ни плача, ни шагов. Пустота. Тишина, нарушаемая только природой. Это самое страшное.

Лия замирает, широко раскрыв глаза. Рука непроизвольно тянется ко рту.

–Где… все? – шепот, полный ужаса. – Сколько прошло времени?

Она шатается, делая шаг назад, опираясь о покореженный капот машины, которая наполовину находится под завалом. Ее глаза бегают по знакомым местам, не находя ни одной живой души. Начинает тихо, безумно смеяться, смех переходит в истерические рыдания.

Алекс стоит, как вкопанный. Его прагматизм разбит вдребезги. Лицо побелело. Он сжимает лом так, что костяшки белеют. В его глазах – первобытный страх. Он оглядывается, будто ожидая подвоха, нападения. Но нападать некому. Эта тихая, красивая пустота страшнее любой катастрофы. Он резко поворачивается к Лие и с раздражительной ненавистью рычит сквозь зубы:

– Замолчи! Сейчас же замолчи!

Его голос дрожит, он сам на грани паники.

– Где… все, Алекс?! Что случилось?! – задыхаясь от рыданий выкрикивает Лия.

– Я… не знаю.

Признание дается тяжело. Он впервые смотрит на нее не как на врага, а как на единственного свидетеля кошмара. В голове проносятся тысячи мыслей и одна отдаётся громче всех: Все мертвы.

Он делает шаг к ней, неловко.

– Произошло что-то ужасное. Мы… остались. Но… кричим мы или нет… это не изменит настоящего. Поняла? – голос чуть мягче, но все еще резкий.

Лия, всхлипывая, кивает. Она пытается взять себя в руки, вытирает лицо грязным рукавом. Страх в ее глазах не ушел, но истерика отступает перед ледяным ужасом реальности.

Разрушенный двор между руинами дома Алекса и домом Лии. Забор превратился в груду обломков. Алекс пытается откопать что-то из-под плит своего дома. Лия бесцельно бродит по "нейтральной" территории, в шоке, её дом полностью разрушен.

Она случайно наступает на предмет, торчащий из-под обломков забора – старую, ржавую детскую машинку Алекса. Это не просто игрушка. Это символ самой первой, ядовитой ссоры их детства.

– Ой… – Она машинально отдергивает ногу.

Видит машинку. Наклоняется к ней. Память всплывает мгновенно:

Семилетний Алекс, ревущий, потому что она "случайно" наступила на его любимую машинку во дворе. Его мать кричит на ее мать. Начало Великой Войны Соседей.

Лия, всё ещё в шоке от Апокалипсиса, бормочет почти беззвучно, с горькой усмешкой:

– Все та же… вечная машинка. Как символ.

Алекс, услышав, резко оборачивается. Видит машинку в ее руке, видимо она машинально её подняла. Его лицо искажается. Старая обида вспыхивает ярче пожаров Апокалипсиса.

– Положи. На место. – Его голос низкий, опасный. Это не про машинку. Это про всё.

Она вздрагивает от его тона, но привычная броня сарказма включается автоматически. Она бросает машинку обратно в грязь. Это было не специально, но и не осторожно.

– Бери свою драгоценность. Как будто сейчас это имеет значение.

Алекс, теряя контроль, делает шаг к ней. Его тень накрывает ее.

– Ты ВСЕГДА так! Ты ВСЕГДА считала мои вещи – мою жизнь – дерьмом! Эта машинка… из-за нее твоя мать впервые назвала мою маму «грязной алкашкой»!

Вырывается ключевая, застарелая боль его детства – ненависть к её семье. Его голос гремит, эхом отражаясь от руин.

Лия не отступает, глаза горят:

– Твоя мать САМА себя так назвала! Потому что МОЯ мама предложила ей присмотреть за тобой, пока та в запое! А ты в тот день разбил мое окно мячом и убежал! И я получила за это! – Она вскрывает его вину и свою детскую несправедливую обиду. – Ты ВСЕГДА был разрушителем! И твой гараж, и этот адский грохот… Может, это ИЗ-ЗА ТЕБЯ ВСЁ?! Из-за твоих экспериментов с этой сранной электросваркой в гараже?!

Алекс бледнеет от ярости, потом его лицо становится багровым. Он тычет пальцем в ее лицо, его голос – ледяная сталь, режущая громче его лома:

– Молчи! Ты, которая ВЛЕЗЛА В МОЕ УБЕЖИЩЕ! Ты заняла место, куда я мог бы спрятать МАТЬ! Я слышал, как рушился мой дом! Я бы успел вернуться за ней! А я был ЗДЕСЬ, с ТОБОЙ! В этом подвале! Потому что ТЫ ВТОПТАЛАСЬ СЮДА, КАК КРЫСА! МОЖЕТ, ОНА ЕЩЕ ЖИВА БЫЛА, ПОКА Я ТОЛКАЛ ЭТУ ДЕРЬМОВУЮ КУЧУ ХЛАМА, ЧТОБЫ СПАСТИ ТВОЮ ЖАЛКУЮ ШКУРУ?!

Он обвиняет ее не только в гибели матери, но и в предательстве самого священного – долга сына. Это не просто ненависть, это смертельная вражда. подкрепленная адреналином и горем.

Его слова – нож в незажившую рану потери ее отца, который был в городе. Она теряет последние остатки страха перед ним.

– А ТВОЯ МАТЬ! Она ВСЕГДА была пьяной стервой! Она ненавидела нас за "чистоплюйство"! Она научила тебя гадить под нашими окнами! Может, ей лучше было СДОХНУТЬ в своем пьяном угаре, чем видеть, во что превратился ее ублюдочный сын?! Может, это ИЗБАВЛЕНИЕ?

Она бьет по самому святому, что у него было, оскверняет память матери, зная, что это уничтожит его.

Алекс издает звук, средний между рыком и стоном. Он замахивается – не кулаком, а открытой ладонью, чтобы ударить, заткнуть этот рот, ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НЕЕ. Лия инстинктивно закрывается руками, но не отступает, ее глаза – безумные, полные ненависти и страха, она оскаливается, готовая вцепиться зубами. Между ними – сантиметры. Мир сузился до них двоих. Апокалипсис замер.

Их взгляды скрещиваются – не человеческие, а звериные. Полные лютой, первобытной ненависти. Алекс не бьет. Его рука дрожит и медленно опускается. Не из жалости. Из ошеломляющего, леденящего осознания: убив ее, он останется совершенно один в этом мертвом мире. Это страшнее любой ненависти.

Лия видит это осознание в его глазах. Ее собственная ярость гаснет, сменяясь паническим ужасом перед бездной одиночества. Она отшатывается, спотыкаясь о кирпич.

Мертвая тишина. Они стоят, тяжело дыша, не глядя друг на друга. Между ними – невидимая стена, выстроенная из выплеснутого яда. Воздух звенит от непроизнесенных проклятий. Никакого "прости". Никакого примирения. Только опустошение и осознание невозможности вернуть сказанное. Шок от разрухи меркнет перед шоком от этой ссоры.

Алекс резко поворачивается и с яростью швыряет лом в груду обломков своего дома. Звон металла – единственный звук. Лия обхватывает себя руками, чтобы не развалиться. Они оба понимают: Вместе – это ад. Но в одиночку – это смерть.

И это знание страшнее руин вокруг.

Алекс смотрит на заросшую улицу. Его ум лихорадочно работает:

– Вода. Еда. Надо найти укрытие. До темноты. – Он перечисляет приоритеты, цепляясь за них как за спасательный круг. – Мой дом… разрушен.– Он кивает на руины своего жилища – как и твой. Тут мы ничего не найдем.

Лия оборачивается в сторону своего дома. Слёзы катятся по щекам. Папа… проносится в голове и осознание тихо застревает комом в горле.

Молчание. Вес решения давит. Алекс ненавидит Лию, у них это взаимно. Но он не идиот. Один в этом…. он не выживет. Она тоже.

Алекс не глядя на нее, произносит сквозь зубы:

–Ладно. Пока давай держаться вместе. Ищем укрытие. Воду. Поняла?

Это не предложение. Это приказ для выживания.

Лия кинула на него короткий взгляд – ненависть, страх, понимание. Она молча кивает. Никаких рукопожатий. Никаких слов согласия. Только молчаливое, горькое признание неизбежности.

Алекс снова берет лом, крепко сжимая. Лия, все еще дрожа, подбирает с земли тяжелый гаечный ключ – ее первое оружие. Они выходят на середину улицы.

Перед глазами знакомый и абсолютно чужой мир. Магазин с выбитыми витринами, из которых растет лопух. Птица свила гнездо в рекламном щите. Детская площадка, где они когда-то дрались – теперь оплетена диким виноградом.

Тишина. Только их шаги по битому стеклу и асфальту, их дыхание, пение птиц и шелест листвы кажутся неприлично громкими.

Вокруг неестественно сильный аромат цветущей сирени, чуть приглушенные запахи : пыли, горелой изоляции; под всем этим – сладковатый, тошнотворный запах разложения.

Они идут рядом, но не вместе. Между ними – метра два пустого пространства, заряженного старой ненавистью и новым, всепоглощающим страхом. Алекс смотрит вперед и по сторонам, выискивая угрозы. Лия смотрит под ноги и на растения, ее мозг аналитика пытается осмыслить масштаб катастрофы. Сколько же они были без сознания в подвале? Где все люди? Что происходит?

Ни единой живой души.

Ближе к вечеру они находят полуразрушенный, но пока целый дом на окраине. Входная дверь сорвана. Вход только в первое помещение, дольше дверь на замке. Внутри – хаос, но есть крыша и это для них уже хорошо. Пока Алекс ставит проверяет все, ставит завалы у входа. Лия находит водопроводный кран во дворе – вода идет, мутная, но идет.

Они разводят небольшой костер из обломков мебели в жестяном ведре посреди гостиной. Сидят по разные стороны огня, не глядя друг на друга. Еды нет. Слова закончились.

Только треск огня и всепроникающая Тишина за стенами.

Перемирие нужды рождается не из доброй воли, а из животного инстинкта и осознания абсолютного одиночества. Это молчаливое, тяжелое соглашение, пропитанное взаимным отвращением и страхом.

Первый день Конца Света подходит к концу.

Впереди – ночь, голод и бесконечный страх. И только присутствие Последнего человека, которого хотели бы видеть рядом, напоминает, что они еще живы.