Падение

Да уж… Странно начинается первое путешествие в моей жизни. И наверняка странно закончится. Я была в этом уверена.

Москва представала предо мной очень странным городом, особенно когда мы выехали на Проспект Мира. Во-первых, она поражала своими масштабами. Мегаполис был просто головокружительно большим. Во-вторых, былая столица отлично сохранилась со всеми аккуратными домиками, архитектурными ансамблями, парками, садами, широкими проспектами.

Все дома были ярко окрашены в самые разные неоновые цвета. Повсюду были граффити. Автомобили, в большом количестве курсировавшие по дорогам, были в большинстве своём «выживальческими» вездеходами, бронетранспортёрами и внедорожниками самых разных конструкций. Зачастую они тоже были подкрашены и причудливо разрисованы.

На дорогах царил хаос, никаких знаков, никаких светофоров, кто успел – того и дорога. Тем не менее, люди каким-то чудом разъезжались, и я не видела по пути ни одной аварии. А вот праздно гуляющих по улице людей с модифицированными телами и самой невероятной одеждой. Повсюду играла самая разная музыка, так что город походил на один большой фестиваль.

Сам по себе он ярко контрастировал с тем, что я наблюдала в городах по пути. Здесь не было разрухи, лишь управляемый хаос, со смешением былого и нового.

Повсюду висели большие полотна и транспаранты, изображавшие мою мать в самых разных героических позах, они содержали множество разных надписей: «Она – подарила вам свободу!», «Власти больше нет!», «Она ваша мама-анархия!», «Ускоряемся!», «Предателей прогресса ждёт наказание!», «Мы выжили благодаря ей!» и «Ни богов, ни господ!» Я смотрела на её лицо и у меня в голове никак не складывалась картинка…

Это точно была она, но всё же что-то в ней поменялось. В этом всём не было той теплоты и нежности, которую я помню, только пышущий, даже с изображений, пафос. Наверное, она и не должна представать на плакатах нежной и любящей, как и Гагарин не должен не быть на статуе олимпийцем, но всё же за всеми этой нерукотворностью будто бы совсем теряется человечность, ни как сострадание, а как обыденность с достоинствами и недостатками.

Когда мы проезжали по Большому Крестовскому мосту, даже Феликс прервался от разговоров про то, как же его любимый город изменился с последнего раза, когда он здесь был. Он уставился в окно, и я уставилась туда же. На фонарях, что были щедро расставлены по обе стороны путепровода, висели разложившиеся трупы с табличками на шеях.

«Политик», «предатель», «децелератор», «элитарист», «убийца», «вор», «верующий», «жаждущий власти», «насильник», «враг коммун», «вор общего» и так далее, и тому подобное… Это была настоящая галерея смерти, что выглядела даже более жуткой и пугающей, чем та скульптура из костей или «памятники» у павильонов ВДНХ.

Во-первых, из-за того, что каждый труп был подписан и аккуратно выставлен на всеобщее обозрение. А во-вторых поскольку прямо при нас, два человека-гиены вешали ещё свежего мертвеца с табличкой «политик». Мне было противно на это смотреть, и я хотела отвернуться, но не смогла и заворожённо наблюдала за действом. Феликс хотел было закрыть мне глаза, но Мартин его остановил, и я наблюдала эту картину до тех пор, пока автобус наконец не съехал с моста.

Вскоре мы сошли на базальтовую брусчатку у Сретенского бульвара. Дядя сказал, что тут неподалёку была квартира его друга. А Мартин сказал, что мы можем её забрать, ведь в этом городе больше нет собственности и каждый сам выбирает, где ему жить, даже если там уже кто-то живёт.

Мы направились к огромному дому на противоположной стороне улицы. Он походил на какой-то французский замок эпохи барокко, имел часовую башню, помпезные колонны, ниши со статуями каких-то греческих женщин и, конечно, был весь изукрашен неоновыми красками в духе остального города.

Мы прошли через арку, оказавшись во внутреннем дворе с крошечным сквериком. Вошли в подъезд. Поднялись по лестнице на последний этаж. Одна из дверей там стояла заколоченной. Феликс ловко отодрал доски, освободив путь внутрь. Мартин заметил:

– Надо же, как же давно я здесь не был…

Мы прошли в просторную и бедно обставленную квартиру, в которой собралось куча пыли, от которой я сразу же начала чихать. Дядя завороженно бродил по комнатам из одной в другую и причитал:

– Как же мало здесь изменилось, будто бы мы с Йозефом, вот за этим столом, день назад… – он сел на хлипкий стул на кухне, – Сколько лет… – по его щеке потекла слеза.

– Чьими стараниями всё это сохранилось? – задал риторический вопрос Мартин. По крайней мере, лис на него ничего не ответил.

– Ладно, самое время отдохнуть с дороги, а завтра уж и на нашей улице будет праздник! – сказал тилацин и вольяжно рухнул на пыльный диван.

Явление первое – Бафомет – Праздник на нашей улице

Наконец у нас вновь было время на то, чтобы выдохнуть и перевести дух. К вечеру, Феликс положил меня на кровать, на которой когда-то спал сам. И, поскольку диван был занят Мартином, сам лёг на кухне, сдвинув три стула в какое-никакое подобие кровати и подложив своё пыльное пальто вместо подушки.

Я долго лежала и не могла уснуть, в полутьме наблюдая игру света от уличных фонарей, пробивающуюся через широкое окно. Кроме того, мысли о том, что произошло за день никак не давали мне покоя. В общем, когда с улицы послышались какие-то крики и музыка, сна и так не было ни в одном глазу. Я решила немного подышать свежим воздухом и вышла на крошечный полукруглый балкончик.

Там уже стоял Феликс. Видимо у него тоже сна не было ни в одном глазу:

– Не спится, Бафи?

– Как-то не слишком… – я посмотрела на бульвар, где шагала огромная толпа, бросавшаяся какими-то порошковыми красками и горланящая песни, – Что происходит?

– Мартин сказал, что это шествие в честь «Дня Козы», видишь они бросаются порошком? Это прах смешанный с красителями. Ещё одно презрение к умершему… – он грузно выдохнул, – Да, «День Козы»…

– Это какой-то известный праздник? – я никогда о таком не слышала.

– Может быть для твоей матери… Фух… – он посмотрел на меня как-то чересчур внимательно и пронзительно, – Возможно, пришло время тебе кое-что рассказать. Вернее сказать, ВСЁ рассказать.

– Было бы неплохо… А то я всё ещё в некотором смятении…

– Я понимаю, но, знаешь, тяжело решиться на правду. Даже если эта правда ничего крамольного из себя не представляет. Просто… Это мучительно тяжело. Особенно когда речь о ТАКОЙ правде.

– Боже, не томи!

– Помнишь, тот начальник из космопоклонников говорил про то, что твоя мать сказала, что ты антихрист? Так вот, это правда.

– В… каком плане?

– В прямом. До того, как ты родилась, а родилась ты прямиком перед концом света, двадцать три года назад, было предсказано, что именно ты и станешь предвестником апокалипсиса. Самой смертью и самим злом. Твоя мама до сих пор искреннее в это верит. Когда она ушла из семьи, она ушла с целью подготовить мир к твоему приходу… Завоевать его для тебя…

– …что?

– Я же говорю, это не просто рассказать и ещё сложнее переварить. Всё, что делает твоя мать, она делает ради тебя, но видит в тебе исключительно зло и «завершительницу цикла». Твой отец и я были другого мнения. Мы считали, что тебя обойдёт судьба мессии конца света и воспитывали, как обычного ребёнка. Как ты могла заметить, свою позицию мы так и не смогли отстоять… – он снова тяжело выдохнул и опёрся на стальную балконную ограду, – На самом деле эта история началась вообще не с тебя и твоей матери. Она куда дальше и куда глубже. Скажи, ты что-нибудь знаешь о Памперо?

– Отец упоминал её в том раковом разговоре…

– Не зря. Именно её идеи верховодят твоей матерью. Памперо была кем-то навроде… пророка. Она была просто невероятна! Во всех отношениях: красива, умна, харизматична. Настоящая богиня, спустившаяся в наш мир и крайне уставшая от его убогости. «Дочь неба», так мы её звали. Ибо и я, и твоя мать, и твой отец, и Вань-Шень, и Мартин, входили в её круг. И Памперо учила нас всего двум вещам: всё в мире обречено на падение, и только в падении может быть свободно, и нет ценности выше, чем ускорение, ибо оно освобождает. И мы вняли этому учению, каждый по-своему. Так что, когда козочка ушла, мы все остались без почвы под ногами…

– «Козочка»?

– Памперо была козой, прямо как ты. Поэтому и «День Козы», я полагаю. Праздник в честь богини.

– А где Памперо сейчас?

– За Рубежом, наверное. А может мертва. Кто знает? Она освободила нас и привила свои идеи, а затем исчезла без следа. Возможно ушла на небо или что-то вроде того. Говоря о падении, Мартин хочет достичь её наплевательского отношения ко всему миру. Говоря об антихристе, твоя мать хочет построить мир на идеях тотальной свободы и ускорения, используя тебя как таран к достижению социальной сингулярности. Я пытаюсь освободиться от прошлого, а твой отец… Ну, наверное, он просто взял за тебя ответственность и сейчас стойко её несёт на своём горбу. Ответственности Памперо тоже нас учила. Каждый всё равно понял по-своему…

– Я… Мне нечего даже и сказать…

– А и не надо ничего говорить. Мир странная штука. И тут происходят странные вещи. Но знаешь что? Мы с тобой не опустимся до уровня Мартина или Хамсин. Вернее, ты не опустишься. Меня спасать уже поздно. А вот тебя запятнать я не позволю. Это моя ответственность.

– Спасибо. – сказала я, – Спасибо, Феликс… Но…

Он удивлённо посмотрел на меня. Тут же в горле встал ком, я не знала как сказать то, что пора было сказать, то что я носила в себе с самого начала этой запутанной и дикой истории, но даже сама для себя не могла сформулировать:

– Я поняла чего хочу, но не знаю, как об этом рассказать…

– Как есть, – он был всё ещё мягок.

– Теперь я хочу знать, что думают другие об этой истории. Я хочу знать мнение мамы, мнение папы, мнение Мартина тоже хочу знать Всё конечно путанно, но…

– Я понимаю, – лис кивнул, – тебе не хватает стариковских объяснений.

– Я просто не хочу и дальше оставаться в неведении. Мне надоело быть воланчиком, который кто-то куда-то запустил. Неизвестно зачем и почему. Мне хочется во всём разобраться.

– Есть только одна проблема…

– Она моя мама.

– Она наверняка меня не тронет, если я к ней приду. Я просто… Я хочу точно знать, чего она хочет.

– Это безумие!

– Это рациональность. Та, которой ты меня всегда учил. Трусости в твоих уроках не было…

– Я не трушу.

– Тогда, ты поможешь мне?

– Давай хотя бы не лететь на пулемёты грудью. Я помогу. Тем более, что мы оказались в лучшем для этого месте. Но мы всегда должны иметь пути к отступлению, ты меня понимаешь?

– Не совсем.

– Если ты хочешь пообщаться со всеми, придётся очень потрудиться, чтобы в конце всего у тебя остался выбор, понимаешь? Твоя мать не оставит тебе выбора. Мартин не оставит тебе выбора. Чтобы танцевать с ними по змеиным головам, надо иметь противоядие. А то рискуешь быть покусанной кобрами за пятки и ничего не сделать. Я через такое проходил. Я не допущу, чтобы с тобой случилось что-то такое же!

– И что ты предлагаешь для этого сделать?

– Есть у меня одна идея, – он кивнул в сторону толпы внизу, которая тащила огромное чучело белой козы, – Мы сможем найти друзей и здесь… Специфических друзей, но всё же.

– —

На следующее же утро, мы с Мартином поехали на встречу с неизвестным союзником на метро. Оно не только работало и было абсолютно бесплатно, но и одновременно являлось оживлённой торговой и музыкальной площадкой. Повсюду были расставлены лавочки с безделушками, на которых предлагалось обмениваться по бартеру. Местами сидели артисты и также собирали себе всякие приятные мелочи в обмен на свои музыку, картины или статуэтки.

Аккуратно петляя среди толпы, собравшейся на «Кировской», мы прошли в изукрашенный неоновой краской вагон. Внутри даже получилось сесть, ибо людей куда-то едущих было куда меньше, людей торговавшихся на станции. Наш путь был довольно близок, всего три станции до «Кропоткинской»: «Дзержинская», «Проспект Маркса» и «Библиотека имени Ленина».

Метропоезд гремел по рельсам, элегантные плафоны внутри тряслись, внутри было просто кошмарно шумно. Поездка в целом была невыносимой, также учитывая, что я ехала обмотанная в платок, в котором было жарко и через который невозможно было дышать. Всё потому, что Мартин сказал, что и моя мать, и её преданные сторонники любили ездить на метро, приближаясь к толпе, которую они возглавляли. Естественно, мне нужно было маскироваться, чтобы случайно не попасться им на глаза.