Последняя заповедь

Валерий Расс

Последняя заповедь

Глава 1: Один выстрел

Небо будто опустилось на землю. Оно было низкое, тяжёлое, в серых полосах, словно измятое плащ-палаткой. Воздух трещал от напряжения, пах порохом и жжёным металлом. Всё вокруг гудело и стонало, как организм, которому причинили боль, но он ещё жив – и злится.

Александр прижимался к стене разрушенного дома, ловя каждое движение вражеского сектора. Глаза жгло от пыли, уши гудели от стрельбы. Он был взмокший, сжимающий автомат до онемения. За его спиной – трое: радист, сержант-пулемётчик и командир роты, Кузнецов. Человек-камень, сорокалетний фронтовик с лицом, как будто вырезанным штыком.

И вдруг всё случилось за секунду.

Из-за угла выскочил дрон-камикадзе.

Шум, похожий на крик насекомого.

Резкий, пронизывающий.

Слишком близко.

Александр видел, как командир делает шаг вперёд – и в этот момент в голове что-то щёлкнуло. Не было ни времени, ни логики. Всё внутри, что было человеческим, сработало раньше разума.

Он прыгнул.

В прыжке успел только закрыть собой Кузнецова.

Мир взорвался.

В ушах – звон, будто внутри черепа кто-то завёл циркулярную пилу. Он не чувствовал тела.

Потом пришла боль.

Дикая, голодная.

И тишина. Тишина, которую больше всего боятся на войне. Она значит, что ты остался – а другие, возможно, нет.

Когда его подняли, он уже не мог пошевелить правой рукой. Не мог даже повернуть шею. Кровь стекала за воротник, пульсируя. Кто-то кричал. Кто-то шептал «живой… живой…».

Он не был уверен, что это не сон.

Он хотел умереть – потому что так было проще.

Глава 2: Белые стены и холодная пустота

Он очнулся в госпитале. Потолок был белый, как мел. Вокруг пахло лекарствами и чужими страхами.

Руку ампутировали.

Ему не сказали – он сам догадался. Проснулся, попытался пошевелить пальцами – и ничего. Пустота.

Фантомная боль сводила с ума.

«– Ваша реакция – нормальна», – сказал врач с глазами загнанного лося. – Вы спасли командира. Он жив, передал вам благодарность. И начал ходатайство о награде.

Александр усмехнулся. Не потому что рад.

Потому что не знал, что на это сказать.

Герой? А он, значит, теперь кто? Инвалид двадцати семи лет от роду, который не может сам себе зубы почистить.

В палатах царила тишина. Те, кто кричал по ночам, больше не кричали. Те, кто смеялся, больше не смеялись.

Только он – молчал.

Потому что голос застрял где-то между броней и кожей.

Глава 3: Трудно дышать дома

Возвращение домой было как наваждение. Город – родной, но чужой. Друзья молчали. Кто-то узнал, кто-то делал вид, что не узнал.

На улице на него смотрели украдкой. Кто-то жалел. Кто-то – осуждал. Самые честные просто отворачивались.

Мать встретила его сдержанно. Слишком сдержанно. Как будто боялась обнять его и почувствовать, как он теперь «ломаный».

«– Ты жив, и этого достаточно», – сказала она, опуская глаза.

Но Александру было недостаточно. Он не мог просто быть живым.

Он должен был зачем-то.

Глава 4: Встреча с Ириной

Когда он увидел её, сердце сжалось так, что захотелось бежать, спрятаться, исчезнуть. Но он не мог. Он не мог от неё убежать, как не мог убежать от самого себя. Ирина стояла на ступенях у кафе, в котором они когда-то часто сидели вместе, его любимое место. Она была такой, какой он помнил её – в лёгком платье, с теми самыми светлыми глазами, которые всегда смотрели на него с искренностью и любовью.

Ирина заметила его почти сразу. Остановилась. Её взгляд стал мягким, но она явно почувствовала его напряжение. Она пошла навстречу, но что-то в её движениях было не таким, как раньше. Более осторожным, словно она тоже не знала, как будет выглядеть эта встреча.

– Привет, – сказала она, улыбаясь, но улыбка как-то соскользнула с её губ, не дойдя до глаз.

– Привет, – ответил Александр, сдерживая себя, чтобы не отвести взгляд. Он почувствовал, как рука, та, что осталась, напряжённо сжала протез. Он уже привык, что протез был частью его тела, но перед ней, перед Ириной, всё становилось странным.

Она замолчала, стоя перед ним. Она его не тронула. Не обняла. Он чувствовал её робость, которая казалась странной, чуждой. Они оба знали, что эту встречу давно ждали, но не так. Он чувствовал её взгляд, скользящий по его груди, шее, и руке, которую он прятал в кармане. Он знал, что она видит, как изменился. И он знал, что она не могла его не заметить.

– Ты… ты… как? – Ирина начала говорить, но потом осеклась. Словно слова не хотели быть произнесены.

Александр почувствовал, как его живот сжался. Он мог бы ей сказать: «Ты думала, я вернусь другим?», но не сказал. Ему было больно от самой мысли, что она может увидеть его жалким.

«– Я жив, Ирина», – сказал он, уставившись куда-то в сторону. – Это, наверное, самое главное.

Ирина молчала. В её глазах читалась боль, но не от того, что он был инвалидом. Боль была от того, что она видела, как его лицо всё больше превращается в маску, а с каждым днём он всё больше становился не тем человеком, которого она знала. Он был пережитым, и она не могла понять, как теперь быть рядом с этим человеком.

Он вновь вспомнил слова своего старшего друга по госпиталю: «С ними трудно быть, потому что ты видишь в них не просто раненого, а живое напоминание о том, что ты не можешь спасти всех». Ирина не могла спасти его. И он сам не знал, как ему быть. А тем более не знал, что делать с её глазами, в которых уже было так много вопросов, на которые он не мог ответить.

– Я… я не знаю, как… как мне быть с тобой теперь, – наконец выдохнула Ирина, как будто это вырвалось само. – Ты так изменился, и я…

Александр отвёл взгляд, кусая губу, пытаясь проглотить эти слова, не дать себе слёзы. Но его горло, как всегда, было слишком тесным. «Я не могу быть прежним. Я не могу её вернуть», – думал он. Не мог вернуться и в свою жизнь. Всё, что было до войны, теперь становилось чуждым.