Катя

Максим Шепелявый

Катя

Катя.

Каждый лишь в конце своего пути осознает суть его начала.

Граффити на стене.

Добрый день

11:11

Живое общение? Совместный ужин в приятном месте?

12:39

Привет) можно)

14:07

Во вторник днем свободна?

16:47

ТГ ? Телефон?

16:47

Днём… Ну если только с работы отпроситься…но лучше после 4

16:52

Я свободен буду до 19-00

16:58

А ты где территориально работаешь?

16:58

Метро Семёновская

17:05

Есть там приятные заведения?

18:07

Или лучше в центре?

18:07

Лучше на Семёновской)

18:27

Есть) много. От Фаст фуда до ресторанов и кафе)

18:28

Выбери место, я там не ориентируюсь Лучше не Фаст фуд

18:30

Место встречи или где посидеть?

18:30

Ты в 16-00 закончишь?

18:30

Место встречи или где посидеть?

18:31

Интересно……

Ты хочешь сразу более близкого общения?

18:31

У метро встретимся)

18:31

Хорошо. Но я за рулем

18:32

Парковка рядом есть)

18:32

Лучше где посидеть

18:33

Хорошо

18:33

В BBgril вкусно готовят Но можем и в маке посидеть. По шаговой доступности тоже самое

18:35

Лучше не в Маке )))

18:36

@A……….l мой ТГ

18:39

Напишу тебе

18:39

Лучше звони

__________________________________________________________________

– Привет, я застрял на Лубянке.

– Не приедешь?

– Нет конечно. Приеду, но могу опоздать.

– Не страшно, я тут рядом на заводе, работаю.

– Ну все. Я прыгаю в метро и еду. Машину запарковал тут в центре.

– Мне уже бежать?

– Нет. Я буду примерно в 16-15

– Тогда напиши мне или набери за 5-7 минут.

– Хорошо.

Выходя из метро, я нашел ее номер и в дверях набрал.

– Я тут, у выхода из метро.

– Скорую видишь?

– Нет. А да, у дороги стоит.

– Я почти у нее стою.

На открытом пространстве площади спиной ко мне стояла девушка. Тонкая, стройная. Черные обтягивающие брюки и черная лохматая шубка до пояса. Это она? Боже, какие красивые стройные ноги и бедра. Я подошел к ней. Она все так же стояла и почему-то смотрела не в сторону метро, из которого я должен был выйти, а на скорую.

– Катя, привет.

Она обернулась. Черный макияж с стрелками у уголков глаз, как у девочки подростка, темно-бордовая помада и очень по-детски красивое лицо, совсем не взрослой красотой. Я, недолго думая, наклонился и едва касаясь поцеловал ее в щеку.

– Там человека скорая увезла. Дедушка лежал на асфальте.

– Живой?

– Да. Они помогли ему встать, он на носилки лег.

– Идем?

– Да идем. Тут есть ресторан BB GRILL. Там очень вкусное мясо. Забыла спросить, ты не вегетарианец?

– Нет конечно. Вкусное мясо очень даже ем.

Мы шли рядом, и я искоса смотрел на нее. Катя улыбалась едва заметной улыбкой и не отрываясь смотрела вперед.

Боже мой, какая же красотка! Нет, она совсем не той красотой красива, что на обложке модных журналов или в рекламных роликах. Она невероятно хороша именно той красотой, что так сильно трогает мое сердце. Эти пушистые ресницы, и эти огромные немного раскосые глаза, ее округлые щеки и мягкий подбородок, коротко стриженные черные волосы, немного торчащие в разные стороны – все это дико напоминало другую Катю, которую я любил и не долюбил когда-то в самом начале жизни.

Ей тогда было восемьнадцать, только исполнилось. Мне было двадцать один. Я увидел ее в метро. Она так же была чудесно хороша, и в свои восемьнадцать лет уже невозможно по-женски притягательна. Катя стояла в вагоне метро наискосок от меня, почти у следующих дверей. Пользуясь тем, что стоял к ней лицом, не отрываясь смотрел на нее. Конечно, она как умеют это делать женщины сохраняла полное безразличие и смотрела вперед, все в ту же часть мирового пространства что и до того, как я зашел в вагон. Без сомнений, она сразу почувствовала мой взгляд на себе, и конечно видела как я на нее смотрю. Я же был уверен, что она меня не видит. Это я тогда еще не умел замечать и различать такие вещи. Она заметила, почувствовала меня, и между нами, мгновенно, натянулись волшебные нити, по которым уже бежал ток. Я был уверен, что электричество жизни бежит и бурлит только во мне. Я знал и чувствовал только себя.

На следующей станции ей нужно было выходить. В последний момент, уже когда двери рядом с ней открылись, она повела плечом и через него на мгновенье стрельнула глазками в мою сторону. Эти глаза, такие же округлые и горячие, как все ее лицо, соединились с моими, и я мгновенно, как вылетевшая из бутылки шампанского пробка прыгнул к ближайшим дверям из вагона. Двери уже почти закрывались, когда я, пропихнувшись сквозь толпу пассажиров, ввалившихся через них в вагон, схватив створки руками протиснулся наружу. За мной двери с шумом захлопнулись и поезд мгновенно тронулся. Я стоял на перроне, за спиной гремел и завывал втягивавшийся в тоннель поезд. Я смотрел по сторонам. Ее уже не было на перроне. Сердце бухало, выбрасывая в мозг потоки крови. Пусто. Табло медленно отсчитывает секунды до прихода следующего поезда. Тонкая обертка от конфеты, поднятая в воздух ветром от уходящего поезда, медленно опускается к моим ногам. Нужно проехать еще три станций. Следующий поезд преспокойно увезет меня восвояси.

Но нет. Словно лошадь, закусившая удила я уже летел по волшебному полю жизни во весь опор. Бегом я выпрыгнул в вестибюль, посмотрел на лево, на право. Сердце билось дико. Как она так быстро успела исчезнуть? Может быть, она, как и я вышла не на своей станции и теперь просто перешла на другой перрон? Я мгновенно выскочил на противоположный перрон. Перед моим носом захлопнулись двери и тоже отошел поезд. Я пытался за стеклами дверями вагонов увидеть ее и не видел. Бегом я вернулся в вестибюль и помчался к эскалатору.

Расстегнутая куртка грозила слететь с меня и болталась уже на одном плече и кистях. Я взлетел на движущиеся ступени эскалатора и тут, в вышине трубы туннеля, увидел ее черную коротко стриженную голову. Продираясь сквозь стоявших на эскалаторе, я лез вверх, перепрыгивая через ступени. Я почти догнал ее. За несколько метров до своей цели я остановился, стараясь унять дыхание и дико бившееся сердце. Она тихо мерно двигалась вверх, ее тонкая рука была опущена на резиновый движущийся поручень. Я видел ее голову, ее тонкие красивые плечи затянутые легкой курточкой и ее пальчики, справа, на поручне, среди локтей и рук стоявших на эскалаторе пассажиров. Ничего я не знал, ни что делают в таких случаях, ни что буду делать я. Знания тогда еще не были моей силой и инструментом управления миром. Я не знал ничего об ожидавшей меня впереди жизни и о том, как с ней надо справляться. Только сердце учащенно и громко билось в груди. Я почему-то точно знал, что это должно чем-то закончится, куда-то привести, и не старостью и в конце концов смертью, а другим, совсем другим. Только нужно не упускать ее из вида. Так мы поднялись наверх, вышли друг за другом в тяжелые стеклянные двери метро, и я просто пошел за ней. Я шел на удалении, совсем небольшом, не меняя расстояния. В сущности, я был слишком близко, чтобы можно было меня не заметить. И она обернулась. На лице ее была улыбка, насмешливая, добрая и очень живая. Она обернулась на мгновенье и пошла кажется еще быстрее. Я шел и улыбался. Наверное, она тоже увидела мою улыбку. Какое-то незнакомое тепло разливалось внутри меня словно мы уже знакомы и просто играем в эту веселую игру. Ее короткая почти мальчишеская стрижка, крепкие красивые икры, плотно обтянутые синими джинсами, идеально красивые бедра, тонкая талия, почти не закрытая короткой курткой, мелькнувшая полоска кожи над джинсами-все это миниатюрное и совершенно уже по-взрослому, округлое и женское. У нее был на удивление быстрый шаг. Несмотря на то, что я на голову ее выше и мои ноги длиннее, я все время прилагал усилие, чтобы не разрывать натянувшиеся, между нами, нити и не наскочить на нее слишком сократив дистанцию.

Вдруг она резко свернула и вошла во двор. Я тоже, как ее прямое продолжение в этой игре, резко повернул направо. Войдя в маленький дворик, она, еще прибавив шаг, мгновенно оказалась у двери подъезда двенадцатиэтажной башни и набрала код. На мгновенье она замерла и почти откровенно смеясь смотрела на меня стоя в пол оборота в проеме уже приоткрытой двери. Всего несколько метров отделяло меня от нее. Я тоже стоял и улыбаясь смотрел на нее. Мне было легко. Я совершенно не смущался и не испытывал никакого беспокойства или напряжения. Все должно было быть именно так. Я не знал почему. Я еще ничего не мог знать. Но это совершенно точно все должно было случиться именно так.

Хитро улыбаясь, она нырнула в подъезд и захлопнула за собой дверь. Это напоминало наши игры в козаки разбойники еще в школьные годы, когда мы бегали по дворам и прятались в подъездах. Да, именно такая игра и была. Я должен был догнать и найти ее. А она…. Она убегала, смеясь и веселясь невероятно. Я подошел к железной двери подъезда и пощелкал всеми вытертыми кнопками кодового замка. Дверь, конечно, не открылась. На дворе ярко светило весеннее солнце. Снег уже почти растаял, он лежал только черно-белыми бугорками под разросшимися кустами. Земля почти просохла и стала твердой и коричневой. Я отошел от подъезда и смотрел на окна. Солнышко весело грело затылок, плечи, спину и невероятная радость со стучавшей в висках кровью разливалась по всему телу. Я вышел в центр двора и сел на старые железные качели. Нет, не известно на каком она этаже и куда выходят ее окна. Ничего вообще ни известно. Расстегнутая куртка сползла с плеч до самых кистей. Я сидел лицом к ее подъезду. От еще не прогревшейся земли шел зимний холодок. Я вдыхал холодный воздух и мое по-звериному крепкое после армии тело с радостью перекрывало холод огнем бежавшей по всем венам крови. Все неизбежно должно было свершиться, все должно было быть. Здесь и сейчас, сегодня и безотлагательно. Река времени до пределов была полна водами жизни, бурно лившимися нескончаемым потоком. Все должно было начинаться каждый день, каждый час и никогда уже не заканчиваться. Жизнь полная восторга девственно нового, невероятных откровений подлинно настоящего, лишенная лживых химер опыта и охлаждения, лишенная искажения подлинной сущности всего, лишенная мути обыденности, свершалась полным ходом. Все никогда не бывшее, должно было произойти, все должно было случиться, и наполнить нас до предела.

Я сидел на качелях даже не пытаясь поднять сползшую на кисти рук куртку, вдыхал холодный воздух и наслаждался гревшим спину и плечи солнцем. Шапки у меня, конечно, не было. Голова тоже наполнялась гревшим ее солнцем. Я сидел и улыбался, той самой улыбкой, что заполняет все лицо, глаза, душу, сердце. Я раскачивался на качелях все сильнее и сильнее, словно поднявшись выше в воздух я могу увидеть в одном из окон верхних этажей ее. Я не отрывал глаз от дома и подъезда. Вдруг из него вышла она. А из окна третьего этажа на нас неотрывно смотрела женщина. Я все сильнее раскачивался на качелях, не притормаживая. Качели громыхали в верхних точках и ходили ходуном. Куртка, висевшая на руках, развевалась свободно за спиной при каждом движении качелей вперед. Я знаю, я был очень красив и беспечно молод. В двадцать один, я выглядел как молодое упругое животное, всегда готовое к прыжку над пропастью. Я и был им, молодым длинноногим, поджарым скаковым жеребцом, на которого все приходят посмотреть на скачки и дико радуются, когда он, вытянувшись в струну несется по беговой дорожке ослепленно обгоняя всех, грозя переломаться и разбиться на смерть, не вписавшись в поворот или влетев в ограждение.

Она жила вдвоем с мамой. Мама смотрела на нас из окна не отрываясь. Катя прошла путь от подъезда до качелей в середине двора и остановившись возле них смотрела на меня. Она улыбалась, слегка наклонив голову на бок. Ее глаза горели, и я чувствовал себя подростком, старшеклассником, который ради куража вот-вот сделает сальто прокрутившись на качелях вверх ногами. Она молча стояла и смотрела. Но нет, ее лицо не было застывшим. На нем происходила такая невероятна смена веселых и легких декорация, что их хватило бы на спектакль длиною в жизнь. Я резко спрыгнул с качелей чуть не улетев вперед.

Совершенно не помню, что мы говорили, что говорил я, что она, с чего, с каких слов все началось. Я ничего этого не помню. Помню только, что я не испытывал вообще никакой неловкости, так сильно мне присущей в те времена. Помню, что через несколько минут мы уже оба смеялись. Я что-то такое безудержно говорил, жестикулируя и ловя взгляд ее все больше разгоравшихся глаз, и мы оба ржали во все горло. Нет. Она сначала лучисто улыбалась одними глазами слушая меня. У нее были такие волшебные глаза первозданной ясности, которые как два маленьких солнышка испускали лучи живого света. И она ими смеялась и наполняла сердце невероятным теплом, без всяких препятствий заглядывая внутрь меня. А потом она уже безудержно вместе со мной смеялась во весь голос, не сдерживаясь и почти пополам переламываясь от смеха.

Сразу же, в первый день знакомства Катя привела меня к себе домой и познакомила с мамой. Прямо со двора, от этих качелей мы поднялись к ним домой и пили чай, ели бутерброды с докторской колбасой и вареньем из крыжовника. Ничего этого больше не будет, никогда больше ничего из этого не повторится. Никогда!

В метро, мне показалось, что она вполне взрослая девушка лет девятнадцати-двадцати, и я не особо то ее старше. Стоя возле качелей, Катя рассказывала мне истории из своей учебы в медицинском училище. Только дома, сидя за столом я разглядел ее полудетские черты и понял, что она младше. Словно заметив это, ее мама, глядя мне в глаза сказала:

– Катьке три дня назад исполнилось восемьнадцать лет.

И снова молча глядела на нас. Просто глядела, наливала чай, бесшумно передвигалась за нашими спинами, резала колбасу и хлеб, а мы говорили и смеялись. Или может быть я просто не слышал ничего вокруг себя кроме голоса Кати?

Несколько лет разницы в том возрасте были невероятным расстоянием. Я чувствовал себя взрослым мужчиной. В сущности, я был отчасти такой же как она, мальчишка проведший два года в армии, и еще не узнавший о жизни почти ничего, и уж точно еще даже и не думавший причалить ни к каким ее берегам. Я был совершенно беззаботен и ничему не подчинялся в этом мире. И казалось, никогда и не должен был подчиниться никакой жизненной необходимости или нужде. И только это волшебное чудо напротив меня за столом с чашкой чая в одной руке и бутербродом с толстым кругом докторской колбасы в другом, смеющаяся с полным ртом и брызгающая чаем от смеха, могла захватить меня всего целиком и полностью без единого остатка.

Ее мама оказалась женщиной на удивление демократичных и свободных взглядов. Катя потом рассказала мне, что это она подзадорила ее выйти ко мне во двор.

«Но я и сама бы вышла», —говорила мне Катя. «Меня разбирал смех и любопытство, когда ты так шел за мной всю дорогу и не пытался познакомиться».

Накормив бутербродами и напоив чаем, Катя вытащила меня за руку из квартиры на улицу. Она была совершенно неугомонным чудом. Мы гуляли с ней по району, без умолку разговаривая. Я рассказывал ей всякие смешные и не очень армейские истории, зачем-то цитировал Ницше и Аристотеля, читал наизусть целые главы из Евгения Онегина и просто нес какую-то околесицу. Она рассказывала про школу и свою учебу в училище, про препараты из человеческих органов и с совершенно загадочным видом про мальчиков, которые сами вызвались пойти в морг на вскрытие трупа. Нам было весело и необычайно легко. Она с своей только ей свойственной манерой округляла глаза и губы перед тем, как засмеяться, а потом отсмеявшись, вдруг приблизившись ко мне лицом очень близко, заглядывала мне в глаза. Никто никогда больше не заглядывал так легко внутрь меня, и я сам не отрывая взгляда хотел, чтобы я был виден весь, весь наружу, виден ей целиком.

В первый же вечер мы целовались. Уже у подъезда, Катя дала мне вторую руку и мы, держась за руки стояли возле двери с кодовым замком и тянули время. Я не хотел ее отпускать. Она не вынимала своих рук из моих. Еще за пол квартала до дома, не глядя на меня, она сама дала мне пальчики правой руки, и я вел ее, держа их в своей ладони. Мы пришли к ее дому тихо держась за руки и уже почти не разговаривая, только все чаще поглядывая друг на друга. Наступил вечер, стемнело, по всему району зажглись фонари, стало почти по-зимнему зябко и я жадно грел ее пальцы в своей ладони. Мимо шли спешившие с работы домой прохожие, а мы, шли словно и не по асфальту у нас под ногами, словно и не под фонарями над нашим головами, словно вокруг и не было никого, словно это был не вечер в огромном городе, а тихий закат солнца на морском берегу. Чем ближе мы подходили к ее дому, тем она сильнее склоняла голову и вообще перестала стрелять на меня глазами, а я, не отрываясь смотрел на нее. Внутри меня пылал мирный тихий огонь. Не томление страсти и не буйство желаний наполняли меня. Нет. Это было неведомое, необъяснимое волшебство, происходившее с нами. День был огромен, словно целая жизнь. Мы словно провели вместе не пол дня, а целый месяц, год, может быть даже больше. Да и когда еще потом за целые десятилетия жизни хоть один месяц был так полон жизнью как те немногие часы?

Когда у подъезда она уже хотела выскользнуть из моих рук и искоса посмотрела на кодовый замок двери я притянул ее за пальчики ближе к себе и быстро наклонившись коснулся ее губ. Нет, я не был опытнее и старше ее в тот момент. Мы были абсолютно равны, несмотря на то что я уже целовался конечно до нее с девушками. Но в нас обоих было это первозданно девственное чудо еще не растраченное ни на кого. Она жарко и страстно отдала мне свои губы, и долгий горячий поцелуй соединил нас в одно целое.

– Мне нужно идти. И ты тоже поезжай домой.

– Хорошо.

Я смотрел на нее и был уже полностью ее, а она моей. Она сказала это словно была совсем взрослой женщиной, отправлявшей своего мужчину домой. И от ее голоса, даже от этого расставания, исходил такой покой, что я полностью уверился-она уже целиком моя.

Она ускользнула внутрь подъезда, я отбежал назад и через несколько мгновений она появилась в окне. Через стекло она оправила мне сотню воздушных поцелуев при этом кривляясь и гримасничая как клоун на арене цирка. Потом она исчезла и появилась ее мама. Мама тоже улыбалась и смотрела на меня. Я стоял под фонарем в расстегнутой куртке и не двигался. Ее мама открыла окно и не громко, чтобы не на весь двор, сказала:

– Катька тебе телефон не дала. Запомнишь?

– Запомню.

Она продиктовала мне номер.

– Завтра Катя после пяти вернется из училища. Приезжай.

Я кивнул и убежал к метро.

На следующий день я приехал к ней с подзорной трубой. Это была такая старая громоздкая подзорная труба-телескоп моего деда. Катя, увидев ее была в полном восторге и долго ее рассматривала, восклицая и удивляясь. Мы думали поздно вечером установить ее на балконе в ее комнате и посмотреть звезды.

– Кажется у нас в подъезде спилили замок с люка. Давай залезем с телескопом на крышу!

И мы пошли проверять. Замка не было. По железной вертикальной лестнице с площадки последнего этажа мы выбрались на крышу и долго сидели там разговаривая. Мы говорили о чем-то откровенном и глубоком. Уж не знаю, о чем мы таком тогда могли говорить. Совершенно ничего не помню. Помню только, что это было очень откровенно. А нет, кое-что помню. Под конец там на крыше она хотела, чтобы я рассказал ей о девушках, которые у меня были. Она хотела знать все, даже подробности. Она сказала, что хочет знать обо мне все что было до нее.

– А я девственница. У меня ничего не было. Ты первый с кем я целовалась.

Катя сказала это легко и естественно, но так, что для меня это звучало как самое неприкрытое и откровенное, почти сексуальное признание.

Стемнело и мы пошли за телескопом. Мы затащили его наверх, Катя передавала снизу, а я втаскивал его в люк. На крыше установили на старую треногу и смотрели в небо. Конечно, над Москвой, полной ночных огней, много не увидишь, но мы видели. Ее щека касалась моей и мне невыносима хотелось обнять ее за плечи, притянуть к себе и жадно целовать. Но мне казалось это таким глупым, казалось, что мы смотрим в небо и это важнее, казалось, что я ее обижу, если все наше время потрачу только на это. Я только едва ощутимо касался своей щекой ее щеки и заглядывал искоса в ее глаз, расширенный и напряженно вглядывавшийся в окуляр телескопа. Я хотел целиком проникнуть в ее душу, почувствовать, что же там творится в ней сейчас. Катя только прыснула от моего приблизившегося огромного глаза и мягко погладив ладонью по щеке слегка отодвинула меня. Когда мы, убрав телескоп в футляр, уже должны были спускаться, я снова, как вчера, поймал ее за кончики пальцев и хотел притянуть к себе. Катя выдернула свои пальцы из моих и глядя мне в глаза, прикусив нижнюю губу верхними зубами, покачала отрицательно одним только вытянутым вперед подбородком. Ну почему, почему нет? Почему сегодня она остановила меня и не позволила целовать ее губы? Вчера, целиком отдаваясь поцелую, захваченная происходившим до самого дна своего нутра, она позволяла мне все, я уже обладал ею без тайн и стеснений. А сегодня Катя была рядом, смотрела на меня еще более восхищенно, но снова была своя, а не моя.