Рождение Эстиола

Всеволод Сотов

Рождение Эстиола

Глава 1

Пролог

Волнение пяти элементов

Север. Курган Бантиора Бесстрашного

Эмиль Сургач таил в себе злость. Он был кузнецом в пятом поколении и не привык, когда кто-то вынуждал повторять его трижды. А сегодня его вообще проигнорировали.

В домотканой рубахе, огромных шароварах и зубчатом колпаке, напяленным на голову, он шел по лесу, углубляясь все дальше в темноту, по протоптанной тропе. Луна смотрела ему в лицо. Его здоровенные волосатые руки были оголены, и каждый волосок на них пошатывался от холода. Он смотрел себе под ноги, наблюдая за прохудившимися сапогами. В обе стороны от тропы высились деревья, склонившие ветви к путнику, будто пытаясь схватить его. Сегодня они казались Эмилю насмешливыми лордами, уставившимися на него с презрением. Ему не понравилось это сравнение, но ночь тому способствовала.

Она сгущала тона и погружала мысли Эмиля во мрак. Она, словно хотела, чтобы он выполнил задуманное. В порыве ревности к тому шуту бродячему, который ради веселья разбивал бутылки с пивом себе об голову, он поклялся убить их. Они предали его, променяв на этого недоноска. В его глазах они выглядели убогими и жалкими, когда восхищались каждой новоявленной тупостью этого пришельца. Они смотрели на него глазами упоенных радостью детей. Взрослые мужики, будто никогда не видели ярмарочного клоуна, рукоплескали и срали в штаны от восторга. А когда мясник Эндрю решил повторить трюк шута и разбил бутылку себе об голову, все заржали, словно лошади на выгуле. Один Эмиль не смеялся, в душе презирая своих друзей.

В харчевне «Закрома» до сих пор стояло веселье, и Эмиль не удивился бы, узнав, что шут этот спровоцировал всех пытаться ходить на голове. Да пусть хоть они по стенам начнут лазить. Теперь это его не касалось. Он был один, наедине своих мыслей. И ничто больше ему не нужно было.

За лесом через ручей шло небольшое поле, посреди которого располагался Курган. И Эмиль шел туда. Он привык находить там уединение. Ему казалось, что дух умершего воина, Великого Бантиора Бесстрашного сам приходит успокаивать его.

И всегда эти мысли вызывали у него слезную улыбку. Еще мальчишкой, с деревянным мячом, копной растрепанных рыжих волос, на босую ногу он прибегал сюда, аккуратно перебирался по камням через ручей и бежал к Кургану, выкрикивая только ему ведомые слова. Это был его боевой клич, настрой к очередной битве со сказочным трехглавым драконом, который сумел похоронить на этом месте Великого Бантиора Бесстрашного. Но подобного никогда не случалось с маленьким Эмилькой. Размахивая деревянным мячом, он срубал мнимые головы одну за другой и топтал их ногами. А потом часами валялся в поле, наблюдая за течением облаков и видя в них новых чудовищ, с которыми он собирался сразиться на следующий день.

Эмиль Сургач и теперь мнил себя воином, смелым и непобедимым. Детское воображение не покинуло его, разве что стало более осмысленным и приобрело заоблачную цель в жизни. Конечно, простому ремесленнику никогда не стать героем. И эта Правда (он ее так и называл – Правда) сжимала его сознание, будто его же тиски. Каждое подобное размышление он заканчивал гранитным постулатом, гласившим: Ты кузнец, а не герой! И всегда, напомнив себе о нем, Эмиль смеялся, мотая головой – мол, куда ты лезешь, знай свое место.

И какое-то время он сживался со своей безысходностью (от Правды не уйти, говорила его мать), но с каждым днем он все чаще не мог найти себе места среди всех этих пропитых крестьян и завистливых ремесленников. Хуже всего, что он видел себя выше их. Его не устраивали их развлечения, их материальные ценности, их жизнь. Он презирал их. В душе смеялся над ними. И смотрел на них так, как сейчас эти деревья смотрят на него.

Он все чаще приходил сюда, в лес, пробирался через ручей по тем же, но уже немного подточенным камням и шел через поле к Кургану. Его охватывал непередаваемый букет чувств. Он всеми силами сдерживал себя, чтоб опять не раскинуть руки и побежать, выкрикивая слова из детства. Как сейчас он помнил их и всегда приберегал к настоящей битве. Но не с чудовищем. Чудовищ нет. Это было еще одно утверждение возмужания, которое закапывало его детство.

Да, думал он, перебираясь через ручей, детство уходит, но память остается, равно как и дух Бантиона Бесстрашного. Эмиль плакал и, утешая себя, он опять надеялся, что этот дух и на сей раз придет успокоить его.

Но почему-то сегодня ночью, эта мысль показалась страшной.

Эмиль остановился. Во тьме он видел лишь слабые очертания Кургана. Трава в поле закачалась из стороны в сторону, под порывом появившегося ветра. Сургача холод пробрал до костей. В какое-то мгновение он хотел убежать отсюда восвояси. И нахлынувший страх побудил его дернуться в обратном направлении, но он не верил, что место его детства может таить в себе опасность.

Он усмехнулся над собой. Улыбка вышла вынужденной и болезненной. Эмиль побрел к Кургану, не отрывая от него взгляда. Это его место, и ничто не может помешать ему уединиться на нем. Но с каждым шагом страх все сильнее стягивал горло, перекрывая дыхание. Ветер набирал силу и, разгулявшись в поле, будто предупреждал о чем-то. Эмиль вскинул взгляд на небо и увидел, что все его заволокло тучами, черными, словно печная сажа. Луна исчезла, и мрак поглотил поле.

Эмиль замер. Он замер, потому что отчетливо услышал голос. Казалось, он звучит всюду или же только в его голове. Он был беззвучный и холодил сильнее ветра.

– Ты должен похоронить меня, Эмиль! Земля исторгла мой прах. Я обеспокоен.

Эмиль также знал, что взрослые не видят привидений, но воочию убедился в обратном. Над курганом образовалось слабое свечение, мерцающее в абсолютном мраке. Он не мог пошевелиться, скованный страхом и чувствовал, как это свечение забирает его душу. Он силился все это осмыслить – ведь он был умный – но мысли путались и рассыпались, не приводя ни к чему толковому.

Обуянный холодом и страхом, он понял, что само место изменило ему. Кто-то – злой дух – украл у него единственное утешение. И его сердце не выдержало.

На утро его нашли, лежащего на спине и смотрящего в небо. Зубчатый колпак валялся в стороне. Глаза Эмиля наполовину вылезли из орбит, а рот исказился в гримасе ужаса. На Кургане один из мальчишек, прибежавших взглянуть на труп – сын мясника – нашел череп и останки костей. Он показал их своим друзьям, но когда о них узнали взрослые, многие из деревни сбежали, а старцы прозвали это лето Воскрешением Зла.

Глава 2

Юг. Столб Силы

Он считался священным. И каждый видел в нем проявление силы и чудотворства своего бога. Потому что никто не знал, откуда этот столб здесь взялся и как он вообще мог здесь оказаться.

Это был золотой столб десяти футов в высоту и два фута в диаметре. Он располагался на песчаном плато храма Всех Богов в Интерии, отстроенном в примирение всех враждующих народов. Те времена религиозных войн вокруг Столба канули в Лету, но храм остался, как напоминание о былых распрях. Остался и Столб.

И никогда не стихала паломническая река, направляющаяся к этому чуду, чтоб приложиться к нему и обрести мир да спокойствие. Сюда шли люди разных народов и религий. Сюда шли выдающиеся ученые, пытающиеся разгадать загадку природы. И каждый находил здесь умиротворение. Потому как это чудо было очевидным и невольно вызывало священный трепет.

Но и споры не прекращались. По сей день слышалась канонада волнений, гуляющая из одного уголка мира в другой. По-прежнему оставались те, кто истинно верил, что данный Столб Силы был проявлением мощи именно их бога и никакого другого. И искались доказательства, и находились. Но ближе всего к тому, чтобы считать Столб Силы проявлением именно Бога Иеговы, подобрались гномы. Они не переставали настаивать, что Столб – это артефакт Великой расы исполинов, который остался с тех давних времён и служил грозным напоминанием о том, что на землю вслед за потопом придет всепоедаюший огонь, который и расплавит этот Столб. Времена потопа и сама раса исполинов (которых ещё называли Древние) не была так подробно описана ни у одного народа, как у гномов, хотя почти все племена в той или иной мере имели упоминания о Всемирном потопе, который однажды пришел на землю и затопил всë и самих исполинов. Гномы ссылались на строчку из их Нового Закона, где было сказано: “и не ставь себе столба, что ненавидит Бог твой”.

Чудо столба заключалось в том, что он был выплавлен из чистого золота, без единой примеси. Никто никогда так и не сумел добиться такого результата. Одно время гномы усиленно трудились над формулой золота, но ни один из придуманных ими способов не мог полностью вывести примеси и шлак.

Было время, когда степные орки задались целью выкрасть этот Столб, расплавить и продать его. И их затея почти осуществилась, если бы на защиту храма не встали объединенные силы нескольких королевств. Столб так и остался не тронутым.

Но была и другая загадка, которая совсем не давала покоя многим учёным и волхвам.

Было строго доказано, что Столб имел настолько идеальную форму, что стоял на неровной земле под весом своей тяжести, что многим казалось абсолютно невозможным.

Кто-то предположил, что Столб в таком случае должен глубоко уходить под землю, но специальные работы показали, что подземной части Столба не существовало. Совсем не было.

А когда это стало известным, гномы решили разрушить Столб, что спровоцировало новый виток религиозных войн.

Ожесточённые и кровопролитные бои захлестнули храм, а Столб продолжал стоять вопреки очевидным законом физики. Орды людей разрушили храм под основание, а гномам так и не удалось свалить Столб. Его не брал ни один таран. И это тоже казалось необычным. Если у кого-то еще и оставались сомнения на счет священной природы Столба, то после последней войны, они практически исчезли.

Вокруг Столба выстроили новый храм в честь примирения всех религий. Не одно поколение восхищалось Столбом, а он стоял, считая дни, когда вдруг произошло вопиющее событие.

В то утро Раджихар Синдхи, как никогда, почувствовал стремление приложиться к Столбу, прежде чем пойти на свою ежедневную работу на рисовые поля. Все время, пока он вставал, собирался и до того момента, когда он вышел из своего дома, его не покидало чувство навящевой идеи. Будто кто-то в его голове направлял его. Этот кто-то постоянно твердил, что именно сегодня он должен приложиться к Столбу Силы, а не как обычно, на пятый день после полнолуния. И Раджихар вник этому голосу. Он подумал, что не сильно опоздает на работу, если по пути зайдет в храм.

В оранжевом дхоти, с заплечным мешком, где у него лежал обед – краюха хлеба и бурдюк с водой, – он вышел на главную улицу и направился к роскошным дверям храма. Они были в два человеческих роста, выдержанно украшены и сплавлены из чугуна. Мастерами запада на них был нанесен резной рисунок, украшающий и без того выдающуюся работу мастеров-индуистов. К воротам вели двенадцать ступеней. Раджихару всегда казалось интересным, что цифра двенадцать являлась каким-то значащим числом практически во всех религиях. Он всегда думал об этом, поднимаясь по ступеням, и видел в этом некую общность всех религий, от чего его всегда распирал умилительный трепет, губы дрожали, а правый глаз увлажнялся слезой.

Раджихар бормотал мантру, стараясь прогнать нахлынувшее беспокойство и вернуть себя к состоянию бесстрастия. Он шёл, шевеля большими синими губами, но беспокойство только усиливалось.

Он начал тереть мочку правого уха, а другой рукой массировал третий глаз на лбу.

Ничего не помогало.

Голос в голове не умолкал, и сквозь этот удручающий фатализм, Раджихар как будто уже знал, что с ним должно было произойти. Его даже посетила такая нелепая до смешного мысль, что краюха хлеба сегодня получилась особенно душистой. А он её даже не попробует. Губы зашевелились быстрее, а из горла потянулся заунывный стон.

Взабравшись на коврик у Столба, он увидел свое яркое отражение в нем, увидел, как огонь золота поедает его. Рыдая навзрыд, он наклонился, чтоб приложиться к столбу, выставив руки вперед, когда Столб Силы упал на него, подняв облоко песка.

Люди вокруг с ужасом замерли, уставившись на увеличивающуюся лужу крови под упавшим Столбом, а все огни разом погасли.

Прошло очень много времени, когда кто-то смог вымолвить хоть слово.

Глава 3

Восток. Горы Тебула. Вечный Огонь

Гном Содри, служитель духовной общины Отрешенных, заступил на службу к Вечному Огню, сменив засыпающего на ходу Тредда. Он вошел в небольшую пещеру, где в углублении дальней стены горел Огонь. Содри глубоко поклонился, жестом очистил лицо и прошел к небольшому столику, с горящей на нем свечой. На столе лежали Священные тома, которые служители общины переписывали из поколения в поколение. Он сел на деревянный стул, взял перо, мокнул его в чернильницу и посмотрел на Вечный Огонь, чудо из чудес гномьей расы.

По легенде, первые рудоискатели, прорубавшие проход в этих горах, наткнулись на эту пещеру. В глаза им ударил свет. И когда перемазанные грязью лица взглянули вглубь пещеры, они увидели Огонь. Это было очень давно, но Огонь, так и не потухал, питаясь Божественной силой.

Содри вспомнил эту легенду и в очередной раз порадовался, что воочию мог видеть это чудо. Он заступил в общину совсем недавно и еще не перестал чувствовать потустороннее давление, возникающее вблизи Огня. Он ощущал силу всем своим телом и порой часами засматривался на мерцающие языки пламени, отбрасывающие на стены шевелящиеся тени.

Он был облачен в рясу цветов огня – оранжевые, красные, желтые тона. Конфессия Отрешенных требовала от гномов стричься наголо, сбривать все волосы на теле. Не для всякого гнома было это под силу. Пойти на такой шаг – заставить себя расстаться с копной волос и бородой – могли только истинные последователи Отрешенных, которых было хоть и не много, но конфессия существовала и все чаще принимала к себе новых адептов.

Огонь погас ровно в тот самый момент, когда Содри, умиротворенно порадовавшись уединению, хотел вывести первую букву. Вдруг стало совершенно темно. И будто какой-то ветер промчался по закоулкам пещеры – пламя свечи задергалось и тоже погасло.

Содри окунулся в кромешную тьму. Он застыл, почувствовав себя совершенно беззащитным, уверенный, что кто-то может в любой момент схватить его. Он боялся даже сглотнуть. Страх парализовал его. Содри не знал, сколько прошло времени, пока он не нашел в себе силы встать из-за стола и на ощупь, по стене, начать пробираться к выходу из пещеры. Его не покидала уверенность, что рядом с ним кто-то был (тот, кто затушил Вечный Огонь). И перебирая руками по стене, он чувствовал, как этот кто-то либо идет за ним, либо наблюдает. Помещение было небольшим, и он всем своим существом ощущал близость четырех стен. Спазм клаустрофобии сжимал дыхательные пути Содри. Он громко дышал, пытаясь всеми силами дотянуть до заветной двери выхода. Он боялся кричать. Это был отчасти страх нарушать покой в священном месте, но больше Содри боялся потревожить того, кто следил за ним, и спровоцировать его на какие-либо действия.

В его памяти пробежали все поверья и суеверные страхи народов, которые он знал и которые заставляли его кровь стыть в жилах. По одному из них, в пещерах обитают так называемые пещерные духи, которые норовят украсть душу праведного и сделать его одним из них. По другому – пещерные ветры есть не что иное, как само дыхание смерти. А одно человеческое поверье (а люди, как известно, считали за духов уже умерших людей и, почему-то, были уверены, что это были именно злые духи) рассказывало о духах предков, которые посещают живых родственников с целью утащить их к себе, чтобы разделить с ними муки ада.

Содри стонал, с силой зажмуривал глаза и мотал головой, но поверья проходили через его сознание, будто нарочно пытаясь, запугать его. Часть его здравого рассудка требовало прибегнуть к медитации, самому начальному элементу – усмирить дыхание, стараться не подаваться панике и перейти от верхнего дыхания к утробному, внутреннему, через живот. Но он не мог заставить себя сделать это. Пробыв послушником еще совсем малое время, ему для такой практики требовалась концентрация, которая в данной ситуации, думал Содри, никак не была возможна.

По его подсчетам, дверь должна была уже где-то быть, он не мог пройти мимо нее. Но тот, кто следит за ним (тот, кто затушил Вечный Огонь), наверно, специально запутал ориентацию бедного гнома, и он сейчас идет совершенно в другом направлении, прямо в лапы самой…

Вдруг Содри нащупал металл двери, и теплая волна радостного облегчения прошла по его телу. Он всеми оставшимися силами налег на дверь и распахнул ее. Свет от горящих факелов полоснул по глазам, словно едкая кислота. Гном зажмурился, не останааливая шага и стараясь, как можно дальше, уйти от открытой двери. Какое-то время за закрытыми глазами он наблюдал оранжевые отпечатки огня факелов на сетчатке. Горящие отпечатки мерцали и, казалось, уползали куда-то вниз глаза, когда, на самом деле, оставались на месте.

Очухавшись, и обернувшись назад, уверенный, что кто-то (кто затушил Вечный Огонь) стоял сейчас в проходе и смотрел на него, он скорее побежал по туннелю, сам не зная куда. Его мысли путались. Он убедился, что в проходе в пещеру никого не было, но ощущение, что кто-то все же остался глубоко в темноте, не покидало его.

– Он потух, – закричал Содри, когда уже отбежал от пещеры на порядочное расстояние, – Огонь потух!

Все смотрели на него, как на сумасшедшего.

Он бежал в абсолютном забытьи, как вдруг обнаружил, что находится в просторном зале, где располагался трон с самим Ламой, пятой реинкарнацией Будды, пребывающим в полной Нирване.

Как он здесь оказался?

– Вечный Огонь потух, – сказал Содри, обращаясь прямо к невозмутимому иссохшему Ламе, восседавшему в позе Лотоса на троне. Вдруг Содри увидел вокруг себя сотни и тысячи послушников, уставившихся на него. Их лица были тоже странно невозмутимы и бледны. Он будто оказался в зале забвения, где обитали все гномы когда-либо жившие на земле. – Я переписывал Священную Тору и вдруг…

Он не договорил, потому что все вокруг стали испаряться, рассыпаясь на мелкий оранжевый и жёлтый пепел, который странным воздушным потоком уносило куда-то в верхние вентиляционные щели. И сам Лама стал распадаться на пепел.

Содри смотрел на это все, широко раскрыв глаза и рот, лишившись сил вымолвить хоть слово. Он посмотрел на свои руки и увидел, что и он стал испаряться, как и все вокруг.

Он хотел закричать, как вдруг проснулся за столом перед свечой, пламя которой шелохнулось и затухло.

И он оказался в кромешной тьме.

Глава 4

Великая Степь. Затишье

Есуджин догонял сокола. Привстав в седле, он натягивал тетиву огромного лука Скаадана, что в переводе с языка степных орков клана мангитов означало: «Несущий смерть». Он гнал лошадь вперед. Тряска скачки и жар погони выдавливали из орка яростный рык, который подбадривал его боевой запал. Сокол метался в небе, словно рыба, брошенная на берег.

Лук Скаадан отличался от всех известных подобных орудий тем, что мог бить более чем на пятьсот футов и пробивать при этом легкие доспехи. Орки тщательно хранили секрет изготовления Скаадана, мощнейшего орудия убийства, снискавшего себе славу во всем мире. Мастера пытливых эльфов смогли выведать лишь только то, что он делается из костей и пород каких-то специальных деревьев. Но о процессе его изготовления и о механических секретах, позволяющих достигать столь необычных результатов, так ничего и не удалось разведать. Лук эльфов был изящен и легок и ориентировался только на выдающееся умение стрелка поражать цель. Стрелы же Скаадана будто сами находили себе жертву. В степи орки были непобедимы и имели полное господство.

Металлический наконечник стрелы не уходил с брюха сокола ни на дюйм, хотя орк пребывал в быстрой езде. Его лошадь мчалась по степи, словно гонимая самой смертью. Требовалось лишь мягко отпустить тетиву, и через мгновение сокол будет пронзен стрелой.

Но Есуджин опустил лук, почувствовав что-то неладное. Он еще толком не знал, что происходило вокруг, но его не отпускало какое-то сомнительное ощущение, что в степи произошла перемена. Будто солнце поменялось с луной, или вода вдруг стала вместо неба, или…

Он присел в седле и осмотрелся. Лошадь еще мчалась, но уже под действием инерции – Есуджин ее не подгонял. Его пронзительные глаза шарили по местности. Сухой песок, сухая трава. Душный воздух. Палящее солнце.

Он не мог найти себе покоя, совсем позабыв о соколе. Есуджин думал, что тот скрылся в небе, одаренный судьбой, по крайней мере, еще одним днем существования. Он усмирил коня и спешился.

Вокруг стояла тишина, и ему стало казаться, что он еще ближе подобрался к разгадке своего зудящего дискомфорта. Будто кошки скреблись на душе. Что-то было не так. Что-то такое, что смешивает карты в колоде, что ночью не дает заснуть, что мешает сосредоточиться.

Есуджин поскреб зубами, затем потер верхний клык о нижний. Пот ручьем стекал по его зеленой коже. Волосы на голове взмокли. Разгадка была очень близка, но затерялась среди банальной обыденности. Он вертел головой, осматривая просторы степи, пытаясь наткнуться на ответ своего беспокойства, может, увидеть что-то, что подтолкнуло бы к этому ответу.

Он посмотрел на перекати-поле. И до его ушей донеся визг сокола, который сильно резанул слух Есуджина в накатившей тишине. Он нашел его в небе. Сокол падал. Его крылья неустанно работали, но, казалось, ничего не могли сделать. И он летел вниз камнем, издавая жуткий вопль, предугадывая свою участь быть разбитым о землю.

Есуджин наблюдал все его падение вплоть до завершающего шмяка. Будто ступой бухнули по плотному тесту в чане. Картина была удручающей, но орк не почувствовал ни жалости, ни отвращения. Он вспомнил, как сокол метался в небе, когда он настигал его. Будто пока он летел, вдруг исчез…

Он резко метнул голову к перекати-поле. Оно оставалось на месте, никуда не сдвинулось с прошлого раза, когда он заметил его.

«Разрази меня гром!», – подумал Есуджин и догадка охладила его пыл. Он покрылся мурашками от озноба одновременно с сочившимся из кожи потом. Он намочил во рту палец и поднял к лицу, хотя понимал, что это было уже лишнее. Как бы не хотелось ему не верить в случившееся, но все говорило об обратном. В степи исчез ветер. И стояли на месте перекати-поле, и не сох пот, и не колыхалась грива у лошади.

Сокол парил в воздухе, когда ветер исчез. И в небе и на земле.

Есуджин не привык размышлять, он привык действовать. Поэтому он резво вскочил на лошадь и помчался в свой аул, решив, что немедленно об этом следует доложить старосте и шаману племени. Он нутром чуял, что произошла великая перемена и, по всей видимости, землю накроет вскоре что-то ужасное.

Он гнал лошадь и теперь отчётливо ощущал, что рассекает встречный воздух, словно стоячую воду. И пот был жарким на его лице.

И с каждым вздохом ему все труднее становилось дышать, будто кто-то сжимал холодные пальцы на его шее.