Онегин. Восставшие строфы

И.А. Ломакин

Онегин. Восставшие строфы

© Текст. Ломакин И.А., 2025

Предисловие

Овеянный романтизмом и загадочностью, образ Евгения Онегина при всём его эгоизме и прагматичности до сих пор остаётся одним из самых притягательных в русской классической литературе.

И дело здесь не только в том, что он добрее и душевнее тех же Печорина и Базарова, но и в том, что судьба его не свершилась с окончанием романа, осталась некоторая недосказанность.

Онегин, в лице которого показан человек своего времени, наделённый умом, честью и благородством, но в целом потерянный в жизни, бесспорно, является знаковым персонажем русской литературы XIX в.

Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин», согласно расчётам литературоведа Ю. М. Лотмана, событийно начинается с хандры Онегина в конце 1819 г. и заканчивается его объяснением с Татьяной в заключении VIII главы в марте 1825 г., накануне трагических событий декабря.

Восстание декабристов на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. – важнейшее политическое событие всего XIX в., явившееся своего рода отголоском Отечественной войны 1812 г. и Заграничных походов русской армии 1813-14 гг., наложивших отпечаток на развитие страны вплоть до событий русской революции.

В текущем году мы отмечаем 200-летие восстания декабристов. Это солидный срок, по истечении которого можно ещё раз обратиться к источникам об освободительном движении начала XIX в., но рассмотреть это в разрезе личностей, их устремлений, идеалов и видении будущего.

И здесь возникает вопрос: почему важнейшие явления русской истории и русской литературы той эпохи, по сути, оказались не связанными между собой? Попытку увязать восстание декабристов с сюжетной линией своего главного романа сделал А. С. Пушкин в X главе, которую впоследствии уничтожил. То, что мы имеем сегодня в качестве её набросков, восстановлено по черновым записям поэта значительно позже.

Обращение его к этой теме вполне логично, ведь, согласно одному из первоначальных замыслов поэта, Онегин должен был попасть в число декабристов. Само восстание произошло в тот момент, когда Пушкин работал над IV главой, но никаких намёков на причастность главных героев произведения к тайным обществам не наблюдается до упомянутой X главы, да и там повествование весьма отстранённое.

Развитие темы декабрьского восстания и предшествовавших ему событий в основных главах романа могло иметь для Пушкина серьёзные последствия прежде всего по цензурным соображениям, принеся лишние проблемы в жизни и творчестве, от которых поэт и так не был избавлен. К тому же он попадал в довольно щекотливую ситуацию, когда нужно было выбирать – чью сторону принять: Николая I или декабристов.

С одной стороны, у Пушкина сложились доверительные отношения с императором, основанные на взаимном уважении и схожести жизненных принципов. С другой – многие декабристы были его друзьями или давними приятелями (И. И. Пущин, В. К. Кюхельбекер, М. Ф. Орлов, А. А. Бестужев, П. И. Пестель, М. С. Лунин, В. Л. Давыдов и др.). Так в период кишинёвской ссылки он был завсегдатаем в доме Михаила Орлова, где они часто спорили о политике и о жизни в целом. В его доме поэт познакомился с Павлом Пестелем, который произвёл на него неизгладимое впечатление. В ранние годы Пушкин часто общался с Михаилом Луниным и до конца жизни хранил прядь его волос, как человека выдающегося и легендарного.

В годы своей юности Пушкин был духовно близок к декабристским кругам. Его умонастроения ярко выражались в поэтическом творчестве. Все мы помним его знаменитые стихи: «Вольность», «К Чаадаеву», «Деревня», «Кинжал». Ими зачитывались декабристы, да и не только они, на рубеже 1820-х гг. Стихи ходили в списках по рукам, даже если не были опубликованы, вдохновляя умы и сердца, устремлённые к свободе.

Исходя из предыстории вопроса, Пушкин не имел морального права обойти стороной 14 декабря 1825 г. Этого бы никто из современников не понял. По этой причине в X главе он плотно вторгается в политику, однако так и не находит в себе сил дать исторические оценки во всей их полноте и найти место Онегину в этом повествовании. Разрешить для себя непримиримые противоречия императора и его противников Пушкину так и не удалось, хотя симпатии его явно не на стороне заговорщиков.

Рискну бросить вызов пушкинистике и скажу, что Пушкин внутренне чувствовал свою неправоту в отношении декабристов по части иронических, а иногда даже издевательских оценок, данных им в X главе. Ведь неслучайно ряд декабристов, ознакомившихся с её содержанием, воспринял сентенции поэта крайне негативно, с намёками на его малую осведомлённость.

Возможно, здесь сказалось то, что сам поэт не был членом декабристских организаций, хотя страстно этого желал. Наиболее близок к этому он был в Каменке, имении Давыдовых в Киевской губернии, где происходили многочисленные совещания членов тайных обществ, и существовала одна из управ Южного общества декабристов. Но не будем углубляться в тему взаимоотношений Пушкина и декабристов, об этом написаны горы статей, диссертаций и книг. Ведь здесь нас больше интересует его герой, а Пушкин – всё же не Онегин, о чём он сам недвусмысленно указывает в своём романе.

По правде говоря, такие эпохальные события в истории страны лучше рассматривать на значительном удалении, когда не довлеют никакие межличностные взаимоотношения, накопленные обиды, оказанные услуги и опыт пусть и богатых, но субъективных переживаний.

Стоит упомянуть, что в 1833 и 1835 гг. Александр Сергеевич дважды пытался написать полноценное продолжение онегинской истории, набросав нескольких строф, но по неизвестным причинам работу эту не завершил.

Роман «Онегин. Восставшие строфы» – это мистификация пушкинского сюжета и попытка вплести в живую ткань русской истории судьбу главного литературного героя той эпохи. По мнению автора, судьбы Онегина и декабристов просто обязаны были сойтись, ибо именно декабристы были самыми яркими и прогрессивными фигурами своего времени. Онегин, как человек умный и духовно ищущий себя, не мог остаться в стороне и не проникнуться будоражащим духом перемен.

Весь период существования тайных обществ (1816–1825 гг.) приходится на пору его молодости. Если опираться на хронологию Ю. М. Лотмана, то на момент восстания Евгению ровно 30 лет. Он человек одного возраста, происхождения, воспитания с лидерами декабристов, как и сам Пушкин. Следовательно, «Между Лафитом и Клико» на шумных пирушках и в тесном кругу близких друзей он должен был соприкасаться с идеями и планами заговорщиков. Как человек рассудительный и неболтливый, он мог быть надёжным товарищем в тайных делах и верным единомышленником.

В своей работе я не пошёл по пути дополнения и домысливания за Пушкиным X главы, восстановления утраченных строф и строк (тому уже есть ряд примеров). Я избрал свой путь, более дерзкий, но и более свободный. В моём романе затронут широкий круг представителей революционного движения русского дворянства, где Онегин на начальных этапах деятельности тайных обществ является их активным членом, но период хандры, пребывание в деревне и последующее путешествие отдаляют его от бурной общественной жизни.

И только к концу своего трёхлетнего вояжа он навещает старых друзей на территории Малороссии и Польши.

В 2025 г. предстоит ещё один юбилей – 200-летие первого издания романа «Евгений Онегин». В феврале 1825 г. вышла в свет его первая глава, написанная Пушкиным в 1823 г. в молдавском заточении, в удалении от света, но посвящённая именно препарированию петербургской светской жизни, её пустоте и несбывшимся надеждам молодого поколения после Отечественной войны 1812 г. и освободительных походов русской армии.

Онегинская охлаждённость и мрачный скептицизм являются отражением духовного состояния того времени. В период 1823-24 гг. даже лидеры тайных обществ декабристов переживают внутренний кризис, в частности, П. И. Пестель и Н. И. Тургенев. Отчасти это было связано с крушением на Западе революционного движения, прежде всего в Испании и Италии. Но не стоит сбрасывать со счетов и другую сторону, о которой чуть ранее пишет в своих дневниковых записях Николай Тургенев: «Как посмотришь, в каких руках управление, в каких руках финансы, торговля и промышленность, полиция, правосудие, законодательство! Что после этого остаётся для честных людей?» Как всё это созвучно онегинской отчужденности, переродившейся у него в цинизм и социальную апатию!

Вместе с тем было бы неправильно сводить «Восставшие строфы» исключительно к сюжетной линии Онегин – декабристы. Само название романа не может рассматриваться в одномерном формате. Взаимоотношения Татьяны Лариной и Евгения Онегина проходят красной линией через всё повествование, ведь «Онегин» прежде всего произведение о любви, любви непростой, которая в представленных главах проще уж точно не становится.

Пушкин магией своего слова из довольно обычной истории любви создал шедевр на все времена, при этом роман как бы разомкнут во времени и даёт пространство для фантазии

в части дальнейшей судьбы главных героев. Всё это говорит о том, что роман сюжетно не исчерпан, и сама концовка его подталкивает читателя к конструированию будущего.

«Восставшие строфы» написаны той же онегинской строфой, что и роман А. С. Пушкина, с сохранением языкового своеобразия XIX в. Он так же разделён на главы, тематически обособленные друг от друга. Книга 1 – «Над бременем свободы», представленная на суд читателя, состоит из трех глав и является первой частью романа, так что окончание истории ещё впереди, но два упомянутых юбилея (романа и восстания) диктуют необходимость выхода в свет уже завершённой части произведения.

За прошедшие два столетия коренным образом изменились и политическое устройство, и мир вокруг нас, но пушкинские герои, могучей силой его дарования обречены жить вечно, так же вечно бередя нашу фантазию историей своей любви и побуждая нас продлить её вдохновенным слогом. И даже в этом нашем стремлении неизменно будет торжествовать гений Пушкина!

Книга 1

Над бременем свободы

Глава первая

Да, славен и велик был наш авангард!Такие личности не вырабатываются у народов даром.ГерценIУ петербургской ночи белойНедолог сумрак колдовской.Лишь кровь заката охладела,Благословив небес покой,Как по велению АврорыВосток зарёю дышит скорой,Манящим ширится огнём,И чары ночи тают в нём.В лучах рассветных, как живая,Игриво зыбится Нева.Прохладой веет синева,Гранитный берег омывая,Где снам внимает Летний садВ чугунной стройности оград.IIВот-вот настанет пробужденье,И сон летучий упорхнёт,Его воздушные виденьяТуман безвременья сотрёт.Они, предвечной тайне вторя,Чредою прожитых историйЕщё парят под сенью древ,На тени прошлого призрев.Одно правдивое преданье,Как в лёгком мимолётном сне,В саду привиделось и мнеВ минуты летнего свиданья.Его из бездны бытияНа суд пристрастный вызвал я.IIIХандры уступчивый знакомый,Отшельник, странник и чудак,К любви нечаянной влекомыйИ угодивший с ней впросак,Влачащий свой удел бесцельный,В душе хранящий грех дуэльный,В разгаре молодости днейГерой истории моей.Его, конечно, вы узнали,Он с ранних лет известен вам,Хотя, доверившись мечтам,Вы, может, вензель не писали,Как дева пальцем на стекле,В две русских буквы О да Е.IVОнегин, в сердце уязвлённый,Любовью тяжко болен был.Свой разум, страстью напоённый,Он было Вакху посвятил.Но с этим пагубным задельемНедолго прятался он в келье.Весны живительный рассветВ душе развеял мрак и бред.Уняв сомнения, в деревнюОн вешним утром прискакал,Чтоб крепкий дядин капиталНе ведал участи плачевной,Когда губительный залог,Как призрак, встанет на порог.VЕго отца печальный опытНа размышления подвиг,И знанья новые ЕвропыТомили разум и язык.Недаром в юности он празднойПроникся мыслью буржуазной,Адама Смита изучалБез смежных практики начал.Теперь Евгений натуральноИзжил безделие своё.Уже несёт ему ГильоТетрадь из путешествий дальних.Привёз с собою странник нашЗамет хозяйственных багаж.VIИм овладела страсть к порядку,Живой к владеньям интерес,Где новых дум его зачаткиПредмет свой видели окрест.Душа возжаждала движеньяВ живых струях преображенья,А увлеченья свежий вздохНе ждал превратностей подвох.Ему заводы и кожевни,Крылатых мельниц мерный скрип,Иль даж простой беседки грибВ своей заброшенной деревнеДавали пищу для ума,И завертелась кутерьма.VIIТеперь тетради и расчёты —Его ближайшие друзья,Угодий пахотных заботыПреобразились от новья.Сему бескрайнему раздольюОн отрядил четырехполье,А верный севооборотНа пять годов прочёл вперёд.Своей отшельнической долиНаш друг почти не замечал,Пока крестьян да скот встречал,Чредуя хлев, овин да поле.Но только лишь увял сезон,Про прелесть жизни вспомнил он.VIIIЗима в деревне бесконечна,Однообразием полна,Уединённости засечной,Как нарочито, создана.Томленья праздности унылой,В дремоте скованною силой,Теперь Онегину претят,И прежних искр полон взгляд.Лишь наш колодник добровольныйВсерьёз отпрянул от тоски,С ней наигравшись в поддавки,И осчастливил город стольныйХотя бы тем, что был живой,Декабрь грянул роковой.IXВ свой дом на набережной МойкиОн возвратился налегке,В душе со вкусом жизни стойким,С доходом веским в кошельке.Припомнить прежние тропинки,Взглянуть на книжные новинкиИ обновить слегка фасонУже давно готов был он.Архитектурные изыскиЕвгений бойко изучал,Ведь дядин дом по ним скучал,Как сад с ним вместе по расчистке.Вот вам короткий каталог,Чем наш герой заняться мог.XОнегин кофе пил степенно,Шатобрианом шелестя,Как вдруг слуга его почтенныйВлетел, сквозь продых голося:– Восстанье против Николая!Идёт ватага удалая,«За Константина!» – все кричат,К Сенатской движет их отряд.«Да кто идёт? Скажи точнее», —Гильо Евгений оборвал.Француз симпатий не знавалК свободолюбия идее:– Ваш брат Бестужев Михаил[1]Московский полк туда втравил.XIМинуты даром не теряя,Онегин к выходу готовИ, пистолеты проверяя,В пиджак суёт за ткань бортов.Спешит он с Мойки через Невский,В движеньях собранный и резкий;Адмиралтейский вот бульвар,Лишённый весь вальяжных пар.Исакий, начатый строеньем,Встаёт из дымки голубой,В предчувствиях наперебойО неизбежном столкновеньеЕвгений наш орлом предстал,Где бунт десятый сон видал.

Сенатская площадь в первые часы восстания декабристов

XIIВот здесь, читатель мой, я долженОт сих событий отступ взять.Вернее битву мы одолжим,Пытаясь суть её понять.Ещё вернее нам ЕвгенийПроявит прошлое из тени,Где бурной жизни ближний кругЗнавал не только сонм подруг.Начнём с его далёких странствий,Когда унылый пилигрим,Гоним раскаяньем своим,Объял российские пространства,Желая на своём путиУтратить больше, чем найти.XIIIОн Петербург покинул шумныйВ зените беглых летних дней,Чтоб суетливый мир подлунныйС ним делал круг ещё быстрей.Летели дни, версты􀂁 мелькали,Москва и Нижний пыль глотали,За ними астраханский плёсОтрады сердцу не принёс.Кавказ и Крым с ПричерноморьемВ него вдохнули дух благой,И данью дружбе дорогойОн путь избрал степным раздольем.Затем малороссийский крайЕго увлёк в цветущий рай.XIVА после к юношества другуОн в Царство Польское спешит.Довольно странствуя по югу,Что тягой к Западу грешит,Он прибыл к Лунину[2] на встречу,Где католичеством отмеченЕго и быт, и склад ума,И убеждений свет и тьма.Вот дом обширный в Виланове[3]Евгений видит. У воротУже с борзыми Лунин ждёт,К охоте резвой наготове.Любя травить зверей в загон,Друзей водил на псарню он.XVГерой войны, орденоносец,Отваги чистый образец,Знаток в хозяйственном вопросе,Свободомыслия певец,Был Лунин наш в лета младыеЗачтён в бретёры записные,Когда отточенный свой умРешал отвлечь от вещих дум.Он на дуэлях чаще дрался,Чем дождь над Петербургом лил,С балкона к дамам заходил,В Испанию уплыть пытался,Царю приватно объяснив,Что Финский изучал залив.XVIВрождённый оттиск благородстваНосил он гордо на челе,В том обнаруживая сходствоК прямой онегинской черте.Пленял харизмою разлитойВзгляд ироничный и открытыйГлубоких бархатистых глаз,Умевший дам вводить в экстаз.Высок, красив он был и статен,Его пытливый, резкий ум,Кипя сокрытой тайной дум,Для верхоглядства не был внятен,Хоть самобытности огнёмВсё там глаголило о нём.XVIIЯзык остроты и сарказмаЗнал в совершенстве Михаил,Им на наречьи самом разномЧитал, писал и говорил.Французской школы верным сыномОн был примерным дворянином,Но русским был душой своей,Протест и бунт вверяя ей.Победы русской соучастник,Видав ещё Аустерлиц,Он из безмолвных не был лицИ этим, к своему несчастью,Грешок союзный раздувалКак политический скандал.XVIIIСкажу при этом вам для справки,Характер Лунин не унял,И до решительной отставкиИм Александра он донял.Свободы дух почуять ближе,Стал карбонарием в Париже,Пока влиятельный отецПокойный не обрёл венец.Вновь очутясь под русской сенью,Он был решительно готовСредь заговорщиков рядовТоржествовать Союз спасенья,Покуда в радуге надеждЕщё не брезжил их мятеж.XIXТеперь с Онегиным в ВаршавеИм брезжит сумеречный часИ сладость дружества мешаетС вином и блеском умных глаз.Пеняет Лунин, как далечеТе годы, что восполнить нечем,Когда лихой кавалергардЛюбил сражений злой азарт.В гусарском нынче доломанеОн эскадронный командир,Лаская саблей польский мир,Хранит его от древней брани,Где князь Великий КонстантинЕму и друг и властелин.

Варшава. Городская ратуша

XX– Ты помнишь, Лунин, нашу встречу,Когда нас свет кичливый свёл,За пуншем пламенные речи,Забав игривый произвол?Твоё шумливое геройствоДвора рождало беспокойство.Тебя журил он, обличал,Но покровительски прощал.Там в бликах женского вниманья,Сквозь призму титулов, чиновРоссии преданных сынов,Сердцам даруя трепетанье,Лучами славы был согретКавалергардский твой колет.XXIТогда ещё хандра чумнаяЗа мной по свету не гналась,Горячка чувств очереднаяШальных ночей сулила сласть. —Чуть призадумавшись, ЕвгенийЛовил мерцающие тениСвечей, горящих на стене,А память нежилась в вине.«Я помню наши разговоры,Свободный пафос смелых дум,Кипящих споров гам и шум,Порой нешуточные ссоры, —Заметил Лунин, – расскажи,В чём ныне мир твоей души».XXIIОнегин Лунину поведалО путешествиях своих,Гостеприимнейших обедахДрузей их общих дорогих.Как до морской звезды – Одессы —Добрался из-под гор черкесских,Как Киев видел и ТульчинИ не скучал нигде один.Штабистов буйных покидая,На зов прелестных трёх сестёрК Давыдовым на пышный двор,Где над Тясмином нависаетСкалистый Каменки[4] утёс,Его блудливый чёрт занёс.XXIIIТам он с Раевским[5] генераломШары выцеливал глазком,Взаймы делился капиталомС Орловым[6], вечным должником,Стихам Давыдова[7] дивился,С женой его уединилсяОднажды в гроте, лишь затем,Что оба чахли от поэм;Затем с Никитой Муравьёвым[8]О конституции радел,И для неё почти созрел,Хотя внимал с широким зёвомГорячим доводам чтецаПо части права образца.XXIV– Там было мило, в самом деле, —Онегин скрыл шутливый тон, —Тебе все руку жать велелиИ слали дружеский поклон.Волконский[9] сильно сокрушался,Что вам увидеться нет шанса.Тебя он встретить был бы радПод новый киевский контракт.Юшневский[10] с Пестелем[11], толкуяО Польском обществе расклад,Тебе ворожат невпопад:То ль ветер к северу подует,То ль южных марево степейВаршавский обратят Борей. —XXV«Ты знаешь, с северным союзомЯ как-то узы разомкнул,Да и к южанам лишним грузомНа новом месте не прильнул.О полковой радея службе,Порой грущу о старой дружбе.Средь лошадей, собак и книгТеперь души моей родник.Охолодив идей горячкуИ реформаторский задор,На холостой взирая двор,Я родовитую полячкуДля сердца чуткого избрал.Любовь – не лучший ли финал?»XXVI– Любовь – скорее уж, начало, —Решил Онегин возразить.– Она нам много обещала,Чего с неё нельзя спросить.Вот так же мы полны иллюзийВ любом таинственном союзе,Где бог политики сулитНизов согласье и элит. —«Ты глубоко хватил, Евгений.Неужто в сутолоке днейРешил объехать ты друзей,Сменив житейских впечатленийПечаль, обман и пустотуНа социальную мечту?» —XXVIIС усмешкой другу молвил Лунин.«Я помню чаянья свои,Что, впавши в прелесть полнолуний,Низвёл до матушки-землиМечты о нашем общем благе,О равноправье ближних ради,С чем непременно возрастётИмений годовой доход.Как наше вольное крестьянство,Поправ ярём и барский кнут,Благословит свободный труд,Забудет лень свою и пьянство,И конституцией наш царьРусь огласит как пономарь».XXVIII– Ты стал трезвее… Это годыИль с Константином[12] благодать?Борца взыскуемой свободыТеперь в тебе не угадать. —«Я не терплю пустые толки,И коль овца рядится в волки,Иль червь приучен делать вид,Что вреден мрамору термит.Пускай тульчинский промыслительРеспубликанский свой недугПрибережёт для длинных рук,Влекущих в мрачную обитель», —На этом Лунин замолчалИ пробку новую почал.XXIX– Тульчин меня радушно встретил.Юшневский только напряжён,Держал с боязнью на приметеВниманье офицерских жён, —Решивший сбить накал Онегин,Качался в кресле в сладкой неге,За другом зорко наблюдалВ тени его дубовых зал.– У Павла там кипит работаПод Витгенштейна[13] мирный сон, —Чуть погодя, продолжил он, —Да не сразит его икотаИ червь сомнений не заестПод наш критический присест.XXXПознал я Пестеля науку,Как одержимой мысли бег.Так, возведя идею в муку,В Мессии метит человек.Он, рассуждая о спасенье,Несёт одно порабощенье.Шальная прелесть вольных думБольной его пленяет ум.Сменив свободу произволом,В отваге бунта ошалев,Святыни обращая в хлев,Царя повергнет он с престола,А Бога выгонит с небес.За тем сидит в нём этот бес.XXXIСказал ему я: «Слушай, Павел,Не трогай царственный престол.Заповедальных против правилИ клятв народных ты пошёл.Те реформаторы неправы,Кто сотрясают твердь державы.У вас на юге кровь бурлитПодмыть наш северный гранит.Вы, разбудив умы и силыМеж лучших, может быть, людей,Под разногласый гвалт идейРоссию вздыбите на вилы.И русский бунт под злобный войТолкнёт вас к бездне гробовой.XXXIIПривыкши лье французским меритьРодную русскую версту,Решил народным массам вверить,Ты просвещённую мечту,Налётом барским благородстваПрикрыть и варварство и скотство.Но здесь опасней романтизм,Чем пресловутый деспотизм.Колодец вечности бездонныйВсех вас до срока поглотит,Лишь дух народный разглядит,Как царский зал качнулся тронный.В кривой иллюзии пленуВы потеряете страну». —XXXIII«Ты в риторической дуэли,Должно быть, Пестеля поверг.Когда ж нет плана в общем деле,То слов напрасен фейерверк.Программы эти, манифесты —Всё суть бумажные протесты.Вот только если сталь блеснёт,Тогда настанет их черёд».И Лунин, саблю обнажая,Срубил огарки трех свечей.Онегин колющих речейНе бросил, тему продолжая,Что хоть в них распри дух сидит,Вопрос крестьянский всех роднит.XXXIV– Отмена права крепостного —Вот непременнейшая цель.Мечта Тургенева[14] хромогоДа добрый пушкинский Ноэль[15]О том давно вещают миру,Подчас рылеевскую лируСебе в подсобники беря,Изводят кроткого царя. —На это Лунин, улыбнувшись,Дал изумительный ответ,Вполне годящийся в памфлет:Как Александровы чинуши,Тому внимая, речь ведут,Что баре по миру пойдут.XXXVВот так в беседах вечерами,В пылу охоты среди дняОнегин с Луниным стиралиОттенок скуки бытия.Меж тем картины жизни летнейВсё неуклонней и заметнейОт буйства к увяданью шли,Страды отмеривая дни.Тут в пику дружному союзуСредь королевских древних залВ балах Евгений увидалНаталью[16] – лунинскую музу.Её красою поражён,Он вспомнил блеск столичных жён.XXXVIТри года странствуя по свету,Герой наш держит путь домой.Огнём зарниц прощалось летоС петлёй дороги столбовой.Едва Евгений снарядилсяДа в ворох мыслей погрузился —Варшава, Вильно, Псков и вот —У петербургских он ворот.Где неприступная княгиняЕго похитила покойСвоей прохладой колдовской,Чьё, как в бреду, шептал он имя.Но помолчим пока о нёмПред декабря суровым днём.XXXVIIНа сердце площади Сенатской,У медной статуи ПетраВ каре сомкнулся строй солдатский,Блестят тревожно кивера.Ценя заманчивость пролога,Онегин, думая не много,Решил, что взгляд со стороныЛишён желанной глубины.Гонимый прихотью небрежной,Идёт он испытать судьбу.Вдруг из саней скакнув к нему,На полпути к войскам мятежнымРылеев[17] преграждает путь,По-дружески толкая в грудь.XXXVIII– Евгений, милый, ты ли это?!Ты тоже с нами в этот час?Самодержавья песня спета!Смотри, здесь гвардия за нас.Сергей Петрович будет скоро,Он наш диктатор и опораНа ниве будущих свобод,Как Николая[18] антипод.Онегин криво ухмыльнулся,Обвёл глазами строй полков:«Рылеев, слушай, ты здоров?Или у вас тут всяк рехнулся?Уж коли правит Трубецкой[19] —Готовь свечу за упокой».XXXIX– Довольно скепсиса, Евгений!Ужель брюзжать тебе не лень?Россия много поколенийЖдала как манну этот день.Мы свергнем путы самовластьяИ проторим дорогу к счастью,Ярём падёт у наших ног,А слава нам сплетёт венок, —Так пел поэт блаженный оду.Евгений беспокойный взглядМетал в солдатский стройный рядИ толпы праздного народа.«Венок их ждёт, Рылеев прав,Но в лентах траурных оправ», —XLВнутри ответствовал ОнегинС холодным разумом в ладах.Терялось солнце в мутном небе,Пробило полдень на часах,Мороз прихватывал за ушиИ Милорадовича[20] слушалСолдат восставших плотный строй.Красноречив был их герой.Глядел Рылеев суетливоПо разным света сторонамИ в сообразности мечтамВещал Онегину ревниво.Тот хоть участливо кивал,Себе задумчиво внимал.XLIС дурным предчувствием на страже,Губу Евгений закусил.«Постой, Кондратий, ты куда же?Каких ещё вы ждёте сил?Залог победы – наступленье!К чему все эти построенья?Смешно менять державный стройПод миролюбия настрой.Скажи ты мне, чего вы ждёте?Уже над вами меч завис,Он норовит сорваться вниз,А вы всё грёзами живётеИ снова вязнете в речах,Как в тайных встречах при свечах».XLII– Евгений, пафоса поменьше!Не ты ль всегда нас остужал?Тебе ведь ближе ласки женщин,Чем ствол ружейный и кинжал, —С прищуром отвечал Рылеев,Глядя настойчивей и злее.Онегин, глаз не отводя,Смирял огонь внутри себя:«Послушай, лирик безраздельный,Любимец фавнов, нимф и муз,На чём сошёлся ваш союз,Что вы так глупо и бесцельноПод пули ставите людей?!Достойны ль вы своих идей?!XLIIIВы тяготились стариками.Скажи, а чем вы лучше их,Когда дрожащими рукамиСолдат построили своих?!И, замахнувшись на святое,Вы победить решили стоя!Ждать Трубецкого, вот так план!Фатален ваш самообман».– Сейчас, сейчас, – в одно мгновеньеРылеев в холоде исчез.Онегин поглядел окрест:«Здесь ожиданье – преступленье,Здесь нерешительность – беда.Сейчас бы Лунина сюда!XLIVСплотились бойкие натуры —В них идеалы, смелость, спесь,Но веской нет меж них фигуры,Чтоб всех к единой цели весть.Веков устои попирая,Князей вождями избирают,Как будто жил их видный князь,Звездою лидерства гордясь», —Примерно так судил Онегин.Тут выстрел резкий прозвучал,И вздох толпы обозначал,Что оный вряд ли был безвреден,С тем вялодейственный мятежБескровный перешёл рубеж.XLVСражённый в спину пулей подлойОт пистолетного огня,Певец осанки благородной,Пал Милорадович с коня.Фортуна позабыла милость,Звезда героя закатилась.Солдат растерянных глазаСыновья застила слеза.Свободы идол кровожадный,Открывши счёт свой роковойБездумной бойни вековой,Окрасил в кровь мундир парадный,И полилась её рекаС отца победного полка.XLVIСгустились над восстаньем тучи,Момент решительный настал:Конногвардейский полк могучийНа изготовку к бою встал.При палашах под стук копытныйВал кавалерии элитнойНа неподвижный строй летит.Московский полк по ним палит.Едва лишь стихли отголоски,Рождает новый шквал огня,Покорность духа отстраня.Он повелительный и жёсткийНе принимает тон властей,И косят пули лошадей.XLVIIНаскок отбит, и клич победныйРяды восставших ободрил,Но с ними только Всадник МедныйВ кольце правительственных силСтоял один не обречённый,И приближался вечер чёрныйСвободы тающих надежд —Зачесть грехи её невежд.Вот по приказу НиколаяСкрипит на холоде лафет,И генерал Сухозанет[21]Сигнал последний посылает:Стреляют пушки холостым,Но не страшит героев дым.XLVIIIОдин разящий залп картечи,Второй и третий вслед за нимЗнак дали лающим наречьем,Что строй гвардейский уязвим.В каре разорванном солдатыСтояли ужасом объяты,Лежали россыпью тела,Где по шеренгам смерть прошла.И вот уж в хаосе НевоюБежит разрозненно толпа:Глуха, бессмысленна, слепа.Солдат Бестужев тщетно строит,Но залп за залпом в спину бьёт,И ядра колют хрупкий лёд.XLIXМечта хрустальная разбита,Как льда оковы на Неве,Брусчатка площади покрытаЗакланьем жертвенным стране.Здесь люди, кони, сабли, ружьяКругом разбросаны на стуже,И коченеют позы телЗнаменьем их трагичных дел.Бредя сквозь сумерки, ОнегинВолной мурашек по спинеРазгром прочувствовал вполне.Остановясь при невском бреге,Он долго думал, как жестокСей вразумительный урок.LПрекрасно русское дворянствоВ своих героях молодых.В них нет потомственного чванства,Им мелочность не бьёт под дых.Они свободы идеаловНе ждут в уступках запоздалых,Им осторожные отцы —Уклада ветхого жрецы.Оковы рабства ненавидя,Они уж дни ему сочли,В отрыве чувства от землиИм не дано ещё предвидетьСей торопливости итог.Ведь жажда действия – их бог.LIИм дух Европы прагматичныйНа сердце преданное лёг,Он веет бранью романтичнойИ кровь за воду выдаёт.Не ждут от чести резолюцийТворцы великих революций,Но счастье, что в России естьЕщё порядочность и честь.Настанет день, и чернь слепаяВозлюбит патоку идей,В дурмане гнева и страстейНе остановится у края,Себя погубит и странуИ с глаз не сбросит пелену.LIIМонарший трон ещё незыблем,Опора властная крепкаЦаря значеньем неизбывнымДля крепостного мужика.Бунтуют взбалмошные бареВ гордыни пагубном угаре,По неразумью, сгорячаНа Божий Промысел ропща.А свет, сочувственно внимая,Прогрессу преданным мечтам,Судом мужчин, слезою дамВ душе сторонней принимает,Что ревность помыслов благихЖдёт оправданий дел лихих.LIIIХолодный гений воли царскойНа оправданья будет глух,Осудит жгучее бунтарство,Гоня повсюду вольный дух.Крепя самодержавья бреши,В их упреждении будет спешен,Проникновенен и умён,Ценя оглядчивость во всём.Он, пламень трепетный свободыВ младых мечтах не угасив,Им светоч мысли не простив,На нескончаемые годыВ сибирскую рассыплет глушьЖивые искры пылких душ.LIVИ наш герой пройдёт по краю,Вкусив сырых узилищ гнёт.Он на беседу к НиколаюВ кругу немногих попадёт.С ним лиры мстительные другиВ застенках мрачные досугиВдруг пожелают разделить,Чтоб чашу общую испить.Спокойным тоном императорНачнёт пространный разговорПро важность нравственных опор,Про память царственного брата,Про снисходительный уклонДуши, принявшей отчий трон.LV– Вы тоже враг монаршей воли? —Смотря Онегину в глаза,Царь Николай с оттенком болиВдруг так пронзительно сказал.Евгений, не спеша с ответом,Задался мыслью, чьим наветомБыл продиктован сей вопрос,А государь продолжил спрос:– Вы – отпрыск знатнейшего рода,Наследник пращуров своих,Руси подвижников благих,У вас во всём видна порода.Чертами строгими лицаВы так похожи на отца.LVIОтец ваш был красавец знатный,Пленитель девичьих сердецИ обаятельный, и статный,В сраженьях истинный храбрец.В делах немного легкомыслен,Молвою к мотам был причислен,Но образован и умёнИ чтил божественный закон.Хоть и сбивал он многих с толку,Любя и шалость, и вино,Скажу при этом вам одно:Такой приверженности долгуНечасто встретишь на веку.Я с ним служил в одном полку. —LVII«Я не силён, увы, корнями, —Онегин паузу прервал, —Но не виниться в сём изъянеВ пенаты эти я попал».– Сегодня дружество опасно! —Уж Николай продолжил властно. —Хоть с вами дело тут темноИ козням злым подчинено.Апологеты нравов модных,Адепты западной мечты,Опутав гвардии рядыСетями заговоров подлых,Царю отмеривали дни.Ужель вам родственны они?!LVIIIСудя о пользе и о правеИ забывая Божий гнев,Они страной решили править,Свой бунт возглавить не сумев.В своём разнузданном витийстве,Мечтая о цареубийстве,Давал ли кто из них отчёт,Куда их злобы бес ведёт?!Какой судьбы печальный жребий —При их уме, при их душеНести изменников клише!И только на тюремном хлебеПод скорбный скрип кандальных узВкусить ошибок горький вкус. —LIX«Мой государь, – сказал Евгений, —Вам одному признаюсь я,Что, преклоняя дух к измене,Я, как и все мои друзья,Всегда мечтал об общем благеИ для одной России радиГотов был с ними встать стенойЗа конституционный строй.Не убоясь с косой старухи,Мы в тяжком долга забытьи,Как за святое дело шли.Хоть были слепы мы и глухи,Что Бог на вашей стороне,Открылось на Сенатской мне.LXРеспубликанская химераДержавью русскому – беда.Нам всем изменит чувство мерыИ дух согласия тогда.В словах твердя благоутробье,Мы ввергнемся в междоусобье,Где русской жизни рухнет храм,Чертям на радость и врагам», —Трагично заключил Онегин.Тут Николай возвысил глас:– О да! Я не ошибся в вас.Давно родитель ваш на небе,Но в вас сияет ум егоКак с апогея своего.LXIВ летах ровесники мы с вами,У нас на жизнь единый взгляд,Души высокими словамиВоззренья ваши говорят.Нам понимать друг друга просто,Ведь вы не Муравьёв-Апостол[22],Что на столицу вёл полки,