Дружба, жвачка и конец света

– Проходи-проходи, Максим, они в зале. Играют.

Бросив сумку на пол рядом с диваном, он подсел к нам и уставился в телик. Вид у него был немного ошарашенный и радостный.

– Ты чего? – Венерка покосился на друга, будто от того несло приторным запахом оптимизма.

– Ничего, – Макс попытался спрятать улыбку. – А вы чего тут?

– Играем, – Веник показал на экран. Говорил он медленно, будто с душевнобольным. – Будешь?

– Не хочу. Вы уже думали, как нам фильм сделать?

– Ну-у… – протянули мы дружно.

– Это же Юлин проект… – неуверенно добавил я.

– Смотрите, что я предлагаю. Можно взять видеокамеру, поставить кассету в видик и снять лучшие моменты лучших фильмов. Потом уже эту пленку поставить в видик и снова снять, только еще закадровый голос добавить и музыку. Я с радио могу записать что-нибудь подходящее. Как вам?

– А ты времени зря не терял, – Венерка жал кнопку перезапуска, чтобы включить «танчики».

– Я вчера вечером немного прикинул, – заговорил я, пока друг искал нужную версию игры, – у нас ведь нет столько кассет. Даже если соберем все наши кассеты вместе, сотни не будет. А мы хотели выбрать только лучшие.

– Возьмем у кого-нибудь, – ответил Максим.

– Или купим, – пробурчал занятый делом Венерка.

– Ага, купим. Ты видел, сколько они стоят?

– Значит, возьмем у кого-нибудь.

– Гениальная идея, – похвалил его Макс. – Надо Юлю подключить, так быстрее получится.

Мы с Веником переглянулись.

– Вы чего? – насторожился Максим. – Что такое?

– Да, нет, мы просто.

– Я ей скажу завтра, – пообещал Венерка.

– Держите, мальчики, – вошла его мама с трехлитровой банкой ядовито-оранжевого сока, помешивая его длинной ложкой. На дне еще плавали остатки не растворившегося порошка «Юппи», а может, «Инвайт» (просто добавь воды – до сих меня эта фраза преследует). – Сейчас стаканы принесу.

– У тебя не мама, а золото, – серьезно произнес Макс. – До сих пор теряюсь, когда она нас так встречает.

Венерка порозовел, но виду не подал. Он-то знал, что мама просто не может иначе. Как-то раз, ему тогда года четыре было, она не предложила чаю подвыпившим друзьям отца, которых тот притащил в гости после работы на пилораме, и получила такую оплеуху, что даже на следующий день щека пылала и походила на полусферу. Такое случалось редко, но каждую из этих оплеух Веник запомнил на всю жизнь.

– Давайте что-нибудь посмотрим? – молчание затянулось, и Максим первым его нарушил.

– Точно, – оживился Венерка. – Мне дядька на прошлой неделе привез, сейчас покажу.

Веник кинулся к серванту, порылся там недолго и притащил кассету «Люди в черном».

– Это вообще бомба! Там пришельцы такие на, из пушки, пяу-пяу…

– Я слышал, – экспертным тоном прервал его Макс, оглядывая кассету, – уже вторая часть вышла.

– Да, – подхватил Венерка, – «Люди в белом»!

Мы включили фильм с гнусавым переводом, взяли по два огурца каждый, развалились на диване и на полу, и погрузились в пугающую сказку о гигантском инопланетном таракане. В тех сценах, где агенты ЛВЧ пускали в ход «палку-забывалку», Венерка украдкой прикрывал глаза рукой, чтобы ненароком не стерли память. И я его понимал. Мне бы тоже не хотелось, чтобы эти моменты моего прошлого исчезли, ушли навсегда. Ведь чем дальше я от них становлюсь, тем сложнее их разглядеть. Однажды они превратятся в россыпь ярких, негаснущих звезд на черном бархате ночи.

Глава 3

– В общем, так. Нас четверо. Каждый берет по пять своих друзей, родственников и знакомых и спрашивает у них кассеты. Понятно?

Венерка и Макс утвердительно кивнули. Они уже знали план, и говорил я все это исключительно для Юли. Ну, и еще, чтобы прочувствовать всю важность момента.

Я прошелся взглядом по этой троице, остановился на Юльке и еле сдержал улыбку. Она насупилась, подобралась и выглядела так, будто готова сорваться с места и махнуть марафон. А еще она, да и Веник с Максимом, были сейчас похожи на воробьев на проводе. Правда, сидели они не рельсе. Железная дорога делила поселок пополам, и мы часто зависали на этой насыпи – ждали поезд, чтобы положить под него монетку или камушек. У меня даже собралась целая коллекция (пять штук) помятых монет.

– Нашли фильм из списка – вычеркиваем!

Я опять остановился на Юле и немного растерялся. Вспомнил, как Венерка сказал, что она сама хотела со мной познакомиться. Раньше такого не случалось. Так почему же она не пытается поговорить и не ищет встречи? Может, решила, что я полный придурок? Точно, именно так она и подумала! Я же прямо сейчас веду себя, как придурок. А-а-а, черт!

– Если ты закончил, – добавил Макс через какое-то время, раз уж я опять впал в ступор, – может, пойдем уже?

– Да, вперед!

И мы повскакали с рельса, на котором сидели, и побежали в разные стороны.

Я начал со своих соседей. Обошел всех, даже ту странную семейку, которая переехала летом и всего шугалась. Нашел только три подходящие кассеты. Чтобы не перепутать, какую у кого взял, черкнул на бумажке фамилии и запихнул в коробку. Потом отправился по знакомым и одноклассникам, жившим неподалеку. С ними было труднее. Почти каждый хотел какую-нибудь кассету взамен, чтобы тоже посмотреть что-то новое. Пришлось пообещать, что принесу завтра.

Сколько бы я ни бегал, а найти то, что нам надо, не получалось. Я точно знал, что фильм «Майкл» с Траволтой есть у Дымовых, которые живут на Ученической. А «Крестного отца» в плохом качестве урезанную версию я как-то брал у Артёмки Елеина. Только первые сказали, что дали кому-то посмотреть «Майкла», но им так его и не вернули. А Тёма просто зажмотил. Увидел у меня список, начал расспрашивать, а когда я отказался говорить, сказал, что потерял кассету.

Вечером мы опять собрались на том же рельсе. Мы облюбовали место у старой свалки, где сплелись кузовами искореженные машины, тракторы и просто железяки, опознать которые было невозможно. Здесь нас никто не видел. А еще я однажды помогал на этом участке железной дороги разгружать вагон с арбузами. Грузовик подъехал прямо к рельсам. Собралось человек десять, и каждому потом дали по треснутому арбузу. Так что теперь это место для меня особенное.

– Как успехи?

Ребята поникли и, кажется, совсем отчаялись. Вместе мы собрали чуть меньше половины. Что-то было и у нас в видеотеках, а где взять остальное, мы не знали.

– Может, купим все-таки? – Венерка обреченно смотрел на свой помятый список.

– Мы это уже обсуждали, – Максим вздохнул. – У нас нет столько денег.

– Давайте заработаем, – несмотря на неудачу, Юля горела энтузиазмом, только теперь в нем появилась примесь фанатизма.

– Ну да, это ж так просто! – не удержался я. – Всего-то и надо… А сколько нам надо, кто-нибудь считал?

– Много, – ответил Макс. Он повис грудью на своих коленях и длинные руки положил на прохладный щебень.

– Можно что-нибудь продать, – оживился Венерка.

– Твой дэндик?

– Нет, его не могу, мне его папа купил.

– В том-то и дело, что своего у нас не так уж и много.

– Пойдемте, – Юля встала, – поезд едет.

– Точно! – Макс, сам того не понимая, схватил несколько камней и швырнул их в лужу внизу насыпи. – Поезд! Я в прошлом году каждый вечер к поезду бегал – орехи продавал. У тебя же за домом кедрач растет, – он повернулся ко мне, – давайте наберем шишек и продадим у поезда!

– А это идея, – внутри меня начал надуваться яркий оранжевый шарик.

– Можно еще бруснику и клюкву собрать, – поддержала Юля.

– Точняк! – подпрыгнул Венерка. – Завтра после школы идем в лес!

Послышался тепловозный гудок. В сумерках рельсы блеснули желтым светом фонаря.

– Поезд!

Мы кинулись с насыпи, хохоча и толкаясь, а когда оказались внизу, чуть не угодив в огромную лужу. Максим схватил меня за локоть и сказал:

– По выходным ведь тот мужик приезжает, с кассетами! Сможешь ему наши фильмы заказать?

– А-то!

«Тот мужик», действительно приезжал каждую пятницу и иногда оставался на выходные. Раньше новые кассеты я получал только в отпуске и в строго ограниченном количестве. Приходилось вечно надоедать таким же киноманам, как мы с друзьями, чтобы найти что-нибудь новенькое. Иногда мы часами торчали у полки с видеокассетами, пытаясь выбрать.

В эти выходные мужик был на месте. Когда я пришел, он только разгружал свою темно-фиолетовую ГАЗель – таскал плоские коробки на длинный дощатый прилавок. Рынок у нас был цивильный. Сколочен из досок, с двускатной крышей, покрытой шифером. Покрасили его в желто-зеленый цвет, чтобы издалека было заметно. По праздникам здесь выставляли угощенья, продавали самодельные сувениры и одежду.

Я показал мужику список фильмов, тот нахмурился и сказал, что сейчас таких нет. Старье он не возит. Когда я спросил, сможет он привезти кассеты на заказ, мужик нахмурился еще больше, внимательно посмотрел на меня и сказал, что денег у меня не хватит. Пришлось его долго убеждать, что мы с друзьями будем продавать орехи и бруснику и к следующим выходным заработаем.

– Лады, – наконец, согласился мужик, – только сверху этой суммы мне ведро орехов принеси.

Я согласился.

– Орехи на следующей неделе притаскивай, а кассеты я постараюсь до конца месяца собрать.

И опять, пришлось согласиться. Как будто у меня был выбор.

Глава 4

Воскресенье началось не лучше и не хуже других дней. Обычное утро, но какое-то понурое и… стеклянное. Казалось, будто меня посадили под нереально чистый стеклянный купол, отрезающий от реальности. Особенно остро это ощущалось на улице. Может, из-за неподвижной бледно-серой пленки, размазанной по небу. А может, из-за застывшего и слишком прозрачного воздуха. Кроме этого, все было как прежде, пока мы с Максом не пришли в условленное время к Венерке, чтобы отправиться за кедровыми шишками и брусникой.

Он встал рано. Пошел в туалет, а потом задержался на крыльце, чтобы подышать свежим воздухом. Было почти по-летнему тепло.

Сережка Макеев – они с Венеркой жили крыльцо в крыльцо – побежал в дровяник, чтобы принести дров в баню и затопить ее. Мы все хорошо знали Сережку. В четыре года мы с ним даже дружили недолго. Он учился с Максом. Всегда был такой подвижный и любопытный.

Из дровяника Сережка возвращался как-то странно. Его лицо застыло в ужасе, а сам он без конца повторял:

– А-а… а-а… а-а… – будто ему было больно шагать.

Он проковылял домой, и через минуту выскочила мама Сережки. В цветастом халате, с растрепанными волосами, она большими шагами побежала в дровяник. Венерка хотел уйти или хотя бы отвернуться, но не смог. Его будто прижало многотонной плитой.

Так и не родившийся крик Сережки Макеева вырвался из груди его матери. За ним последовали раздирающие душу рыдания, такие, что Венерка и сам заплакал. Потом тетя Света, спотыкаясь и падая, кое-как добралась до крыльца, легла на нижние две ступеньки и взвыла, что было сил. На ее крик сбежались соседи.

Венерка не помнил, как вошел в дом и как его обняла мама, спрашивая, что случилось. Он не мог ответить – просто не знал, но понимание, что произошло нечто необратимое, уже поселилось внутри него.

Когда мы с Максом пришли, Венерка уже успокоился. Он искоса посмотрел на нас по очереди. Сегодня он не улыбался. Не было даже намека на его привычную смешливость.

– Дядя Андрей повесился, – сказал он сухим голосом.

Меня словно оглушило. Как повесился? Когда? Зачем он это сделал?

– А что случилось? – спросил я тихо.

– Да, спьяну он, – бросил Венерка. – Сережка с утра в сарай пошел, а он там…

Я повернулся к Максиму, но тот быстро отвел взгляд, стянул очки и утер глаза рукавом. Затем он посмотрел на нас с таким выражением, с такой глубиной и полнотой, что нам стало не по себе. Разве может подросток так смотреть на друзей? Тем более Макс. Он ведь буквоед, рационалист, скептик! Если он и участвовал в наших причудах в последние пару лет, то больше по привычке, а не потому, что ему это было нужно так же, как нам. Откуда же сейчас в его глазах столько огня, столько понимания и желания жить, разделить все это с нами?!

Макс ничего не сказал. Он как-то странно дернулся, будто хотел обнять нас, но передумал. Постепенно он стал прежним, потух, как отпечаток только что выключенной лампочки на сетчатке глаза в темноте.

Хоронили дядю Андрея всей улицей. Мы сидели у него на крыльце и слышали, как плачут женщины, тихо переговариваются и курят мужчины, бегают дети. Все это казалось нереальным, пришедшим из другого мира. Привычные разговоры не клеились. Мы затаились, притихли и старались не тревожить горе, опустившееся удушающе тяжелым одеялом на этих людей. Нам хотелось сидеть рядом, жаться друг к другу, чувствовать человеческое тепло в мире, где ребенок может найти обмякшее тело отца в пыльном и захламленном сарае. В мире, от которого нас ограждал тот кристально чистый купол. В тот день я впервые почувствовал, что эта прозрачная стена в любой момент даст трещину.

В обед дядю Андрея увезли, а мы поплелись его провожать. Шли в самом конце. Молча.

По дороге с кладбища Венерка спросил:

– А вы бы так смогли?

Голос у него был неровным, сдавленным.

– Как?

– Петлю на шею и… всё.

Я помотал головой – слова застряли в горле, а сил выдавить их наружу просто не осталось.

– Может и смог бы, – глухо ответил Максим после недолгих раздумий. Мы уставились на него с непониманием. – Просто бывают разные ситуации.

Лицо его посерело, глаза забегали, будто он встретился с чем-то пугающе огромным, что неотрывно следовало за ним долгие годы.

– Какие еще ситуации?

– Онкология. Когда моя тетка заболела, мама через день к ней ходила, и меня с собой брала, – он надолго замолчал. – Не знаю, как это у нее получалось.

– Что? – спросил я, а Венерка добавил:

– У кого?

– У тети Вали. Ей врачи сказали, что полгода не проживет. А она прожила, да еще и веселая такая была, когда мы приходили. Потом у нее ноги отнялись, дышать стало тяжело и… это… в общем.

– Думаешь, ей было бы лучше с собой покончить? – осторожно спросил я.

– Нет, нет, конечно, – испугался Максим. – Просто, как представлю, что со мной такое случилось. Смогу я так же, как тетя Валя, улыбаться, болтать с роднёй о всякой ерунде, зная, что мое тело умирает?

Макс остановился и очень серьезно на нас посмотрел. Ему было важно, чтобы мы поняли, что он пытается сказать.

– Это же страшно, – жалобно произнес он. – Я даже не представляю, как это страшно, знать, что вот-вот умрешь, и все равно жить! Сколько надо силы воли, сколько смелости, чтобы просыпаться по утрам, завтракать, говорить, думать. Когда я думаю об этом, мне кажется, что я так не смогу, что я сломаюсь, что меня раздавит эта болезнь еще при жизни, превратит в мокрую лужу, в извивающегося червяка, которому хочется еще немного пожить, который умоляет Бога, судьбу и врачей дать ему второй шанс. И когда все это крутится у меня в голове… короче, лучше уж сразу туда, – он указал на небо, а потом мотнул головой, и ткнул пальцем в землю, – чем осознать перед смертью, какой ты на самом деле слизняк, из какого жиденького теста ты сделан.

– Но ты ведь не болеешь? – испуганно спросил Венерка.

– Нет, – Макс тяжело вздохнул. Мне почудилось, будто он разочарован, что не смог донести до нас всю глубину смысла того ужаса, что поселился в его душе после смерти тети Вали. Он нерешительно посмотрел на меня, ожидая понимания, но я поспешно отвел взгляд. Я не хотел ранить друга, ведь на самом деле мне стало не по себе. В этот момент я впервые ощутил, какая невообразимая пропасть пролегла между нами.

Мне стало страшно.

Вечером было много пьяных. Мужчины, женщины, молодые парни. Все они тоже безумно боялись, и единственным способом подавить страх стала дешевая водка. Она же надела петлю на шею дяде Андрею.

Позднее я спросил папу, почему отец Сережки Макеева повесился. Он долго молчал, и в тот момент я почти понял, почти догадался… По выражению лица папы, по его внезапно опустевшим глазам. Мне практически открылась истина, недоступная другим шестнадцатилетним… Но мгновение это исчезло, испарилось, вместе с тем самым взглядом, и то недостижимое, от чего нас ограждали взрослые, ускользнуло от меня.

– Тяжело ему было. Сейчас всем непросто, – ответил тогда папа, и я больше ничего не стал спрашивать.

После поминок мы проводили Макса до дома. Нам не хотелось возвращаться на свою улицу, где до сих пор витал дух необратимости. Мы боялись признать, что в этой жизни бывает что-то «навсегда».

Венерка почти все время молчал или говорил невпопад. Но чем дольше мы болтали у подъезда двухэтажки Макса, тем легче ему становилось. Он даже начал улыбаться и шутить. Из соседней благоустройки вышла Юля. Услышав нас, подошла поздороваться. Ей уже рассказали про Макеевых, и она как-то сразу поняла, что не стоит говорить об этом. Поход за шишками и брусникой мы отложили до следующих выходных.

В лесу было сыро. Облака висели низко, зацепившись за макушки самых высоких елей. Мы решили действовать сообща. Выбрали три кедра, где темнело больше всего шишек, я забрался на них и стал сбивать. Юля и Веник собирали урожай в ведро, а Макс разводил костер. Набрав достаточно, мы принесли с ручья воды, закинули в нее шишки и траву, и поставили на огонь. Поварив с полчаса, вытащили шишки, с которых сошла почти вся смола, и повторили процедуру. И так несколько раз.

Продавать орехи было выгоднее, ведь они стоили дороже. Но у нас не было станка для шелушения шишек. Кроме того, мы посчитали, сколько их надо собрать, и поняли, что голый орех нам не так уж и нужен.

Закончив с кедрачом, взялись за бруснику и клюкву. У папы в гараже висели два самодельных комбайна из нержавейки. Их я отдал Юле и Венерке. Мы с Максом собирали ягоды вручную. Орудовать комбайнами было быстрее, но потом приходилось чистить бруснику от листьев и веточек.