Метаморфозы пустоты

Максим Давыдик

Метаморфозы пустоты

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Предисловие от автора

Что есть мир вокруг нас? В физической реальности всё есть лишь хаотично разбросанные частицы, следующие определённым законам. Всё есть Пустота. Пока наш ум не направит свой фокус, подобно проектору, создающему картинку на пустой стене. И изначально лишённые положительного или отрицательного заряда и субъект-объектной связи окружающие нас вещи и явления начинают разрастаться, заполняя пространство нашего «Я» подобно бесконечно расширяющейся Вселенной. Персональная реальность есть лишь совокупность отпечатков ума в бульоне из Пустоты.

Наш ум эмоционирует. И Пустота плещется подобно океану. Ум омрачён. И Пустота резонирует иллюзией омрачения. Нам больно. И Пустота становится невыносимой. Мы счастливы. И Пустота есть солнце, согревающее кашемировыми лучами все мириады миров. Мы любим. И Пустота есть любовь.

Всё есть метаморфозы Пустоты. Изначально нейтральная бесконечность, умноженная на субъективность нашего ума и проекции наших иллюзий. Как ленты очень разного кино, они есть целая Вселенная в себе, рождающаяся и умирающая вместе с нами.

Этот сборник поэзии является попыткой взять чистый холст и повзаимодействовать с пустотой, запечатлев её метаморфозы в движущемся сознании индивида. Изобразить скоротечную красоту то разрастающейся, то сжимающейся Вселенной отдельно взятого человека как нечто такого, что внутри себя есть субъект и объект, вопрос и ответ, поиск и смысл.

Ночные портреты пустоты

1.Каркает ворон. Ночь.Я открываю окно.Тень от луны точьвыжженное пятно,как от бычка, когда,выкурив, потушило рукав пиджака.В небе, как профнастил,кудри разбитых туч,ветер сюда, видать,из-под грозы под лучвыгнал их умирать.Жизнь выгоняет настаким же толчком секунд,куда-то всё время мчась,так и умрём на бегу.2.Небо есть пустота,в которой течёт эфир,как белизна холста,выглядит, как пустырь,пока кисть не даст мазка,звёзды торчат на нём,как лампочки с потолка,что-то пустой объёмдолжно заполнять всегда.Ум наш такой же чан,ждёт, чем заполнят, какпрося́щий руки карман,кажется, что пустяк,но каждая мысль в нём,как семя, что в пустотевырастет и сожрётобъём на его холсте.3.Всё состоит из слов,пока не попал в слова,объект – это пустота,слова образуют шов,как вырванная трава,что больше не прорастёт.Немного бы помолчать,увидеть, как стынет гладь.Ночью растёт широтатого же пространства, какбудто убрав цвета,словно из тела – костяк,в миг рассыпается всё.Луч вырезает щель,и будто бы колесокрутится там, где лоб,рисуя, как лазер, цель.4.Шёпот густой листвы,как на базаре, ихголос, как соловьи,трогательный, как стих,ветер лопает в них,словно во рту язык,чувств пузыри в слова,переходя на крик.Крутится голова,считывая, как светазбукой Морзе в дватипа сигнала вследпадающей звездешлёт из других планеттрепетное «– при – вет – ».5.Мы есть как в пустотедальности той сигнал,что времени, как числа,позволит величина,мысль, как кость в хребте,важнее, чем болтовня,всё, что сейчас я есть —мысль в моменте. Ядумаю о тебеи становлюсь тобой,словно волна, войдяв плоскость с другой волной.6.Ночь, как дыра в стене,втягивает в пустоту,как карася к блесне,так, что невмоготусопротивляться ей.Лампа, как оберег,рассеивает крестомяркий пучок лучей,тая, как первый снег,перешагнув окно.Горшок с гиацинтом. Теньпадает в пыльный пол,грубая, как шагрень,недвижимая, как ствол.Как хорошо расти,когда ничему тебяне сбить с твоего пути,и путь – это высота.7.Бессонница. Тесность стен.Вибрирует пустотамежду глазами и тем,в чём прячется темнота,неким небытием,как форме свободы «от»всякого взгляда «на».Как муха, в открытый ротпроваливается луна.

Дневная увертюра бренности

1.Кровь вылитого луча. Умыта ею стена,как смыслом пустой этюд. День неотделим от сна,выглядит как ещё один оборот колёс,кофе, стихи, Satie, просматриваемый неврозв разглядывании себя. Честность русских берёз,поделенных как бы на два полюса, инь и ян,исключают притворство. Слеза. Я пугающе хмури сижу в увертюре себя. Меланхолия. Дурьв голове как способность торчать у восточных славянбез шприца и укола… Бренность – это подарок, как код,что лишает серьёзности жизнь. Я стекаю, как в трубопровод,разбавляя чужие дни, в общей массе сливаясь в комистории, как река, что-то шепчущая о пустом.2.Сизый цвет, небо рвётся из глаз.Запах поля. Сиреневый снег.Мир есть просто сложение масс,что друг в друга бегут, как побег,чья природа – бежать даже сквозькамень или чужую кость.Я сижу у стены, бегувзглядом в дальнюю точку. День,как одетая набекреньшапка, давит в мозгуповторяемостью процедур,предсказуемостью текстур,как железная клетка. Лето.Время вытащить всех скелетовиз уставшего шкафа. Сколькотел вращается с нами в танце?Как из целого вырвать долькии раздуть их по ветру в квантах,а ещё – в человеках. Бренностьнам дана как не бич, но ценность.Этот день вызывает многоразных мыслей, тревог. Но жизнь в нём,как кусочек живого бога,светит в сердце луча фонарём.

Хандра осенних метаморфоз

Дунь по ветру за спину себе, пошатнувшись, упавна полотна небес, – это так называемый способраствориться, уйти, будто что-то, устав,отделилось от формы и в россыпьпустоты убежало, как слабый побег,возвратившийся в землю. Скольконадо дней отдышать, чтобы, как майский снег,просто взять и растаять без боли?Лишь моргнул сонный глаз в этих буднях, как плескот харкнувшего космоса солнцем,попадая в церквей позолоченный крест,прожигает огнём мою кожу,ненавижу всё это, откуда моя тошнота?И откуда берётся в дневном одиночестве шёпот?Это каплет слеза или звуки дождя?День такой же, как все, я, как робот,что-то делаю вслед уходящим часам,что-то гибельно бренное, осеньрастворяет цвета, листья вянут, как хлам,по резьбе своей метаморфозы.

Превращения. В любви

Шум солнца в плене вечности себя,что в зеркале, отображает круг скитаний —ещё раз искупать холсты бумагсугробом метафизики… Хребтамиседых стволов просел февраль, ежомрасправив геометрию пространства —сквозь корни льда прорвавшийся узоррастрёпанного платья Гималаев…Глотая стены облаков, снега́,что мотылёк, истерзанный идеейприклеить себя к солнцу, за рогавбивают небо в землю, как фанеру!В который раз смотрю в себя – сюжетврастающего лотоса в затылок…выталкивает стеблями скелет!И мысли – как резиновые – стынутархитектурой белого листа!Я лишь боюсь того, что потеряюв своём существовании тебя…

Письмо маленькому себе

Здравствуй, милый мой, маленький мальчик.Я пишу тебе с лодки, которая тонет.Океан кулаком, как кувалдой из стали,разбивает о скалы мой крошечный домик.Я тот самый герой, быть которым мечтаешь.Капитан, что не будет бежать от смерти,а придёт к ней с улыбкою, как подобаетнастоящему воину с кодексом чести.Все матросы сбежали. Сострадай им и только,ведь однажды посеяв сорняк на поле,потеряешь контроль над составом почвы.Их цена высока, а тюрьма сурова.Всё равно умираем по одиночке.Оставайся чист, даже если в полеты один единственный не сражённый воин,а другие крутят за спиной заточкой,бьют с улыбкой в спину и кричат «дурак».Как бы путь ни жалил, будь себя достоин,потому что лучше получить синяк,чем глотать душок, сидя на помойке.Знаешь, справедливость, в ту, что веришь, – этота хромая лошадь, что бежит последней,твоя вера, мальчик, в целом безответна —люди в этом мире верят лишь в победы.Глупых взрослых много! Они верят в деньги,и за деньги, мальчик, хоть на четверенькахбудут нежить кошкой, только понарошку,пока есть икра да большая ложка.Только что за деньги покупать нам, мальчик?Те же вещи, только лучше и дороже?Я тону на лодке, но я счастлив больше,чем все рыбы в этом чёрном океане.Небо как портал в чистоту пространства.Солнце догорает, прячась за калиткой.Там из океана рыбам ведь не видно?А закат, мой мальчик, не бывает платным.

Этюды из памяти

1.Резинка обнуляет карандаш,а время – лица. Их стеретьпонадобится прожитая жизнь,которая останется тускнетьв тенях на фотографиях, томитьколючими пустотами пропаж,но это, как прочитанный роман,прочитанные главы не забыть,но ты уже давно не их герой.Как склеенные тучами в туман,без точных очертаний те предметы,что выглядят без солнца не собой,я выгляжу одним из тех скелетов,который выполз из комода, и,как будто привидения шаги,скитаюсь по Лубянке, как чужой,ищу свой след в обломках лет итот спёртый запах из музейного кафе,тот кашель стула, что звенел в спине,и меланхолию просторных кабинетов,где с выражением Ареса на портретахдетей пугали старые вожди.2.Холодные чугунные дожди.Симметрия просторных площадей.Хлористый аромат от чистоты.И выбритые звёзды обелисков,торчащие истории огрызки.Помада-борщ. Липучки-бигудии платья, что царапают асфальт,смотрящие с тревогой из-под лбанемые незнакомцы, пустота,разлитая в движениях кассира,пенсионеры с хлебом и кефиром,значок, отображающий стандарт,прохожий, затянувший беломор,лежащий человек лицом в траву,как будто в океане на плоту,растянутый иконой триколор,с оттянутым карманом ревизор,сирени с шелковистой шевелюрой,замотанное небо в провода,растрёпанные рощи и этюды,как кудри телефонного шнура,стояние по пробкам на верблюдах,укусы, как порезы от ножа,от редкого, но жгучего луча,я ощущаю, как иду я,и в памяти сгорают, как свеча,те образы, что больше недоступны.3.Можно выстроить цепь от Москвы до Римаиз людей, что не вспомнят моего имени,сколько можно травы затоптать ногами,что со мной почковались, сплетясь шагами,выпуская в асфальт цокотание химии,можно выстроить всех их в такой периметр,что накроет Садовое, как татами,а сейчас и лицо моё кажется диким им.Пахнет кровью сирень, и кричат собаки,подавая сигнал для своей атаки,от того ли, правда, что я пахну морем,что течёт в далёком Лукоморье, словнос чужаком не выйдет разговора толком,кроме лая да лобызаний в драке.4.Борщевик растёт на крыльце, как вилка,что торчит, целясь в небо кривой ухмылкой,заросло крыльцо ирокезом длинныхкоридоров слипшейся паутины,пролетает шмель и кусает тучу,выпуская дождь, словно стрелы лучник,я иду и мокну, но смотрю с улыбкой,позабыв, что здесь надо делать вид, каккраб, набравший в рот аммиачной ртути,поддавая в ритм коды словоблудий.5.Я ползу, как жук, что залез куда-то,но не знает сам своего масштаба —только поворот на ближайшей ветке,как венец свершившейся пятилетки,чтоб не думать лишнего, пью таблетки.Облысевший дом, как ствол баобаба,хрип костей и боль в пустотелых нарах,где кипела страсть в наших капиллярах,а теперь шипит пустота, как жаба.Я брожу один, как изгой, по парку,мы стояли здесь и, от счастья плача,чем звезда, светили друг в друга ярче.Я дышал в тебя, как огонь в бумагу,как танцуют в ряд числа Фибоначчи[1],вылетали ямбы на той скамейке,и навечно нас летний вечер склеил.Оказалось, всё можно вырвать, правда,глубоко останется мёртвый корень,и кого туда ни сажай, не сможетпочинить разбитого миокарда.6.Я смотрю на Москву с расстояния ближе,чем любовь, что упала на сердце грыжей,на железные башни и их затишье,когда смотришь на бурю и мылишь лыжи,заливает мозг красный цвет от неба,набухают тучи, как сгусток слепка,и как будто скоро на пыль от щепокраспадётся вся эта дребедень, какоторванный сон из воспоминаний.Ничего так сильно меня не жалит,как шипящий диктор змеёй в экране,задвигая, как доброта тираназащитит тебя от других тиранов.Солнце так печёт, что металл расплавит.Всё плывет, как корабль, но без штурвала,непонятно куда, впереди – лишь скалы,я был счастлив здесь, как часть океана,а теперь собираю себя в чемодан иобсыпаю словами, как солью, раны.Я уйду, как в пакете с водой, в целлофане,сохранив океан в своём лучшем штиле,напряжение сталинского ампираи мерцающих в глаз чистотой сапфирапоцелуев на крыше под дулом шпилей.

Ищи внутри

Лето. Осень. Зима. Весна.Зелень. Молодость. Беготня.Старость. Смерть. Шум костей в полях.Белизна. Свет чистилища. Страхрождения. Жизнь. Любовь.Колесо. Возвращение вновьи вновь. Я есть та бесконечность лет,что вращается в пустоте,каждой мыслью вкрапляю след,как чернилами на листе,что пишу – то растёт, как сад.Лишь направив в себя свой взгляд,удивишься, как там внутри,как кричит в тебе «отвори»то, что целое есть, где ты часть,то, что держит тебя, как штифт,и способно поднять, как лифт,в ту свободу, что не отнять.

Руины садов Юаньмин

Примечание[2]

За голыми хребтами гор щебечет лотос,раскинуты, как рёбра, ветки хвой,окоченели листья белой мглойпод перьями пушны́ми складок смога.В траве, озябшей в инее, сквозь шагтеряются следы: в урчащих рощахто росы лопнут тушью серебра,то ветер перероет взгляд дороги.Вдали – седые облака, разинув плешьнад контуром озёр, харкают пылью,фарфором льда раскалывают синьюпалитру окровавленных небес.Ладонью отодвинь тот куст магнолий —раззявленные рты пустых камнейщебечут, свищут в порослях тенейкачаемого ветром поля сосен.Развалины, где раньше был цветник.Изящный позвонок дворцовых линий,что всё ещё дают какой-то блик,что будто воскрешает их руины…Как ход истории сжирает всё подряд!Как после мясорубки, лишь кусочкиостались, как разорванные строчки,что больше ни о чём не говорят…

Миражи в снежной пустыне

Чайка кричит. Сердца удар в ребро.Море и лёд. Вымытое стеклоглаз, из которых боль выдавило слезой.Больно принять, что я быть не могу собой,что надо расти, как все, вверх, оседлав буран,и обходить слова, бояться чего сказатьили услышать чего, хуже – чего узнать,так и гудит в глазах запертый океан,смотришь на всё, как немая собака, – кино,где режут собак, и только скулишь в себя,делаешь взгляд пустым, будто тебе всё равно.Сердце – в ребро, и надкусанная губа —всё, что тебя выдаёт и делает не таким.Страшнее всего – из всех остаться таким одним,спятившим в пустоте снежной пустыни, какочнуться от сна, а там… давно как настал ГУЛАГ.

Бардо эмиграции

Примечание[3]

Волосатые щупальца мангровых троп.Солнце бьёт как кувалда. Гудит москит.Мне мерещится снег. Как касается стопзатвердевший сугроб и, как пластик, хрустит.Я потомок страны, что всегда холодна,вспоминаю пальто как предмет вне ума,как две лыжи плывут, как по во́лнам – доска,как даёт седину, замерзая, река.Мне мерещится снег в раскалённых песках.Худоба от берёз у мулаток, глазакак полярная ночь, что стучится в тебяпустотой монохрома, что даже ходьбабольше выглядит как не движение, асостояние смерти в кошмарах. Яперестал ночью вздрагивать от новостей,но привычку шептать, как огрызки корней,не стереть. Так, язык, отвергая свободу слов,повинуется страху, как битый зверь,как стена, где отсутствует выход в дверь.Я – корабль, дрейфующий без парусов,проплываю по улицам. Зелень здесь,как густая мочалка под платьями дев.Небоскрёбы как символ, во что прогресспревращает болота и жидкий рельеф.Море рвёт горизонт языком-волной.Облака топят небо, как глаз – бельмо.Жизнь лишь точка в моменте, за ней – ничто.Я блуждаю, как дух, в темноте бардо.

Птицы

Птица летит высоко, разбиваясь о тучу,как пуля шальная дырявя её, и дальше,тут птиц очень много, как будто из всех оружийприцелились разом, телами из перьев, как сталью,стреляя в какую-то вечность, что уплывает, невинность.Там, наверху, чистота синевы и свобода,шов горизонта всё делит на две половины,здесь – суета, метаморфозы, что-то,что есть мимолётный пожар. Что там каркают птицы?Они существуют как будто на самой границетого, что есть время и что есть отсутствие. Знаешь,для неба Москва и Нью-Йорк – это мусоросвалки,мы просто печатаем мусор и стаей на стаювоюем за мусор, и верим, что всё здесь наше.А птицы кричат. Их крик – это, может быть, нам? Исолнце мигает, как светофор, ночами и днями.Все говорят. Звук без структуры. Лают.Гребнем кусты расчленяет горячий ветер.Время вместит только то, что успел отмерить.Небо висит. Птицы кричат. Их стаипадают в тучи, как буквы секретов в шредер.

Увертюра северной грусти и красоты

Ржавая бахрома солнечного лучаскулу дырявит, в ней будто дымит свеча.Бледный, как ландыш, цвет северной пустоты,будто бы пожелтел, цвет такой, что груститьхочется, но нельзя, это когда тебяпридумывают без тебя – участь как у раба,но ты ей покорно рад. Бьёт телевизор в глаз,цвет изменяя их, будто луч метастаз.Всё, чего не коснись, имеет их ржавый свет.В северной красоте главное – чёрный цвет.В северной красоте тебе не дают грустить,молот и серп идей держат тебя, как нить.Луч не стереть рукой, ты принимаешь лучтот, что тебе дают, луч этот так тягуч,что кровь растворится в нём, как в молоке – слеза.В северной широте недвижимая водатак, чтобы не мечтать, не видеть, как парусавдали надуваются в птиц, могущих из гнездасвободно лететь туда, куда унесут глаза.Север как способ быть глухонемым, торчать,как снеговик – в сугроб, главное – устоять,пока луч не спилит снег. Пусть у других боляти тают глаза, горя, это их личный взгляд,их снег и твой – как полюса два, инь и ян.Пока ты стоишь в снегу, пусть всё вокруг в бурьянвыродится, как рак, ты не посмотришь вверх.В севере есть душа, но в этой душе дефект,какая-то темнота, трагический тон, модерн,плачущий океан, ужаленный ум, проспектвеличиной с Неву, надломанная судьба,как спичка у корешка, выдуманная борьбас тем, чего нет, как тень истории, как лыжня,кровавым следом вождей перешагнет тебя.В севере есть та грусть, что понимает тот,кто любит читать стихи в заклеенный болью рот.Как же красива сталь ледовых хребтов тайги,как высока сосна, что лестницей до лунысопровождает взгляд, мороза тугой укус,берёзы как из крестов, тянет взлететь Христом,рассеяться в пустоте неба, в таком большомнебе как суть того, что есть такое Русь…

Что есть «я»?

Ливень приклеил тучина головы, как парик.По луже иду скрипучей,дрейфующий, как ледник,в каком-то немом пространстве.Сердце стучит, как крик.Листья как из фаянса.В плотный, как пуховик,китель тумана впрыгну.Скамейка на одного.Вчитываюсь, как в книгу,в вытекшее молокосмешанных форм и видов.Как различает глазсросшиеся магнитыатомов в площадь масс,будто бы отделённыхреальностью бытия?Всё, как в магнитофонезажёванные слова,выглядит невозможным,кишащим, дрожа, кишмя.Что есть за этой дрожью?Что есть такое «я»?

Чистоты гор

Чистоты горхватило бы излечитьтвою боль.

Поиск свободы в тюрьме цифровых витрин

Как одинокая шлюпкав море, что есть бесконечность,на волнах, которые рубятоставшуюся человечность,тыкаем пальцем в экран,как будто корнями тужась,пытаясь родиться там,выменять свою душуна виртуальный образиз целлофановых мыслей,поверхностный, словно окись,вылизанный, как витрины.Мы потерялись в смыслах,как в мусоре – океаны,как бабочки – в паутине,прирученные экраномк лживым подобиям мира.Я убегу, оставивсофиты чужим эфирам,закрою глаза на ставни,сяду, расправив плечи,как колесо – дорогу,свободой крыла, и речкойсольюсь с пустотой истока.

Кто я?

Кто я? Прорубь ледовых глаз?Где, как в туннеле, под брюхом скалплотная тень, как икрой в нём мечась,душу мою превратила в подвал.Кто я? Вечно ползущий наверх?Я ищу солнце, которого нет.Жизнь – это бег, и твой финиш – смерть,что, как вдали путеводный свет,ведёт тебя тропами, но куда?Я смотрю в зеркало, там – чужак.Что-то из атомов, ткань да вода…Как в такой форме есть слово «Я»?Кожа как холст на костях, я каккод пустоты, давший сбой, как брак.Вспышка! Которая, как звезда,тает лучом, темноту отводя.Просто гореть, как пожар, слепитьсерый мурал пустоты. Я жизнь!Я ползу к солнцу, как сталь в магнит.Я в пустоте как рассветный брызг!

Оторванное с кровью

Дождь размыл дороги, вместо линий —шелуха из плотной сальной каши.Не видать себя. Чужие мысли…Тетивой натянутой из сталипровода текут из окон в окна,пронося частицы искр. Правда,на моём окне торец изогнут,и искра сюда не долетает.Невесомость – честный признак веры.Как плывут по кругу цифры, отрываядни, недели острой саблей стрелок,так и нас с тобой сегодня, дорогая,оторвало с кровью друг от друга.Я стою в одном локте от полавне тюрьмы физических законов.Помню, как и ты стояла тут же,как вдыхал в тебе себя и, словнострекоза, влетая в печь, приклеилхороводы губ на хромосомы,танцем яростным приклеил телок телу.

Глаза

Глаза… те, из которых я растил пейзажинтерпретации заснеженных долин,которых свет однообразно устелилдыханием бумаги в карандаш,и из которых я вдыхал себя,как мантры пение, жужжащее в пчеле,бездонной нотой в плотном кружевеосенней тишины календаря,в мореподобной вязи тополей,в оранжевом соку растлевших солнц,сквозь тысячу рождений и смертейнайду глаза твои, как небо – крот.Пусть разошлись мы в этой суете,вращающей удары колебаний,я знаю: мне было предначертаньедышать тебя, дышать себя в тебе.

Поэзия отвергнутых рыб

Здесь константа одна:Право сильного как закон.Только кровь понимает разгневанная толпав ожидании новой эпохи.Лучше быть дураком и уткнуться в смартфон,делая вид, что пофиг,пока лязгом железа нависает стена,продырявленными головамителебашня царя, как пожар, докраснаобривает сны и реальность.Если честен с собой, то достаточно глуп.Очищать пустоту от кровавых скорлупостаётся поэту.Как врачу изучать разложившийся труп,чтобы был некролог, наводящий испугнеожиданной смертью.Ну так вот, ты погиб, мой берёзовый дом!Север чёрный, где всё и всегда кувырком,где история колесом —сердцем, а не умомдвижется напролом,но оказывается в былом.Видимо, был разгон,но выехал на кольцо,а потерять лицои заглушить мотор —это не про тебя.Твое – это кин-дза-дза[4].Твоё – это драма, грусть и череда борьбы.Хруст черепов о трон.Вечная мерзлота.Раненая душа,Жадность и воровство.Вставание на дыбыперед любым чужаком.Преданный избирком.Пулей, а не цветкомкороновать гробы.Твоё – это пить и страдать.С чистым кристаллом глазхокку глотать в закат,а потом в унитазв беспамятстве отторгатьвсё чистое от души.Ты из оттенков тьмывоспроизводишь цвет.Но называть своимименем тьму – запрет,тьма умудряется проникатьв почву, выкашивая урожай,пусть не дворец, а обычный сарай,но там стояла моя кровать,почва, где вырос мой ямб и хорей,теперь начинает меня отвергать.Видел, как волны умеют карать,как берег усыпан гирляндой костейотвергнутых рыб?Когда-то мы видели в океанесвободу, чья глубина измерялась трофической цепью.Капитализм, говорят.Но пока мы немые сражалисьмежду собой, ты прибил нас волной к побережью,вогнал жабры в зыбкий песок.Высунув языки,ждем пока рыбакине принесут молотоквышибить нам мозги.Ты преподал урок,что море не видит рыб,что море – набор воды,что рыбы морю даны,чтобы харкать в песок.

Скользящая пустота в летних зарисовках

Солнца чертополох, яркий колючий луч.Волны как васильки. Звук их тягучий жгуч.Обморок глаз. Рябит. Чёрная кровь жары.Тело стекает в пол. Лица без кожуры,такие, что не узнать. Впрочем, и нечего знать.Я, как река, без воды, как без героя рассказ,откинусь в себя расти, как тысячелетний вяз.Лето. Скрипит паркет. Пахнет сиренью сон.Время течёт назад, заматываясь в рулон.Ты тянешь ко мне себя. Я, как из музея вещь,покладисто отдаюсь. Губы твои, как клещ,впиваются в пустоту. Реку, что утекла.Солнце коптит окно. Выгорел лоб дотла.Муха скребёт стекло. Мне бы хотеть так жить,как хочется ей летать. Что-то во мне лежит,бетонное, как плита. Холодное, как водасо дна океана. Лёд. Лето. Во мне зима.Чёрствый сугроб. Тюрьма. Вечная кутерьма.Взгляд из чугунных глаз стареющего вождя.Солнце даёт эффект забитого в лоб гвоздя.Будто удержит ствол от облысения. Тук!Ветер стучит в меня. Как пианист без рук.Четыре стены. Нуар. Мазки по хребту холста.Словно в папье-маше завёрнутая пустота,всё есть какой-то трюк, всё есть внутри ничто.Холодно, как зимой. Блуждаю, как дух в Бардо,той невесомости плен, что словом ложится в стих.Что-то внутри кричит оркестром из духовых.Зелень кругом, как шум. В нём не услышать суть,что ускользает. Стук! Луч прогрызает грудь.

Любить

Если в этой жизни есть, чем мерять время,то любовью. Знаешь,остальное время, как сугроб растает,не оставив семя,лишь пустой экран.Остальные вещивлезут в чемодан.И не будет трещинв зазеркалье эго.Но как будто вечностьне дала побега,а просторы сердцанаводнил бурьян.Если бы не чувство,что, как якорь, вбилов мой пустой затылокстрасть и безрассудство,то давно по венам,как по трубам ржавым,вытекли б чернилачёрным океаноми обыкновеннымсорняком в канавея бы прекратился.Когда ты есть рядом,всё имеет свойствообладать зарядом,и, как стебли, костипрорастают в розы,обретая корни,и ветвистым садомдостают до солнца.Всё имеет вектор.Пустота в объектеобретает контур.Тень парит, как кондор,тают все сугробы,ты включаешь звёздыязыком по нёбу.Жизнь – процесс распадана метаморфозы,но пока ты рядоми звучит твой голос,сотрясая космос,сердце не даётдвигаться системе.И неважно, где мыи куда идём,в точке, где мы любим,мы врастаем в вечность,как огонь – по свечке,прорывая глупостьфизики законов,как пучок ионовобретя разумность.