Московская хронология 1941-1943

Иностранная колония тоже переживала свои волнения. 17 июля посол Штейнхардт отправил первого секретаря Чарльза Дикерсона, третьего секретаря Чарльза Тайера и помощника военного атташе Джозефа А. Микелу в Казань для организации временного посольства. Они уехали тем же вечером, меланхолично напевая "Sweet Adeline". Британское посольство направило в Казань своего генерального консула Джона Транта. Русские жёны американских корреспондентов Роберта Магидоффа и Германа Хабихта получили советские выездные визы и уехали транссибирским экспрессом.

Но одна группа иностранцев поехала в противоположном направлении. Югославский посланник Гаврилович и его атташе Милетич, высланные двумя месяцами ранее в попытке умиротворить немцев, вернулись в Москву из Анкары.

Эти крепкие сербы с их стальными нервами, грубоватыми лицами и седеющими черными волосами стали отрадным зрелищем среди нервничающих москвичей. Гавриловичу предложили на выбор: отправиться в Лондон к югославскому правительству или вернуться в Москву на прежний пост. Он выбрал последнее.

Будучи славянином, он успел узнать и полюбить русских, Россию и Москву. Я возил его осмотреть старое здание миссии – дом, который он никогда не любил, поскольку прежде в нем жили немцы. Тем не менее, он спустился в подвал повидаться со старым дворником и служанкой. Увидев его они заплакали от радости.

С каждым днём первого месяца войны напряжение нарастало, усугубляемое периодическими воздушными тревогами. Но Москва выстояла.

Во время бомбардировок первые тяжёлые бомбы сбрасывались вокруг вокзалов и других обьектов, затем, когда легкие пакеты зажигательных бомб рассыпались по улицам и крышам, москвичи выходили на крыши. Так они спасли свой город.

Лично я предпочел бы не участвовать в спасении. Мой собственный рецепт выживания во время авианалетов, каким бы он ни был, состоял в том, чтобы представлять все это как спектакль, где я всего лишь зритель, и полностью погружаться в работу собирания и написания новостей, настолько увлеченно, чтобы не оставалось времени бояться попасть под раздачу. Это работало в Барселоне, где МИД располагался в холмах за городом, вдалеке от зоны бомбежек, и в Париже, где все тревоги, кроме одной, оказались ложными.

В Москве это бы не прошло.

В Москве не было безопасного места на поверхности. Тревога 21 июля определенно не была ложной. И нельзя было оставаться в стороне, когда твои друзья сражались за свои жизни, свои дома и свой город. Той ночью я возненавидел немцев – я решил, что они пытаются убить меня. Я объявил им свою частную войну и делал против них всё, что мог. Это не имело ровным счетом никакого значения, но я пытался.

Моя квартира на верхнем этаже пятиэтажного дома из дерева и штукатурки содрогалась при каждом залпе зениток. Когда открывали огонь батареи в черте города, здание буквально пускалось в пляс. Это не был изящный танец. Пол ходил ходуном, стены раскачивались в ритме, напоминавшем тот самый "danse du ventre", что раньше показывали туристам в Folies Bergère. Но теперь это был "danse de la mort" – танец смерти. Мне это не нравилось. Сначала я стоял у окна, наблюдая, как первые бомбы падают у Киевского вокзала в миле отсюда. Когда начали сыпаться зажигательные бомбы, я перебрался под балки в коридоре. А затем рванул вниз, в комнату домкома – этому решению поспособствовали вой падающих рядом бомб и черные столбы дыма с кровавыми отблесками, встававшие над городом как предвестники рока.

Внизу люди были заняты делом и не слишком обрадовались моему появлению. Они собрались в тёмной комнате без окон у самого входа. Дежурная женщина приоткрыла дверь на мой стук, впустила меня и тут же захлопнула за мной.

Сначала в полумраке я ничего не мог разобрать, но постепенно, сквозь грохот орудий и разрывы бомб снаружи, я понял – они возбуждённо обсуждали… меня! Светящийся циферблат моих часов отбрасывал слабый свет, и они требовали, чтобы я его погасил. Я прикрыл часы рукавом, положив конец этому кризису, и прислонился к стене.

Я абсолютно ничего не видел, но по голосам постепенно понял, что в комнате нет мужчин – только женщины и дети. Одна женщина неотрывно дежурила у стенного телефона, созваниваясь с соседними домкомами: они обменивались информацией о местах попаданий бомб и спрашивали, не нужна ли помощь. Дверь то и дело открывалась и закрывалась, когда мальчики сновали на крышу и обратно. Все были напряжены, как, впрочем, и я, но сохраняли спокойствие и действовали с необычайной собранностью.

Первая волна бомбардировщиков прошла через полчаса, и в бою наступилo затишье. Ближе к полуночи рев начался снова, как будто распахнули дверь доменной печи. Тяжёлые орудия изрыгали огонь, орудия поменьше издавали хлопки, тарахтели пулемёты, прожекторы пронзали чёрное небо, летели красные ракеты, и появились самолёты, разбрасывая зажигательные бомбы вверх и вниз по улицам, как почтальоны разбрасывают почту. На этот раз ударили по нашему району.

Я стоял у дверей, когда мимо меня пронесся ужасный белый свет и исчез, шипя, в саду. Я быстро вернулся в комнату для собраний и вскоре в другую дверь вошел молодой парень. С ним были друзья, похлопывавшие его по спине и провозглашающие его героем, они называли его «Герой» на русском. Это было нечто особенное, герой в доме, и для этого события включили свет без абажура на потолке, что не представляло опасности, несмотря на прежний шум по поводу моих наручных часов, потому что не было окон или других отверстий, через которые мог бы проникнуть луч света. При свете я увидел шестнадцатилетнего парня с мокрыми от пота светлыми волосами, в красной рубашке, расстегнутой на шее, трущего свои асбестовые перчатки до локтей. Он рассказал, что случилось: когда ему выпала очередь быть на крыше, упала зажигательная бомба, и он сбросил её в сад. И всё. Но те, чьи жилища были в том доме, которые он спас от огня, считали это большим подвигом. Женщины принесли ему табурет, усадили его, несмотря на его протесты, и лелеяли его как победителя мирового чемпионата по боксу в своем углу. Другой парень пошел занять его место на крыше.