Идущий сквозь прах

– Или был ещё один… торговец из Долинака. Как звать уже не помню. Пузатый, лоснящийся, на лошадке с колокольчиком. Всё смеялся: «Что мне бесы? Что мне духи? У меня серебро и острый нож!». И поехал, молодец, да не один, а с отрядом. Так не боялся. Смеху было – трое с луками, один с топором, и все в мехах. Уверенные такие. На первой же ночёвке пузач пошёл в кусты. Утром попутчики и нашли его. Вернее, голову. На пне стояла. Чистенькая, с улыбкой. Только уши у неё были не его. Ослиные.

Хагрим захрюкал – горлом.

– Есть ещё одна история, – прошипел он, понижая голос. – Любимая. Про вдову из Гребляново. Слепая почти, глухая, безъязыкая – старая. Шла через лес с внуком. Начерта туда попёрлась не скажу, не знаю, придумывать не стану. Внук – шустрый, щебетливый, в глазах искры, в ногах ветер. Всё ему неймётся. Кричит, зверюшек будит. А лес, сам знаешь, не любит, когда шумят. Лес тишину любит – как на кладбище. И вот внук кричит ей: «Баба, нас зовут!». А она – не слышит. Ну он один и побежал на зов.

Хагрим замолк на миг. Но было слышно, как он тихонько хихикает.

– А зов, хозяин, – это штука такая… Он не голосом говорит, он через кости ползёт. Через нутро. Словно кто-то в животе шепчет, что где-то там ждёт лучшее, нужное, родное. Мальчик бежит, смеётся, радуется. Бесы сначала схарчевать его хотели. Но он им полюбился, пожалели они его, в волчонка превратили – и бегает тот волчонок до сих пор, скулит только, а ночами воет, старуху зовёт.

– Ну а с самой бабкой что стало? Её-то бесы съели небось? – хмуро спросил Конрад, устав от росказней.

– А бабка та пыталась кричать, звать внучка. Да, как я уже сказал, немая была. Так в пустоту и открывала рот, как рыба. Шла, шла, пока ноги не запутались в корнях. Упала она, значит, и лежит, рот открывает – так и вросла в землю. И стала деревом. Невысокое выросло, сучковатое, чахлое. Долго стояло без листвы. Пока однажды внучок её, ставший волчонком, не окропил своей мочой. В тот год разродилось деревце листвой. Но не зелёной, а красной, как кровь. Говорят, если пройти мимо того дерева, то можно услышать, как листочки в многоголосии шепчут и мальчика зовут.

Хагрим остановился, встал на задние лапы, дождался, когда идущий поравняется с ним, цокнул когтем по стволу дерева.

– Не это ли оно? – прошептал Хагрим в раздумье. И когда идущий посмотрел на крону, захихикал.

Вскоре лес стал меняться. Деревья расступились, и меж стволами засветилась блёклая полянка. В центре находилось костровище, обложенное камнями.

– Пора бы и привал сделать, хозяин, – тягуче проговорил Хагрим голосом ленивым. – Ночь впереди длинная. А ты, я смотрю, умаялся. А тут всё готово для ночлега. Вон, и дровишки разложены. Кто-то не успел поджечь. Жалко, дичи нет в этом лесу. Но грибочков могу насобирать… Супец такой сделаю – пальцы оближешь. Сначала свои, потом чужие.

– Лучше сучьев наломай, да по краю полянки разложи, – сказал Конрад, не оборачиваясь. – Если кто явится – услышу.

– Эх, хозяин, – хмыкнул Хагрим. – Тут такие ходят, что и звука не оставляют. А иные вовсе летают.

Конрад усмехнулся, стукнул пятками под рёбра Гектора и подскакал к костровищу. Соскочил легко, будто усталость не брала. Место было правильное, открытое, с редкими деревьями по периметру.

Идущий вытащил из седельной сумки небольшой котелок, льняной мешочек и фляжку.

Услужливый Хагрим подскочил к костровищу, как будто весь день ждал этого момента, цокнул когтем по дровам: густое пламя вспыхнуло и загудело, как пчелиный улий.

– Чайку попить изволишь, хозяин? Доброе дело, – протянул Хагрим, прищурившись, – А я вот чаи не пью. Мне бы крови младенчика. Свежей, парной. Могу и из кружки, если что. Я не привереда.

– Меньше языком тряси, пёс. Делами займись, а не болтовнёй.

– А я, признаться, думал, что если болтать достаточно долго, сучья сами за это время нападают. Но что поделать, если ждать времени нет, то придётся лапками поработать. А хвост покамест пусть отдохнёт.

И Хагрим начал медленно, как кошка, ступать по краю опушки, но грациозность портила лёгкая небрежность походки. Проходил пару шагов, замирал, делал круговые пассы лапой, поднимая в воздух с ближайших мест опавшие ветки, и когда они подлетали к его наглой морде, деловито выбирал, приговаривая «Этот слишком толстый, этот слишком тонкий, не слышен будет, а вот этот в самый раз – ангел не проскочит»…

В это время идущий настраивал котелок и готовился к чаепитию.

– Ах, какой прекрасный лес! – протянул Хагрим с хитрым, почти философским тоном, отправляя по воздуху в костёр особо толстый сучок и наблюдая, как пламя с новой силой разгорается. – Лес тихий, без жучков, паучков, змей и прочих гадов. Здесь можно спокойно спать, как спят покойники на кладбищах. А ежели какой гость пожалует, то его, голубчика, тут встретят – да так хорошо приласкают, что и уходить не захочет: позаботятся, чтобы он разулся не спеша, а потом и вовсе забыл, зачем пришёл. Хе-хе-хе…

Бес скосился в сторону Конрада. Тот развернул мешочек с травами, понюхал – чебрец, зверобой, полынь, мята, мусса, ратика… Запахи приятные, милые сердцу. Зачерпнул горсть и высыпал в бурлящую воду. Затем отставил котелок на выложенные треугольником сучья и принялся ждать. Пар, подкрашенный жёлтыми всполохами костра, поднимался выше, Конрад дул в него, и клубы вились спиралью, и, сам того не замечая, идущий рисовал воспоминания.

Анна.

Юная. Смеётся и бежит босиком по лугу, трава до колен, потревоженные бабочки вспархивают, разлетаются в стороны. За Анной бежит он – смешливый, тонконогий мальчишка, без шрама, и видно, что на сердце легко и безмятежно. Она оборачивается – в глазах озорство, и ветер раскидывает золотые длинные волосы по её лицу. Он, смеясь, подбегает, и они падают в траву, свободные.

– Смотри, – говорит она, – вон там – дракон. А правее – корабль. Я бы на таком уплыла. На север. Или дальше.

– Корабли по небу не ходят.

– Значит, капитанов походящих не нашлось.

Но вот вода остывает, пар начинает редеть, и образы слабеют.

– Время прошло, а воспоминания остались, – сказал со вздохом идущий. Он обернулся, чтобы спросить что-то у Хагрима, но тот исчез. Был только что – и вот его уже нет.

Конрад вздохнул, покачал головой и достал из сумки большую кружку – медную, потемневшую, измятую за долгие дороги. Дунул посильней внутрь, чтобы выбить пыль, поставил подле и начал осторожно наливать пахучий чай.

За спиной раздался щелчок, за ним второй, третий. Тот, кто подходил, не боялся быть услышанным, напротив – словно давал понять, что идёт с полным правом.

– С добром ты али со злом? – негромко спросил Конрад, не поворачиваясь. Голос его звучал спокойно и твёрдо – с той особой усталой тяжестью, с которой говорят люди, когда заранее знают ответ.

Меч, заблаговременно вынутый из ножен, удобно лежал под правой рукой. Идущий поставил котелок на место, взял кружку в левую руку, губы его тихо зашептали заклинание защиты:

– Ясно свети, огради, сохрани,От глаза дурного, от тёмной руки.Ведьмина сила, покровом укрой,Стань между мною и чёрной бедой.

Существо медленно приближалось, Конрад чувствовал это: шрам на левой щеке наливался алым.

Идущий поднял кружку повыше, чтобы разглядеть отражение: человеческая фигура роста среднего, морда – волчья, шкура – кабанья. Конрад повернул голову и ухмыльнулся: бес глазами зыркает, а глаза человеческие, слезами налиты.

– А, это ты, Боррих… – сказал Конрад без удивления, – Опять на костёр пожаловал греться. Это ведь ты убил Ульму из Гвинского ущелья, травницу, что за сермией пошла, травой редкой, сына лечить…

Боррих ничего не ответил. Молча прошёл, не взглянув в лицо Конрада, и сел на полено возле костра. Медленно вытянул лапы, поднёс их к пламени, грея пальцы – длинные, когтистые, покрытые комками грязной шерсти и засохшей кровью. Долго так сидел, пялился на костёр молча, а идущий знай чай попивай из медной кружки глотками малыми.

Наконец, Боррих не выдержал и заговорил:

– Стало быть, я ту травницу убил, прав ты, идущий, – голос был мягким, человечьим. И добавил незлобно, словно с сожалением: – Сыночек её в ту ночь помер. Получается, жить ей ни к чему уж было. Вот я её и того… пожалел, выходит, чтобы горя ей не узнать, когда вернётся.

Конрад повернул голову, оглядел беса и спросил:

– И часто ты вот так… жалеешь?

Боррих лишь моргнул, глядя в костёр.

– Жалость – она ж не только у людей есть, она и в таких, как я, иногда просыпается. Только у вас, у людей, жалость на сердце оседает, а у меня – в желудке.

– Небось и меня сегодня пожалеть решил, любезный?

– Пожалеть тебя нужно, воин. Хотя бы потому, что ты никого уж давно не жалел. Может, поэтому и страха в тебе нет. Невкусный ты, стало быть, пустой… Да и есть мне тебя ни к чему – мёртвых я не ем. Смерть, она ведь разная бывает. Тебе вот кажется, что смерть – это когда всё кончилось. А бывает смерть другая – когда живёшь, а всё равно как мёртвый. Ты, стало быть, сам уже давно стал таким, как я. Только тебе некого жалеть, Конрад из деревни у Трёх Вересковых Камней…

Произнеся эти слова, Боррих вздохнул, кряхтя встал и медленно пошел прочь, растворившись в темноте.

В кружке был последний глоток. Конрад выпил – и он показался ему горьким на вкус, неприятным.

Впереди раздался едва уловимый шорох. Кто-то копошился в листве. Затем – скрипучий вздох, и из-за одного из стволов вывернулся Хагрим. Шёл крадучись, виновата пряча глаза.

– Э-э… хозяин?.. – протянул он неуверенно. – Всё утихло, да? Не пахнет серой и… философией?

Бес вышел на свет костра, сел на задние лапы, прищурил жёлтые глаза, поджал плечи и проговорил уже чуть бодрее:

– Я, значит, это… проверял фланги. Охранял тыл. Чтоб, если что, внезапно сзади влезть.

Заметив, что Конрад молчит, зверь закрутил хвост вокруг ног и добавил:

– Да и потом, чего мне тут делать было. Ты с Боррихом так чинно беседовал, что я подумал: мешать не стоит. Сидите вы, значит, один – чай пьёт, другой – костёр греет. Разговор у вас пошёл тонкий, на грани между словом и заклятьем. Не для моих ушей. Ты с ним – про боль да про жалость, а я в такие речи как коряга в омут: и мешаю, и не всплываю. Так я и подумал – дай-ка отойду. Дай-ка воздуху дам… чтобы слова твои не задохнулись. Ой, и ловко ты Борриха задвинул. Теперь нам крышка. Он такие обиды не прощает.

Глава 3. Каменный страж

Огонь в костре догорал, облизывая угли густым пурпуром, света хватало лишь на то, чтобы вырезать из мрака изломанные тени. Усталость камнем тянула к земле. Конрад повалился на бок и закрыл глаза.

– Я прикорну. Посторожи, Хагрим… – успел сказал идущий и крепко уснул.

– Уж я посторожу, уж я позабочусь, – проворчал Хагрим. – Буду всю ночь ходить вокруг, не касаясь земли, чтобы не разбудить. Будь спокоен, хозяин…

Сделав два круга для порядка, Хагрим свернулся клубком подле костра.

– Сил нет… Давно я не ел. Тут не то что младенцу – старику обрадуешься.

Демон ткнул нос в пустое пузо и засопел. Снилось Хагриму, будто он – щёголь-торговец, стучится в дома да предлагает пёстрые отрезы сукна. Дверь открывает полноватая женщина, на руках – пухлый младенец: розовые пяточки, запах молока…

– Просто чудо-материя, госпожа! – говорит обрадованный демон, – Гладкая, как кожа вашего дитятки, прочная, как его косточки…

Слюна капает с тонких чёрных губ, и храп обрывается довольным причмоком.

Конраду снился другой сон. Он паладин, облачённый в сияющую броню Церкви Света. В руке –меч, осенённый благословением Патриарха. Горят в ночи газовые факелы Занторийского болота, где средь гнилых кипарисов чернеют руины древнего монастыря, разрушенного давно, ещё при ведьме. В воздухе стоит смрад гнили и серы, каждый вдох даётся с болью. Глаза слезятся от дыма и вони. Здесь теперь логово демона Шал-Зура и его приспешников.

Чтобы не дать страху поселиться под кирасой, Конрад громко, почти насмешливо, затягивает древний боевой псалом:

– Светом клинка рассекаю я тьму,

Вера – надёжный оплот.

Если я верю, значит, люблю,

Тьма пред любовью падёт…

Рядом шагает Эльвар – великанище-брюнет с синими глазами. Верный друг, который не раз спасал от смерти.

Под ноги бросается бесёнок. Конрад лениво высекает мечом дугу, и рогатая головёнка катится по земле.

Проходит миг— и Конрад и Эльвар входят в развалины церкви с факелами. Через дырявую крышу сочится синий свет. У разломанного алтаря мелькает хищный силуэт.

Паладины шепчут молитву:

Не убоимся зла…– Ясно свети. Демона узри.

На середины молитвы из мрака появляется Шал-Зур: огромный, как медведь, на шесть кривых ногах, за спиной обугленные чёрные крылья, шипы вдоль хребта, пасть разрезана от уха до уха, из неё торчат огромные жёлтые клыки, и два маленьких глаза горят красным огнём. Демон срывается с места – и прыгает.

– Молитву держи! – кричит Эльвар – и кидается к чудовищу.

Слышен звериный рык, воздух звякает, будто по нему провели косой.

Конрад заканчивает молитву и подскакивает к демону и другу, но всё уже кончено: поверженный Шал-Зур со вспоротым брюхом и отсечённым рогом лежит на мраморном полу в луже чёрной крови.

– Предрешено – сипит Шал-Зур, – один из вас ослепнет от тьмы, другой – от света, и оба станете моими плугами…

Сон продолжается, и Конрад видит: изувеченное тело Шал-Зура распято на каменной стене монастыря. Эльвара сидит в стороне, опершись спиной о надгробную плиту. Глаза мутны. По шее к щекам ползут тёмные прожилки вен.

Вокруг суетятся клирики. Конрад орёт лекаря, но тут на плечо ему ложится тяжёлая рука Патриарха.

– Он обречён. Вытрави огнём зло, пока не пустило корни. Лучше, если это сделаешь ты сам. Ему спокойнее встретить смерть от руки друга. Убей, а тело придай огню в газовых факелах Занторийского болота.

– Я не смогу…

– Ты поклялся Церкви Света… Неси свой крест до конца…

Конрад поднимает друга и выводит за полуобвалившуюся стену монастыря… а потом просто отпускает в ночь. Последнее, что помнит, – как из уголков губ Эльвара стекает тёмная сукровица.

Мгновение – и сон рвётся. Серое небо, площадь перед собором. Сотни лиц: селяне, капланы в белых ризах. Конрад на коленях перед пнём. Перед ним – верховный жрец с обнажённым мечом.

– За клятвопреступление и милосердие к порождению скверны мы отрекаемся от тебя! – гремит приговор.

Меч опускается и бьёт по амулету Ордена Света, который лежит на пне, – на диске выгравиран крест с рубином в центре. Серебро раскалывается.

– Отныне ты проклят и изгнан, а имя твоё вычёркнуто из списков братства! – кричит жрец и толкает ногой бывшего паладина.

Конрад валится в грязь. Патриарх стоит в стороне. Его взгляд полон ледяной ненависти. Паладины демонстративно поворачиваются спиной – теперь для них Конрад мёртв. Аура, что прежде согревала его душу, больше не отвечает на молитвы.

Над поляной стыл рассветный сумрак. Хагрим открыл жёлтый глаз, судорожно вздохнул. В лесу что-то шуршало. Сон слетел.

Конрад перевернулся на бок, но не очнулся.

– Хозяин храпит, а мне караул держать приказал, – проворчал Хагрим. – Тьфу, подумаешь, слово беса…

Он поднялся на четыре лапы и выгнул спину, как кошка. В тот же миг хрустнула ветка, затем – уже с другой стороны, – раздалось рычание.

– Ну вот, утро едва зевнуть успело, а гости уже шуршат. Я ж предупреждал: Боррих обид не прощает.

Сон Конрада продолжается. Деревня охвачена пламенем. Женщины и дети бегут прочь с криками. Посреди широкой улицы стоит иссохший, измученный болезнью, великан. Раньше его звали Эльвар. Теперь это демон с красными глазами, клыкастой пасть и огромными руками. Изо рта рвётся смех, переходящий в кашель. Бывший друг протягивает к Конраду руки, приглашая разделить своё ликование. Позади – мёртвые тела детей и женщин.

– Я стал палачом невинных, Конрад. Спасибо тебе! Это так сладко, убивать! Но только не один я виновен в их смерти – и ты, друг, и ты тоже… – кричит Эльвар, заливается смехом и кашляет, из рта брыжжет чёрная слюна.

Демон подскакивает и со всего маху бьет лапой по левой щеке Конрада, тот падает в грязь и последнее, что слышит перед тем, как отключиться:

– Это тебе на память, друг… Чтобы не забывал меня.

Конрад дёрнулся и проснулся – сон как рукой сняло. Сердце молотило в груди, горло перехватило сухим спазмом. Гектор, привязанный к стволу, бил копытом и храпел, чуя чужих.

Откуда-то сверху донёсся шорох. Конрад вскинул голову – в рассветном тумане между деревьями метнулась тень. Справа послышался хруст ветки, затем сзади рычание.

Шрам на левой щеке заныл. Демоны. Боррих наслал прислужников. Конрад схватил меч, сердце забилось ровно и холодно, как всегда перед схваткой.

Первый демон выскочил из тени – сухощавое пепельно-серое тело с огромной головой и оскаленной пастью – он кинулся к Конраду с утробным рыком. Раздался свист – меч падшего рассёк воздух – и голова твари покатилась по земле, а тощее тело сделало ещё пару шагов и рухнуло у ног идущего.

Второе чудовище обрушилось сверху, спрыгнув с нависающей ветви. Его когти уцепилищь за плащ Конрада, пытаясь дотянуться до шеи. Конрад изловчился, скинул демона со спины и, падающего, пронзил. Тварь забилась в конвульсиях и стихла.

Лес кипел шорохами – звери подступали со всех сторон. Воин заметил по крайней мере пятерых: мелкие юркие бесы переползали с ветки на ветку над головой, хихикая и скаля длинные игольчатые зубы, из кустов доносилось рычание более крупных тварей.

Конрад метнулся к Гектору. Конь бился в испуге, идущий рассёк путы, в тот же миг сзади бросилось сразу две тени. Воин взмахнул клинком, описывая дугу, и почувствовал, как сталь вонзилась в плоть – один демон лишился лапы, другой головы. Не теряя времени Конрад вскочил в седло. Гектор заржал и встал на дыбы.

– Пошёл! – крикнул идущий и ударил каблуками в бока лошади.

Конь сорвался с места. Несколько низкорослых бесов кинулось под копыта, пытаясь ухватить Гектора за ноги, но были тотчас затоптаны. В воздухе засвистели камни – подарки от демонов. Один ударил в спину, другой чиркнул по плечу воина.

Остаться на тракте не удалось: чудовище с горящими глазами выпрыгнуло прямо на дорогу, и Гектор, отшатнувшись, свернул резко влево, проваливаясь с тропы на мягкий грунт.

Ветки хлестали по лицу, цеплялись за плащ. Позади рычали преследователи.

Лес вокруг сгущался. Погоня не отставала: где-то позади трещали кусты и надсадно ухала нечисть.

Но вдруг Гектор резко встал на задние ноги и загоготал, прядя в воздухе передними копытами – впереди возникло препятствие. Из земли поднималась исполинская фигура. Это была каменная статуя, высотой с дозорную башню, вырубленная, казалось, из цельной черно-серой скалы. Руки истукана лежали на эфесе гигантского меча, остриём упертого в землю. Лицо под каменным капюшоном было страшным: провалы на месте глаз и кривой зев. По телу сбегали ручейки мха и плесени.

Сзади раздалось недовольное шипение демонов – они выстроились перед невидимой линией, не в силах переступить.

Конрад огляделся. Дорога назад была отрезана демонами, слева и справа была непроглядная чаща, а проскочить вперёд мешал каменный часовой. Идущий спрыгнул с коня и приблизился к глыбе. И сразу статуя пришла в движение. Громыхнув каменными суставами, она приподняла меч, а затем острие клинка с глухим стуком опустилось прямо перед воином, выбивая фонтан мокрой земли.

– Кто идёт? – прогудел каменный страж.

– Путник, – ответил Конрад, – Мне нужно пройти. В сторону западной границы леса.

Страж медленно головой.

– Путь закрыт. Я задаю вопросы. И если дашь ответы, то сможешь выйти из леса, – произнесла статуя.

– У меня нет времени на загадки, – бросил Конрад. – Если нужна плата – пропущу вперёд сталь.

Каменный часовой захохотал.

– Мечом дальше не пройти. Иного пути тебе не дано, падший паладин, – прогрохотал он, выделяя последние слова с угрожающей насмешкой.

Конрад напрягся. Откуда статуя знает его?

– Что ж, спрашивай, – бросил он. – Я отвечу и продолжу свой путь.

– Три истории тебе расскажу. Три истины сокрыты в них. Выслушай – и отвечай. Первая история – о милости и погибели. Жил-был рыцарь, славный и доблестный. Во имя Света меч свой поднимал, кровь нечисти проливал, людей безвинных защищал. И был у него друг – ближе брата, дороже собственных глаз. Вместе делили они похлёбку, вместе ходили в бой, вместе молились по утрам. Однажды сошлись друзья с великой бедой. С демоном чёрным сразились, что целые города мором томил. Еле одолели чудовище – да только обагрило оно кровью ядовитой одного из друзей. Просочилась в тело его тьма, пустила семя. Вернулись рыцари героями, да радость была недолгой: обнаружилось клеймо порчи на груди у того, кто ранен был. По уставу Святой Церкви надлежало искоренить скверну – отсечь голову воину, дабы душу его спасти от демона. Но второй рыцарь оказался слаб сердцем. Не поднялась у него рука на друга. Из жалости он не срубил головы, а отпустил носителя зла восвояси, моля, чтобы тот скрылся и не попался охотникам Света. Что было дальше? А дальше заражённый друг оборотился чудищем да стал ходить по деревням, убивая невинных. А милосердный рыцарь предан был анафеме, проклят и изгнан с позором. Вот первая легенда, идущий. Скажи, что погубило людей – демон ли проклятый? Или жалость того, кто не сумел поступиться сердцем?

– Погубила их моя жалость.

– Знал ли ты, что так будет?

– Нет, – хрипло ответил Конрад. – Но это не оправдание. Я сделал выбор, я был слеп. Церковь учила нас быть безжалостными. Учила, что милосердие к пороку – есть предательство. Но разве сердце человеческое – камень? Не посмел я стать палачом для того, кто столько лет был мне братом. Это моя слабость… мой грех.

– Что же, Падший, ответ дан. Милосердие без мудрости ведёт к горю, такова мораль сей притчи. И груз её тебе знаком… Слушай вторую историю. Она – о любви и тьме. Жила на свете девушка – краше весеннего рассвета, чище утренней росы. Юноша один – из простой семьи – любил её с детства, да только беда приключилась: занедужила красавица смертельно. Сошлись лекари – молвят, нет надежды, отойдёт вскорости к праотцам. Не смирился юноша. Услышал он, будто в горах северных живёт колдун – бессмертный старик, который питается душами – и может тот из лап смерти человека вырвать. Снарядился юноша в путь. Долго ли коротко, добрался до гор, нашёл колдуна. «Спаси, – говорит, – мою суженую. Дай ей жизни, сколько попросишь – всё отдам». Колдун усмехнулся и отвечает: «За жизнь – жизнь. Дам я твоей деве годы, какие просишь, да только взамен заберу остальные у другого». Юноша согласился не думая. Кто станет тот другой – всё едино, главное, чтобы любимая жила. И вот получил он склянку с зельем чудесным. Примчался домой, влил эликсир в уста любимой – и сотворилось чудо: кровь снова пошла по жилам, сила вернулась в тело, хворь отступила. Радость великая! Юноша и девушка сыграли свадьбу. Да только на том сказка не кончается. Не успел юноша отпраздновать счастье, как пришла весточка: умер в ту ночь его младший брат – уснул и не проснулся. Окаменел юноша – понял он, чью жизнь отдал колдуну за милую, да поздно. Не вынес юноша горя: жена, которую он спас ценой жизни брата, стала ему ненавистна. Взял он меч – да и зарубил жену, а потом и себя заколол. Вот и конец истории.

Страж замолк. Конрад понял, что и эта притча про него. Ведь он, как тот юноша, тоже вышел за грань дозволенного, спустился в пекло тьмы ради любимой. Он согласился на помощь демона Хагрима – и всё ради Анны.

– Мораль второго сказания: за дарованное нечистью счастье платят втройне, – нарушил тишину гулкий голос статуи. – Ответь, путник: что двигало тем юношей? И станет ли светлой цель, достигнутая чёрным путём?

Перед взором снова встало лицо Анны – нежное, печальное. Конрад сжал губы.

– Он думал, что движим любовью, – тихо произнёс Конрад. – Воспоминания о былом счастье заставило его пойти на сделку с тьмой.

– Второй ответ дан. Цель, достигнутая тёмным путём, разъедается тьмой. Запомни урок: любовь слепа, но тьма лишь ждёт её слепоты, чтобы взойти, как сорняк на удобренной почве. Третья история – об отчаянии. Слушай внимательно, странник. Жил некогда человек – храбрый воин, герой многих баллад. Он одолел дракона, спас город от полчищ орков, прославился мудростью и силой. Но случилось так, что вернулся он с войны – а дома застал лишь пепелище. Семья погибла от рук злодеев, пока он подвиги совершал далеко. И тогда погасло сердце героя. Осталась пустота. Надел он чёрные одежды да взялся за меч снова – только резать и жечь стал уже не чудовищ, а людей. Не разбирал – карал каждого встречного, кто не так смотрел на него. «Нет праведных, – говорил он, – все люди – мерзость, и мир – Ад». Страх и скорбь сожрали душу его, имя героя стало именем палача. Пока не остался вокруг него выжженный край – и никого живого. Говорят, в конце пути того человека не было ни слёз, ни раскаяния – только безмолвие. Сгинул он, растворился во мраке – как тень, не познавшая света… Такова третья притча. И спрашиваю тебя, путник: что могло бы спасти того человека от падения? Что удерживает последнюю искру света в груди, когда жизнь превратилась в прах?