Там, где небо кончается

Екатерина Ларионова

Там, где небо кончается

Пролог

Осень в этом году пришла слишком рано. Дождь шёл третий день, тяжёлый, моросящий, будто кто-то невидимый поливал землю из тонкой лейки, не уставая ни на миг. По двору летели ржаво-золотые листья, ложились на мокрый асфальт, словно обрывки старых писем.

Миша сидел на табурете у окна, упершись лбом в прохладное стекло. Из его комнаты пахло лекарствами, перекисью и каким-то сладковатым запахом, который впитал в себя весь дом за последние месяцы. Мама спала в соседней комнате. Вернее, не спала – лежала с закрытыми глазами, едва дыша, как будто пыталась исчезнуть.

Он слышал её дыхание даже сквозь стену. Медленное, с хрипом. Иногда между вздохами наступала долгая тишина, и тогда сердце Миши начинало биться так сильно, что стучало в висках. Он не знал, что страшнее – когда она стонет от боли или когда не издаёт ни звука.

Она всегда пахла яблоками и корицей. Готовила шарлотку так, что весь дом наполнялся теплом, даже зимой. У неё были тёплые руки и волосы цвета спелой пшеницы. А ещё она умела смеяться – звонко, по-настоящему. Её смех вытаскивал Мишу из любых тревог, как солнечный луч пробивает густой туман.

Теперь она почти не говорила. Только иногда приоткрывала глаза и еле слышно шептала что-то непонятное. Пальцы её стали тонкими, как птичьи лапки, кожа – полупрозрачной. Она чахла, медленно, как дерево, которое гниёт от корня.

Миша каждое утро смотрел на кости на её ключицах. Всё меньше плоти, всё больше воздуха вокруг неё. И чем слабее становилась мама, тем холоднее делался отец.

Отец всё чаще уходил на работу, приходил поздно, с запахом дождя и табака. Он был вечно усталый, с красными глазами, говорил с Мишей коротко и резко.

– Поел?

– Да.

– Уроки сделал?

– Да.

– Лекарства маме дал?

– Дал.

И всё.

В редкие минуты отец заходил в спальню к маме, стоял у её кровати, держал её за руку, но не говорил ни слова. Иногда он просто выходил в коридор и молча закрывал за собой дверь, будто боялся, что его собственная боль прольётся наружу.

Между ними с Мишей выросла стена. Отец избегал встречаться с сыном взглядом. Миша всё чаще уходил в свою комнату, где рисовал. Листы бумаги заполнялись серыми мазками. Иногда он брал чёрную тушь и выливал на середину листа целую лужу. Потом проводил пальцем, размазывая чёрное пятно, и смотрел, как оно растекается в узоры.

Он не плакал. Не мог. Всё внутри стало твёрдым, каменным.

В середине октября мама умерла.

Это случилось ночью. За окном шёл дождь. Ветер рвал ветки яблони под самым окном спальни. Миша лежал, не смыкая глаз. Потом дом вдруг затих – настолько, что он услышал, как падает капля с подоконника.

Он встал и подошёл к маминым дверям. Открыл их тихо, как всегда. В комнате пахло лекарствами и увядшими цветами. Мама лежала с открытыми глазами, но не моргала.

Он стоял так, не двигаясь, а потом понял, что больше не слышит её дыхания.

Похороны слились в одно серое пятно. Чужие лица. Запах сырой земли и венков. Отец стоял, стиснув челюсти, даже не попытавшись взять сына за руку.

А ночью они поссорились.

– Перестань рисовать этот чёртов мрак! – крикнул отец. – Мама бы не хотела, чтобы ты вот так себя вёл!

– А как надо? – закричал Миша. – Делать вид, что всё нормально? Что её больше нет?

Отец отшатнулся, как от пощёчины. Ушёл, захлопнув дверь так, что со стены слетела рамка с фотографией.

На фото мама смеялась. Летний день, яблоневый сад, солнце пробивается сквозь листья. Миша смотрел на это фото, как на что-то из другой жизни.

Через неделю отец подошёл к нему и сказал:

– Поедешь на каникулах к деду в деревню. Тебе нужно… сменить обстановку.

Миша ничего не ответил. Он молча собрал рюкзак, положил туда краски, кисти и тюбик зелёной акриловой краски, который мама подарила ему на прошлый Новый год.

И в день, когда листья падали особенно густо, Миша сел в автобус и уехал туда, где небо казалось бесконечным.

Глава 1.

Дорога тянулась бесконечно, словно серая змея между лесами. Автобус вздрагивал на каждой яме, скрипел старыми амортизаторами, пах нагретым металлом и сырым войлоком. За окном мелькали поля, тонкие белые берёзы и редкие домики с облупившейся краской.

Миша сидел один на заднем сиденье. В рюкзаке у него перекатывались баночки с краской – он слышал их тихий стук при каждом повороте. Он не смотрел в окно. Всё внутри него казалось пустым, словно кто-то вынул из него сердце и оставил только оболочку.

Иногда он всё же поднимал взгляд и видел, как небо распахивается всё шире. Чем дальше от города, тем оно становилось выше, чище, светлее. Но ему было всё равно.

Автобус остановился на крохотной площадке, посреди которой стояла ржавая табличка: «Верхние Луга». Вышло всего три человека. Миша шагнул на землю, и его обдало ветром, пахнущим сырым мхом и дымом. Листья кружились вокруг ног, будто кто-то развеивал золотую пыль.

Дед уже ждал его. Стоял в сером плаще, в вязаном берете и с огромным шарфом, закрученным вокруг шеи три раза. В руке держал зонт, раскрашенный разноцветными пятнами.

– Ну здравствуй, художник, – сказал он, улыбнувшись.

У деда были ясные глаза цвета неба. Такие же, как у мамы. От этого у Миши что-то кольнуло под рёбрами.

– Здрасьте, – пробормотал он.

Дед хлопнул его по плечу.

– Пойдём. До дома тут недалеко.

Дорога к дому вела через узкую тропинку, заросшую высокой травой и мокрыми листьями. Кусты калины свисали алыми гроздьями, а где-то вдалеке пахло дымом костра. Шли молча. Только зонт деда шуршал под дождём.

Миша смотрел под ноги. Земля была скользкой, на ботинки налипла мокрая трава. Всё вокруг казалось огромным и чужим. Деревья стояли темные, будто охраняли эти места от чужаков.

Когда вышли на просеку, перед ними открылся вид на дом.

Дом деда стоял у самого края деревни, с одной стороны его подпирал лес, с другой – поле, которое осенью выглядело как золотое море. Дом был старый, бревенчатый, с выцветшими ставнями и крыльцом, на котором рос мох. Но в окнах светился тёплый, мягкий свет.

– Вот он, – сказал дед. – Здесь небо и правда кончается. Дальше – только звёзды.

Внутри пахло маслом, скипидаром и сушёными травами. На полу лежали разбросанные кисти, палитры, рулоны холста, книги. На одной стене висели огромные картины: леса, озёра, закаты. Одна картина была наполовину закончена – на ней красные деревья теряли листья, словно капли крови.

– Разувайся, художник, – сказал дед. – А я чайник поставлю.

Миша поставил рюкзак в угол. На душе было пусто и тихо. Он смотрел на картины и вдруг почувствовал, как в горле поднимается ком. Захотелось вытереть глаза, но он стиснул зубы.

– Миша, – сказал дед мягко, возвращаясь с двумя чашками, – я слышал, ты рисуешь.

Миша пожал плечами.

– Иногда.

– Отлично. Здесь для этого всё есть. У меня кистей – как у дурака махорки. И краски всякие. Знаешь, почему я люблю осень? Потому что осень – это честный сезон. Всё лишнее умирает. А настоящее остаётся.

Миша промолчал. Ему хотелось спросить: «А мама почему умерла?» Но он не мог выговорить этих слов.

Позже вечером дед показал ему свою мастерскую. Там пахло маслом и деревом, окна были запотевшие. На мольберте стояла новая картина – озеро, отражающее золотой лес. Дед провёл пальцем по мазкам краски.

– Хочешь попробовать? – спросил он.

Миша покачал головой.

– Я не хочу ничего рисовать.

– Ну, не хочешь – не надо, – сказал дед спокойно. – У каждого свой срок молчания. Но когда захочешь – холст тебя подождёт.

Миша отвернулся к окну. За стеклом мерцали первые звёзды, острые, холодные. И вдруг он понял, что здесь, в этом доме, пахнущем краской и лесом, дышать чуть легче.

Глава 2.

Ночь в деревне оказалась слишком тихой.

Миша лежал в широкой деревянной кровати под тяжёлым пуховым одеялом. Сквозь тонкие шторы в комнату пробивался тусклый свет луны. Ветер стучал голыми ветками в стекло, словно кто-то хотел войти. В углах дома потрескивали брусья, дом дышал и вздыхал, будто живой.

Из-за стены доносился мягкий, убаюкивающий треск дров в печке. Время от времени сухое полено с лёгким стуком проседало в жару, выпуская короткий всполох огня. Тёплый запах смолы и горящей древесины смешивался с сыроватым холодом, который всё равно просачивался сквозь щели старого дома. На улице стоял октябрьский холод, и даже под одеялом чувствовалась ледяная свежесть осени.

Он перевернулся на бок, но сон не приходил.

В городе шум никогда не умолкал – машины, люди, далёкие сирены. Там этот шум был как кокон, в котором можно спрятаться. Здесь тишина врывалась в голову, заставляя сердце биться чаще и громче, вытаскивая наружу все воспоминания и боль.

Ближе к рассвету он встал. Накинул тёплый дедов свитер, прошёл босиком по холодному полу и приоткрыл дверь на веранду.

И замер.

Деревня спала, окутанная сыроватым осенним воздухом. Небо над ней висело тяжёлым и низким, все еще усеянное звёздами, что казались ярче в этой осенней прозрачности. Ветер шуршал сухими листьями, унося их маленькими вихрями по земле.

Запах стоял особенный – мокрая земля, чуть дым костра, холодное железо.

Миша натянул большие дедовы сапоги – тяжёлые, резиновые, с потёртыми голенищами. Они болтались на его ногах, оставляя зазоры у щиколоток, но защищали от сырости и холода. Он медленно вышел во двор. Под ногами хрустели листья – ломкие, оранжевые, красно-бурые, словно обугленные лепестки.

Воздух был наполнен влагой. Лёгкий ветер пробирал сквозь одежду, щекотал уши, но в этой прохладе было что-то отрезвляющее.

Он остановился посреди двора и закрыл глаза. В памяти вдруг всплыла мама и ее мягкий голосом, который всегда мог успокоить его страхи. Он вспомнил, как она учила его рисовать простым карандашом первые деревья и всегда говорила, что в каждом дне есть что-то красивое, даже если вокруг темно.

Теперь казалось невозможным представить жизнь без неё. Без её смеха, без её запаха, без её тихих слов поддержки в трудные моменты. Мир стал огромным и пустым, как это осеннее небо, на которм уже начали гаснуть звезды, уступая свое место новому дню.

Миша вздохнул. И листья под ногами зашуршали, будто отозвались на его тяжесть.