Мы на лето

Нина Ефимова

Мы на лето

Глава 1

– Мари!

Такое обращение ничего хорошего не предвещало. Собираясь говорить что-то важное, мать никогда не называла меня Маша. Имя обычно завершало список дел. «Вынеси мусор, жрать приготовь, я завтра вернусь. Маш!» Обращение по имени «на французский манер» обозначало что-то важное. Что-то важное от матери – это почти всегда плохие новости.

Я выглянула из-под одеяла. Мать стояла перед зеркалом, красила тонкие губы розовой помадой. Настроение у нее было хорошее. Юбка цветная, блузка белая, тени сиреневые. Она выключила свет над зеркалом и повернулась ко мне.

– Как я тебе?

Я показала «класс». Врать словами не хотелось.

– Мам, ну чего сказать-то собиралась?

Мать начала складывать в сумку косметику.

– Короче, езжайте дневным автобусом в деревню с ребятами. Я сегодня на сутки, а потом останусь у Вадима.

– Надолго?

– Мари, я пока не решила. Ты знаешь, что я ненавижу отцовский дом.

– Мам, ты не дом не любишь, а бабушку. Бабушки уже нет, папы тоже нет. Дом тебе куда уперся? Он тебе ничего плохого не скажет.

– Да мне просто там хреново!

– И чего? Ты нам предлагаешь одним там жить? И мне за твоими детьми смотреть?

– Чего за ними смотреть, Маш. Они большие уже. Двенадцать и четырнадцать – самостоятельные парни. Тебе скоро восемнадцать. Я в твоем возрасте уже замуж собиралась! И вообще, они твои братья.

– Блин, мам. Я их не рожала.

– Вот именно. А я вас всех родила. И вырастила вон, лосей бестолковых.

– Мам, ты чего хочешь сказать, что ты нас бросаешь?

– Мари, не выдумывай. Я говорю, что еду к Вадиму. От работы до него ближе. И там какое-то время поживу. А вы поживите в деревне. Заодно за огородом присмотрите. Я как пенсию за отца получу – привезу.

– Блин, мам, а нам на что жить?

– У тебя от стипендии осталось что?

– Да мам! Кто из нас мать?

– Короче. На столе вон 100 рублей. Больше нет. Будет пенсия – привезу.

Я с головой накрылась одеялом. Через пять минут дверь хлопнула, ключ повернулся в замке. Я поняла, что лето будет как никогда самостоятельным.

***

От нас до Аньки три дома – сначала моей соседки глухой баб Кати, которая каждый вечер ровно в девять во всем черном выходит на крыльцо, всматривается вдаль блеклыми глазами и кричит – «сераааай, белааааай». Так она зовет своих котов. Звучит это зловеще, особенно в сумерках, но так соседи всегда знают, что баб Катя в норме.

Кровать у баб Кати спрятана в углу за шторкой, которую она занавешивает, укладываясь спать. Об этом я узнала в прошлом году, когда Лилька пришла ко мне испуганная и сказала, что баб Катя вроде померла, потому что с кровати до полудня не поднималась. А подойти близко Лильке страшно. Мне до этого и в голову не приходило, что Лильке что-то может быть страшно, но я согласилась вместе пойти проверить, дышит баб Катя или нет. Только вот через неосвещенные сени я проходить отказалась, поэтому мы залезали в окно и тихонько прислушивались к дыханию, опасаясь отодвинуть штору. Когда баб Катя вдруг всхрапнула из своего угла, мы дали такого деру по прямой через сени, что упали друг на друга и разбили коленки. Так я узнала, что в Лилькин дом можно пробраться через окно. Почему то в такие моменты всегда думаю, что подобные дурацкие ситуации часто открывают какие-то секреты. Которые потом обязательно пригождаются.

Баб Катя почти не включает электричество – по вечерам она зажигает керосиновую лампу, которая слабо мерцает за занавесками. Яркое освещение появляется только когда приезжает Лилька, внучатая племянница – очень громкая и деловая. С Лилькиным появлением в доме начинается уборка, мытье полов и котов, выбивание матрасов и ковров. Баб Катя с Лилькой не спорит – с ней вообще никто не спорит. Только с котами вечная проблема, от Лильки они убегают – но она упрямая, если что-то решила, то своего добьется.

В деревню Лильку привозит на машине отец и тут же уезжает. Баб Катя – тетка его жены, но он даже из машины не выходит и даже из вежливости не заходит поздороваться. Возможно он, как и мы, уверен, что баб Катя ведьма. Мы тоже к Лильке не заходим (тот случай, когда я влезла через окно – не в счет), а только кричим «Лииииль, выходи».

Лилька мне кажется очень красивой и очень свободной – особенно когда надевает длинную юбку с разрезом. У Лильки короткая стрижка и крашеные в черный цвет волосы. В деревне это сильно привлекает внимание. Тут есть свой свод правил под названием «что люди скажут», а на любое яркое пятно они ничего хорошего не скажут точно. Особенно, если у этого пятна короткая стрижка и юбка с разрезом. Лильке 17, но она так ловко разбирается со взрослыми делами – огородом и домом, что кажется старше всех в компании. Бабушка всегда про нее говорила «Атаман ваш приехал».

Лилька бы точно на моем месте что-то придумала. Я иду мимо ее дома и стараюсь думать как она. И мне почему-то кажется, что она бы в подобной ситуации не оказалась. А если бы оказалась, ей бы кто-нибудь сразу помог. Бывают такие люди, которым сразу кто-то помогает. А бывают такие, которых хочется пнуть дополнительно. Мне кажется, что я из вторых. Поэтому и о помощи просить боюсь. Но пока ничего, кроме как взять у кого-то что-то, что плохо лежит, в голову не приходит. И язык не поворачивается назвать это воровством. Потому, что потом я обязательно верну то, что взяла.

Следующий дом – баб Ани. Это один из домов, разделенных на две половины – в одной половине живет баб Аня с кошками, а во второй – ее сын дядя Андрей с женой Жанной и детьми, когда приезжает. Дом – символ распада семьи на городскую часть и деревенскую. Баб Аня Жанну не принимала, пока молодая семья первые годы после свадьбы жила в деревне, поэтому после громких скандалов дом поделили. Дядя Андрей поставил стену, сделал дополнительные пристройки и дом стал длинным и незавершенным. Потом родились Димка и Пашка и семья уехала в город. Говорят, жена поставила ультиматум. Приезжали только на лето. Причем чем дальше, тем реже появлялась Жанна.

Пару лет назад в стене между двумя разделенными частями дома сделали дверь. Потому что дядя Андрей решил оставлять детей на каникулы у бабушки, пока они с Жанной в городе. И, чтобы баб Ане было удобнее за ними присматривать, был прорублен прямой ход. Но ребята рассказали, что проход работал в одну сторону и если дети ходили к бабушке, то она к ним – нет. Говорила, что там своя хозяйка. Хотя понятно было, что хозяйки там нет. Но если баб Аня заупрямится, то переубедить ее все равно не выйдет. Так я узнала, что во второй половине дома баб Ани никто из взрослых не живет.

Тем летом, два года назад, когда в стене появилась дверь и Димка с Пашкой стали оставаться с бабушкой, мы все вдруг получили неожиданную свободу и право гулять ночами. Это было лучшее лето, потому что для бабушек основная задача – накормить и припахать к работе. Они не заставляют внуков читать или быть дома до захода солнца. Баб Аня прекрасно справлялась с трудовым воспитанием – парни копали грядки, носили воду в бочки, поливали огород, косили траву для коз, а потом гуляли до рассвета. Осенью после того лета Пашка вдруг прислал мне письмо. И этой зимой присылал. Я не отвечала, потому что, хоть там и не было никаких намеков на романтику, я сразу поняла, что само письмо – один большой намек. А Пашка – мой давний друг и, к тому же, младше меня на два года.

Две половины этого разделенного дома тоже отличаются. Баб Анины окна украшены белыми наличниками, на подоконниках – горшки с цветами, перед окнами буйно растет шиповник и розы. Днем из окон раздаются диалоги из сериалов – телевизор работает на всех мощностях, а по вечерам в окнах ярко горит свет – к баб Ане часто приходят подруги.

И еще один дом – тети Ларисы. «Лариса-крыса» – так мы зовем ее между собой. Крикливая, громкая, ярко накрашенная, она любит упирать руки в бока и перемывать кости всем проходящим мимо. Лариска появилась в деревне недавно, после развода с мужем. Приехала с 13-ти Дашкой и поселилась у родителей – баб Нади и дед Бори. Всю семью не очень любят в деревне. Хотя с Дашкой мы дружим. Думаем, что она не такая, как мать. Лариска работает в городе на складе, поэтому каждый день ходит утром через поле на 22-й автобус, который едет до города. Дед Боря держит овец, которых гоняет вдоль домов, чем ужасно злит деревенских. Есть у нас неписанное правило – трава перед домом принадлежит тому, кто в этом доме живет. Значит, траву перед Анькиным домом могут есть только те козы, которых держат ее бабушки. Но козы стоят на привязи и едят то, до чего дотянутся, овцы же передвигаются по деревне и щиплют все подряд, а не только ту траву, которая отведена им «по праву рождения».

Овцы попадают на двор через дырку в заборе. Дед Боре лень обычно открывать им калитку. Поэтому то, что пробраться к ним в огород можно через эту «овечью» дырку, знают все, тут секрета никакого нет. Но это полезное знание. Для тех, кто живет ночами, как мы, знать все ходы и выходы дело нужное.

Компании в деревне делились по территориальному принципу. Исторически дружили между собой те, кто находился на расстоянии не более пяти домов друг от друга. Поэтому наша первая компания состояла из шести человек: меня, Лильки, Пашки, Димки, Аньки. Потом к нам присоединилась Ларискина Дашка. Но принимали мы ее как-то не от всей души. Уже позже, когда мы стали подростками, то начали знакомиться с теми, кто жил чуть дальше, через «прожог». Тогда к нам и примкнул Леха. В которого сразу влюбились все девчонки. Моих братьев в компанию брали редко – они были младшими и нелюдимыми.

Тесному общению помогали еще и родственные связи. По соседству и поблизости часто жили троюродные, четвероюродные и прочая «седьмая вода на киселе». Три сестры моего деда, а теперь и мы с Анькой, жили через три дома.

***

Анькин дом – следующий после Ларискиного. Я его обожаю. Здесь живут три сестры моего деда. У них всегда заправлены кровати, на них сложены подушки, а верхняя поставлена «уголком». Из мужчин только изредка появляется Анькин папа. Его всегда очень ждут, чтобы сделать «мужскую» работу – покрасить крышу или отремонтировать сарай.

В доме две терраски. В первой склад фуфаек и старой обуви. Вторая терраска – кухня. Там стоит умывальник, холодильник и стол, спят коты и постоянно что-то кипит. Зимой здесь греются новорожденные козлята, а летом сюда забирают вылупившихся цыплят, чтобы на дворе их не затоптали куры. Здесь смешиваются запахи старости, сырости и теплой еды и эта смесь запахов делает дом самым уютным в мире. Из окошка видно сирень под окном, коз на лужайке и часть деревенского пруда. А еще в терраске постоянно играет радио «Россия», которое очень серьезно что-то зачитывает из писем слушателей.

Дальше – дверь в дом. Она открывается с характерным звуком. Сначала «шшш» по полу – это из-за кожаной обивки, потом скрип. Сначала – проходная комната, потом основная. В проходной стоит второй холодильник, а в полу вырезана дверь в подпол. В подполе – вечно проросшая картошка и банки с вареньем. В проходной ночуют обычно те, кто подолгу не живет – родители Аньки, когда приезжают, или баб Шура, когда решает присмотреть за внуками.

Баб Шура – родная бабушка Аньки, средняя и единственная из сестер, которая была замужем. Правда, муж был мимолетный, долго вместе они не жили. У нее квартира в Рязани и на лето она приезжает присмотреть за внуками – Саней и Аней. Сейчас уже не очень часто. Когда она не приезжает – свободы у нас больше.

В доме круглый год живут две сестры баб Шуры, баб Маша и баб Катя. Очень разные во всем, но поразительно гармонично уживающиеся много лет в одном деревенском доме.

Баб Маша – старшая сестра, главная по животным. Всю жизнь прожила в этом доме и вообще никуда не выезжала. Отсюда ходила на завод работать, тут встречала все рассветы и закаты.

Катя – самая младшая, главная по травам. На скатерти в доме всегда что-то сушится. Душица, зверобой или шиповник. Она единственная из трех сестер выезжала на море и ездила на экскурсии в другие города. У нее есть фотографии и сувениры из Крыма, ракушки. У нее есть пластинки, книги и даже косметика. А еще красивое серое платье с рюшами, которое она надевает в город.

***

– Аааааань! – позвала я.

В ответ послышался пружинный звук дивана, и через секунду сестра повисла у меня на шее. Анька была худая, длинная, спортивная. На голове – неизменный хвост, а лоб закрывала длинная челка. Сестра постоянно улыбалась. То от радости, то от неловкости, то от растерянности – причины менялись, а улыбка оставалась неизменной.

– Маааашкаааа, я соскучилась как! – заверещала она, громко смеясь. Ты давно тут? А я хотела идти, а бабушки сказали, нет вас еще. А ребята приехали? А вы насовсем, или на выходные пока?

Аньку было трудно перебить. Она вываливала всю информацию разом, выпаливала свои вопросы один за другим, но потом очень внимательно слушала ответы. Она помнила имена, события и обстоятельства всех проблем, на которые я жаловалась в письмах, за всех переживала и всегда уточняла подробности.

– Ты уже сдала экзамены? А мать как, не ушла от Григория? Егор будет поступать в этом году или решил в десятый идти? Ты как вообще? Пошли чай попьем?

– Может, лучше к ветле сходим?

– О, точно! Класс!

Мы пересекли пустую терраску. Я поняла, что Анька приехала одна. Обычно, когда ее привозили родители, терраска была уставлена сумками, набитыми едой.

– А где твои?

– Пошли, по дороге расскажу, – Анька уже перепрыгнула две ступеньки и ждала меня на улице.

Я вышла за ней.

Перед Анькиным домом палисадник с отцветавшей сиренью и огромным пнем от тополя – пару лет назад мы спиливали этот тополь всем родственным составом. За палисадником – уходящая вниз лужайка с пасущимися козами – в этом году две маленьких и две больших. За лужайкой – пруд, который выходит из берегов, кода мы приходим туда купаться, а от него поднимаются бугры – так мы их называем. На буграх за посадками прячутся колхозные сады, но мы, конечно, про них знаем – от нас не спрячешься. Сады поделены на «кварталы», в каждом – свой сорт яблок. Мы с детства знаем, в каких кварталах растет «белый налив», а в какие даже заходить не стоит, потому что яблоки там «кормовые». Посадки, разделяющие кварталы, идут на много километров вперед. Посадки – не самое безопасное место. Подальше от деревни в них часто можно увидеть брошенные шприцы, грязные тряпки, пустые бутылки. Но в кварталах рядом с нашей деревней ничего такого – мы ходим туда за грибами – в посадках отлично растут подберезовики. А на сами бугры, которые до посадок, мы ходим любоваться на закат по вечерам. Это второй наш «штаб», после «ветлы».

Кварталы рядом с деревней часто подвергаются налетам деревенских. Начинаются они в августе. И старшие и младшие в 4 утра ходят воровать яблоки. Воровать плохо, но яблоки – не считается. Тем более, когда идешь со старшими. Как-то так повелось, что воровать то, что просто так растет, тем более государственное – совсем не то же самое, что украсть картошку с соседнего огорода. Причем воровать картошку с грядок – это последнее дело, а вот яблоки – это тоже не очень то и плохо. Но лучше все-таки воровать в колхозном саду. За это никто в деревне тебя осуждать не будет.

Мы повернули от дома направо. Всего семь домов, в том числе наш и Анькин – самые везучие в деревне, потому что вид из окон открывается на пруд. Остальные построены вдоль дороги и смотрят друг на друга. Правее от Анькиного дома – дорога за деревню, за оба ее ряда, где между огородами и заросшей частью пруда располагается «старая плотина». На плотине растет огромная ветла, которая с каждым годом все ниже съезжает к болоту. Ветви почти касаются воды, а ствол такой огромный, что мы можем забираться наверх, просто цепляясь за кору. От плотины на другой берег переброшена доска, а от нее по буграм идет тропинка в соседнюю деревню. В ней, в отличие от нашей, был магазин. Правда, в прошлом году его ограбили, а единственной продавщице прострелили ногу. С тех пор магазин не работал.

Когда мы были младше, у ветлы играли в войнушку и закапывали секретики, когда повзрослели, начали рядом с ней секретиками делиться, а потом жечь костры по вечерам и петь песни под гитару.

Мы с Анькой шли по непротоптанной еще тропинке к ветле. Через пару недель тропинка станет шире, а высоченная трава на старой плотине примнется.

– Может, посидим тут? – предложила я, не дотерпев до ветлы. Традиционно мы выкладывали все самое важное не раньше, чем дойдем до плотины, но мне не терпелось выговориться, а на самом деле покурить. Курить рядом с домами я не могла – если кто-то увидел бы, скандал был бы страшный. В семье курил только дед. Но дед – мужик. В нашей семье глобальный перевес женщин, поэтому мужикам был почет и уважение.

Особенно это заметно в Анькином доме. Я часто слушала от бабушек уважительно-завистливое «У них мужик в доме, а у нас…». В том, что у них не было никаких мужиков, я лично видела только плюсы. Порядок всегда идеальный, скандалов и мата – ноль. По вечерам – чай, телевизор и деревенские сплетни. Для того, чтобы включить сериал, не надо уговаривать никого переключить новости.

Я опустилась на траву рядом с тропинкой. Анька осталась стоять, сорвала травинку и посмотрела на меня сверху вниз.

Я достала из кармана сигареты и спички. Анька села на корточки и протяжно зашептала:

– Ты кууууриииишь?

Я покрутила коробок в руках.

– А ты не пробовала?

Анька обхватила щеки ладошками и замотала головой.

– Не–а.

– Захочешь – научу. – Я открыла пачку LD , достала из нее сигарету и почувствовала себя очень взрослой. – А ты чего без родителей?

– Ой, они там с Сашкиным поступлением возятся, потом приедут.

Я кивнула. Сашка, Анькин брат, был мой ровесник. Меня кольнуло то, что с его поступлением возятся, а на мою учебу, да и в целом на жизнь, мамке плевать. И я почувствовала себя еще взрослее.

– Аньк, короче, мать ушла к своему хахалю. По ходу она не приедет. Ребята пока не знают, а я знаю, что она не вернется.

– В смысле? – не поняла Анька.

– В смысле она встретила нового мужика и, пока мы поехали в деревню, она поехала к нему в город. Говорит, что на работу от него ближе ездить, чем из деревни. Сказала, после суток отоспится у него и к нам приедет. Но я не дура же – отсюда час, от него минут 50 до ее котельной ехать. Короче, мы в жопе.

Анька опустилась рядом со мной на траву у тропинки. Сорвала травинку, закусила ее, прищурилась.

– Манюнь, а что в этом плохого? Ее же все в деревне не выносят. Она ничего полезного не делает, только скрипит на вас. Может, это и хорошо?

Я чиркнула спичкой, прикрыла слабый огонек руками от ветра. Спичка потухла, я бросила ее на землю, достала следующую, покрутила в руках.

– Ань, тут дело не в том, что она нам нужна. Жрать она не готовит, стираем мы сами – даже Егор что-то там свое жмыкает. Дело в том, что у нас денег нет. Моя стипендия почти закончилась, пенсия за отца должна прийти, но ее мать получает, а фиг знает, когда она ее привезет. Она думает, в деревне еда и так есть. И на бабок надеется, что они нам не дадут пропасть.

– Может, приедет все-таки? – спросила Анька.

– Может и приедет, – вздохнула я и прикурила, наконец, сигарету. – Только вот у меня уже последняя картошка на столе.

Анька молча смотрела на меня, не переставая улыбаться, но уже как-то не очень весело.

– Завтра приходите завтракать к нам.

– Спасибо. – Я не стала признаваться, что так и собиралась поступить. – Короче, у меня две идеи. Обе так себе.

– Продать что-нибудь ненужное?

– Чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно сначала купить что-нибудь ненужное, а у нас денег нет.

Анька кивнула.

– Что-нибудь придумаем, – уверенно заявила она.

Я посмотрела вправо, на ветлу. Ветла еще дальше, чем в прошлом году, сползла вниз по плотине, а проход к ней сильно зарос травой – видно, что кроме нас никто туда не ходил. В начале лета всегда странно попадать в родные уголки деревни, каждый раз ощущение, что они другие. И каждый раз кажется, что мы стали очень взрослыми, а в прошлом году были совсем глупыми. И каждый раз, встречая старых друзей, которых обнимали и провожали со слезами на глазах, приходится знакомиться с ними заново. Даже если писали друг другу письма. Особенно неловко, если было что-то похожее на влюбленность, а за год у тебя поменялся вкус, а у твоей влюбленности выросли дурацкие усы.

Как будто в подтверждение моих слов на другой тропинке, ведущей к ветле, появилась знакомая фигура.

– Кто это? – спросила Анька, закрывая глаза от солнца.

– По-моему, Димка. Ты вообще в курсе, кто приехал уже?

– Не-а. Дашка вот точно тут, хотя я ее пока не видела. А! Ну и если Димка тут, то и Пашка тоже! – Анька внимательно посмотрела на меня.

– Ань, отвали, – я поняла, что сейчас она начнет меня подкалывать.

– А Пашка тебе в этом году писал? Он вырос уже, наверное! Машаа, я знаю, кто тебе поможет! Тебе его даже уговаривать долго не придется. Кстати, я знаю, кто еще поможет, если я попрошу! – Анька радостно замахала приближающейся фигуре.