2040

Рустам М

2040

Глава 1

«Яма»

Город вырисовывался вдали, едва различимый сквозь плотную пелену дыма и пыли. Разрушенные здания стояли, почерневшие от времени, их окна зияли пустотой. Воздух был густым, с привкусом гари и чего-то кислого – словно сама земля медленно разлагалась.

Я шёл, спотыкаясь через каждые несколько сотен метров. Ноги отказывались слушаться, будто налитые свинцом и каждый шаг отдавался болью в коленях.

Сумерки медленно поглощали остатки дневного света, окрашивая руины в грязно-серые тона. Длинные тени от разрушенных зданий тянулись по земле, как пальцы сжимающейся руки. Я остановился на вершине холма, ощущая, как вечерняя сырость проникает под одежду. Моя суковатая палка – единственное подобие защиты – оставляла глубокие следы в размокшей земле.

Внизу город тонул в предвечернем мареве. Улицы, заполненные обломками, постепенно исчезали в наступающей темноте. В редких уцелевших окнах тускло отражался последний свет заката, но ни одного живого огонька – только холодное стекло и пустота.

Я подошел к покосившемуся забору, и доски заскрипели под моей рукой, будто предупреждая об опасности. Сквозь щели виднелись темные переулки, где уже клубился вечерний туман.

Воздух становился все холоднее, пропитанный запахом сырой штукатурки и чего-то затхлого. Тишина нарастала вместе с темнотой, но это была неспокойная тишина – в ней ощущалось напряжение, будто весь город затаился и ждет. Ждет, когда окончательно стемнеет.

Брусчатка уходила из-под ног, проваливаясь в размокшую грязь. Разрушенные дома стояли по обеим сторонам улицы, их стены покрывали глубокие трещины, расходящиеся как молнии. В пустых оконных проемах дребезжали осколки стекла, отражая последние проблески света.

Темнота сгущалась с неестественной быстротой. Еще недавно я различал контуры зданий, а теперь с трудом видел собственную руку, сжимающую палку. В наступивших сумерках лишь угадывались очертания – сломанные деревья, склонившиеся над дорогой, черные провалы подъездов, что-то неопределенное в конце улицы, затянутое вечерним туманом.

Каждый шаг давался с трудом. Ноги горели от усталости, спина ныла от постоянного напряжения. Палка в руках дрожала, а взгляд автоматически выискивал малейшее движение в темных окнах. Тишину нарушало только хлюпанье грязи под сапогами и далекий скрежет металла – возможно, ветер раскачивал где-то сорванную вывеску.

С каждым шагом казалось, что стены смыкаются за моей спиной, а тяжесть в груди нарастает. Я ни разу не видел ни души в этом городе, но ощущение, будто за мной следят из каждого темного угла, не покидало.

Из темноты впереди донеслось что-то – не звук, а скорее ощущение, просочившееся сквозь тишину. Что-то живое дышало там, в черноте между полуразрушенными домами. Воздух застыл в моих легких, пальцы судорожно сжали палку до хруста в суставах. Я вглядывался в темноту до рези в глазах, но видел только размытые очертания стен и чёрные провалы окон.

Тело отреагировало раньше сознания – спину пронзила ледяная волна, ноги сами попятились назад. Шаг. Ещё шаг. Каждый мускул напрягся, готовый в любой момент сорваться в бегство. Но бежать было некуда – только глухие стены и эта проклятая улица, затягивающая в свою пасть.

Тогда оно повторилось. Ближе. Настолько близко, что по спине побежали мурашки. В горле стоял медный привкус страха, а в ушах пульсировала кровь. Темнота передо мной казалась теперь осязаемой, плотной, будто в ней действительно что-то притаилось и следило за каждым моим движением. Что-то, что дышало неровно и ждало.

«Эй…» – вырвалось у меня хриплым шёпотом, больше похожим на стон. Словно в ответ, воздух стал гуще, плотнее, затрудняя каждый вдох. Я стиснул палку так, что боль пронзила ладонь, и сделал шаг. Ещё один. Я ускорил шаг, почти бежал, но сознательно избегал смотреть по сторонам – знал, стоит мне заметить движение в одном из этих чёрных оконных провалов, и остатки мужества испарятся.

Сердце колотилось, будто пыталось вырваться из грудной клетки. Пот заливал глаза, смешиваясь с вечерней сыростью.

И вдруг – грохот. Неожиданный, как удар грома среди ясного неба. Что-то массивное рухнуло где-то совсем рядом. Я замёр, превратившись в сплошное напряжённое ожидание.

Тишина.

Потом – скрип. Медленный, мучительный, будто что-то огромное шевелится в темноте.

ШОРОХ. Влажный, липкий, словно мокрое тело волочится по камням.

Темнота сгустилась, будто живая. Я медленно повернул голову, шея скрипела от напряжения. В пустом переулке лишь ветер шевелил клочья газет по брусчатке. Но кожу зашевелили мурашки – необъяснимое чувство, будто что-то только что было здесь, прямо передо мной.

Палка выпала из дрожащих пальцев, глухо шлепнувшись в лужу. В ответ – только эхо моего же движения, отразившееся от глухих стен. Я зажмурился, сердце колотилось так, что казалось, его слышно на всю улицу.

Когда открыл глаза, палка лежала там же, где упала. Но что-то было не так… Она казалась неестественно темной, будто тень прилипла к дереву.

По спине скатилась капля пота. Или не пота? Неважно. Главное – идти. Идти, не оглядываясь, не думая о том, почему волосы на затылке встают дыбом. Ведь вокруг никого нет. Совсем никого. Это просто ветер. Просто тени. Просто…

Я сделал шаг вперед, потом еще один – осторожно, будто приближался к краю пропасти. Присел на корточки, рука дрожала, когда протягивал ее к месту, где… где должно было быть что-то.

Пальцы погрузились во что-то мягкое и рассыпчатое. Я резко отдернул руку, подняв к лицу горсть серой трухи. Она сочилась сквозь пальцы, оставляя на коже странный маслянистый налет.

Медленно повернул голову – там, в двух шагах, лежала моя палка. Вернее, то, что от нее осталось. Гнилая, рассыпающаяся на глазах, будто за секунды прожившая годы разложения. Я потрогал ее носком ботинка, и она распалась на мелкие частицы, смешавшись с пылью дороги.

Губы сами сложились в беззвучный вопрос. Я поднял взгляд к темным фасадам домов, к черным провалам окон. Ни движения, ни звука. Только легкий ветерок поднял серую пыль с места, где только что лежало мое оружие, и развеял ее по улице.

Я вытер ладонь о брюки, но странное ощущение липкости не проходило. Как и чувство, что кто-то наблюдает из этой непроглядной темноты. Хотя вокруг никого не было. Совсем никого.

Я крался вдоль стен, пока не добрался до пятиэтажки. Ее облупленный фасад казался почти уютным после той улицы. Дверь сопротивлялась, дребезжала на петлях, но в конце концов поддалась.

На четвертом этаже воздух стоял затхлый, густой – смесь пыли, старой древесины и чего-то еще, сладковатого и неприятного. Я завалил вход шкафом, и грохот эхом разнесся по пустой квартире.

Внутри время будто застыло. Кресла с вылезшими пружинами, ковер с выцветшими узорами, ваза на столе – все покрыто равномерным слоем пыли. Все, кроме…

Фотографий.

Они висели неестественно ровно, стекла блестели кристально чисто. Лица на снимках – мужчины, женщины, дети – все смотрели прямо на меня. Не мило улыбаясь, не застыв в случайных позах. Они СМОТРЕЛИ.

Я замер, чувствуя, как по спине ползет холодок. В квартире, где пыль лежала нетронутым ковром, эти рамки были чистыми. Как будто кто-то регулярно… поправлял их.

Их глаза следили за каждым моим движением. Я это чувствовал.

Тишина стала плотнее. Воздух гуще.

Я замер, ощущая, как дрожь пробегает по спине. «Я схожу с ума», – прошептал я, но слова повисли в воздухе, будто их никто не слышал.

Разве безумие – это когда ты видишь? Или когда перестаешь замечать, как реальность медленно расползается по швам?

Этот дом. Эта давящая тишина. Эти фотографии… Я клянусь, только что их глаза на одном из снимков моргнули. Но теперь они снова неподвижны – эти глаза, десятки глаз, следят за каждым моим движением.

Страх сжал горло. Невыносимо – чувствовать на себе эти взгляды, но видеть только пыльные рамки на стене.

Я прикусил губу до крови – резкая боль вернула ощущение реальности. Я еще здесь.

Но надолго ли?

Скрипучее кресло приняло мой вес с недовольным стоном. Я затаил дыхание, прислушиваясь.

Только ветер скребется в разбитых окнах. Только старые доски постанывают под напором непогоды.

Я нащупал под ногами что-то мягкое – старый плед, пропитанный влагой и запахом сырости. Когда я в последний раз спал? Дни слились в одно серое месиво, и теперь даже понять, день сейчас или глубокая ночь, было невозможно.

Завернулся в эту гниющую ткань, ощущая, как холодная сырость проникает сквозь одежду. Тело била мелкая дрожь – не от холода, а от измождения, доходящего до самой глубины костей. Веки налились свинцом, но стоило им сомкнуться, как я вздрагивал от внезапного жуткого ощущения падения.

Старался не двигаться, прислушивался к каждому звуку. Но чем дольше не спал, тем труднее было отличить реальные шумы от тех, что возникали в голове.

Тишину разрезал очередной скрип.

Я замер, пальцы впились в гнилую ткань пледа.

Шаг.

Пауза.

Еще шаг.

Слишком ритмично. Слишком… осознанно.

Я медленно повернул голову к двери.

Скрип.

Прямо за тонкой перегородкой.

Кто-то замер там, возможно, приложив ухо к дереву. Я представил, как чья-то ладонь медленно скользит по поверхности двери, ища ручку.

Тишина.

Густая.

Напряженная.

Потом – еле слышный звук, будто ноготь провел по дереву. Один раз. Два.

Я не дышал.

Сердце колотилось так громко, что казалось, его слышно через всю комнату.

«Ветер», – бессмысленно повторил я про себя.

Но знал – ветер не дышит.

Дверь вздрогнула под первым ударом, и сквозь дребезжащие петли прорвался хриплый голос: «Черт… Заперто.» Металлический лязг, тяжелое дыхание, затем новый удар – дверная рама затрещала, осыпая пол щепками.

«Они нашли меня.»

Это пронеслось в голове, холодное и четкое, как лезвие. Всё внутри сжалось, будто кто-то с силой сдавил грудную клетку. Я знал, что рано или поздно это случится, но теперь, когда это здесь – прямо за дверью – я понял, что не готов. Никогда не был готов.

Мысли путались, перескакивая с одной ужасной картинки на другую. Я вспомнил их лица – безжалостные, чужие. Вспомнил, что они делали с другими.

«Нет, нет, нет…»

– Вижу его! – прошипел кто-то, и внезапно в комнату ворвался ослепляющий луч фонаря. Я заслонился рукой, но успел разглядеть искаженное яростью лицо с глубоким шрамом через глаз, мерцающий ствол автомата и грязные пальцы, впившиеся в дверной косяк

Хриплый кашель сорвался в горле у кого-то за дверью, переходя в мокрый, булькающий смех – словно смеющийся захлебывался собственной кровью. Четвертый удар содрогнул дверь, и шкаф рухнул вместе с ней, подняв тучи пыли, сквозь которые пробивался тусклый свет из коридора.

Первым в проем втиснулась массивная фигура. Даже в полумраке было видно, что он на голову выше меня. Его ухмылка блеснула в темноте, когда он швырнул обломок двери через всю комнату. Дерево с грохотом ударилось о стену, оставив скол в штукатурке.

За ним протиснулся второй – его лицо представляло собой сплошное месиво шрамов. Грязные пальцы с обкусанными ногтями нервно перебирали рукоять ножа, лезвие которого даже в полутьме выглядело подозрительно темным. Он причмокнул языком, поднося острие к моему горлу, и я почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

– Долго бегал, сука, – его голос звучал как скрип ржавых петель. – Но игра закончилась. – Лезвие холодком коснулось кожи под подбородком, заставляя непроизвольно сглотнуть. В воздухе повис запах перегара, пота и чего-то металлического – возможно, крови.

Я отпрянул к окну, спиной нащупывая холодное стекло. Четвертый этаж. Без верёвки, без лестницы – только пустота за спиной.

Верзила с хриплым смешком достал пистолет. Металл блеснул в тусклом свете, когда он щелкнул затвором, прижимая ствол к моему виску.

– О-о, пацан крепкий, – его дыхание пахло перегаром.

Тем временем человек со шрамами обшаривал мои карманы, ворочая содержимое потными пальцами.

– Только хлам, – он швырнул под ноги пустые гильзы. Металл звякнул о бетонный пол. – Где остальное, мразь? – Его голос звучал как скрежет по стеклу.

Удар в живот согнул меня пополам. Воздух вырвался из легких с болезненным хрипом. Верзила вцепился в волосы, резко запрокинув мне голову.

– Куда припрятал то что украл? – он придвинулся так близко, что я видел каждый капилляр в его воспаленных глазах. Его свободная рука потянулась к ножу на поясе.

Третий, который все это время стоял в проеме входной двери внезапно издал резкий, сухой смешок, больше похожий на кашель чахоточного. Его глаза, неестественно расширенные, блестели в полумраке как у ночного хищника.

– Хватит ныть, – прошипел он, наклоняясь так близко, что я почувствовал кислый запах его дыхания. – Федор в яме любит… долгие беседы. – Его пальцы с грязными ногтями впились в мое плечо.

Меня потащили вниз по лестнице, мое тело билось о бетонные ступени, каждый удар отзывался свежей болью поверх старых синяков.

– Шевелись – верзила пнул меня в поясницу, и я едва удержался от крика.

Черный «Урал» ждал во дворе, его кузов пах ржавчиной и чем-то сладковато-гнилым. Когда дверь захлопнулась за моей спиной, наступила абсолютная тьма.

Полчаса ада.

Грузовик бросало из стороны в сторону, мое тело било о ржавые стенки кузова, как мячик. Где-то посередине пути череп со всей силы треснулся о металлическую перегородку – в глазах вспыхнул ослепительный белый свет, а во рту расползся теплый солоноватый привкус. Я попробовал языком – да, кровь.

В темноте было не понять, где верх, где низ. Только бесконечная череда ударов: коленом о торчащий болт, плечом о ребро жесткости и ребрами о что-то острое, оставившее горячую полосу на боку

Воздух пах: Ржавчиной, горящим маслом и чем-то гнилым, отчего тошнило еще сильнее

Я попытался упереться руками в пол, но очередная яма подбросила тело вверх, и затылок снова встретился с металлом. Сознание поплыло, но я цеплялся за него, понимая – если отключусь сейчас, могу не проснуться.

Где-то спереди раздался хохот – водитель явно получал удовольствие, специально наезжая на все кочки.

«Еще немного», – прошептал я себе, ощущая, как теплая струйка крови стекает по шее.

Но на самом деле не знал – немного до чего? До конца пути? До смерти? До чего-то еще худшего?

Двигатель захрипел и затих. Наступила секунда звенящей тишины – затем дверь кузова с грохотом распахнулась. Я зажмурился от внезапного белого света, но сквозь ресницы успел увидеть Тощего, застывшего в проеме. Его силуэт казался двумерным на фоне слепящего фонаря – впалые глазницы, резкие скулы, ухмылка, растягивающая сухую кожу.

– Подышим воздухом, – прохрипел он и вцепился мне в ворот. Его пальцы жгли кожу как раскаленные щипцы.

Я рухнул на землю, и в нос ударил смолистый запах хвои. Острая боль пронзила колени – сухая хвоя впивалась в кожу сквозь порванные брюки. Лес стоял неестественно тихий – ни птиц, ни насекомых, только шелест иголок под редкими порывами ветра.

Тощий тащил меня к яме, его хихиканье звучало как треск сухих веток. Канава зияла перед нами – огромная грязная рана в земле. Бурая жижа пузырилась, будто дышала, а по краям змеились черные корни, похожие на вены.

– Федор ждет, – прошептал он на ухо, и его голос вдруг стал ужасающе нормальным, почти ласковым.

Я почувствовал, как по спине побежали мурашки. Это было хуже криков и угроз. Хуже всего, что было до этого момента.

Тощий наклонился так близко, что его дыхание обожгло мне лицо – прогорклый самогон, гнилостная вонь разлагающихся зубов и под ней, глубже, тот самый сладковатый шлейф, от которого сводило желудок. Его глаза, желтые, как моча, сузились.

– Держи, – он швырнул гильзы. Металл ударил по лбу, оставив горячую полосу. – На память.

Удар сапога пришелся точно под ребра. Воздух вырвался из легких с булькающим хрипом, когда я полетел вниз. Ледяная жижа сомкнулась над головой, и на долю секунды, прежде чем тьма поглотила полностью, я увидел:

Там, в глубине, шевельнулось что-то массивное. Не просто тень – сама чернота сгустилась, приняла очертания.

Я вынырнул, захлебываясь воздухом и грязью. Вода стекала с ресниц, превращая мир в размытое месиво. Где-то высоко над обрывом еще слышался смех, но ветер уже рвал его на клочья, сливая с шелестом сосен.

Тишина наступила внезапно. Слишком внезапно. Даже волны от моего плескания затихали неестественно быстро, будто эту жижу что-то… поглощало.

Я замер, чувствуя, как подо мной вода колышется – не от моих движений. Глубже. Медленнее.

Как дыхание спящего исполина.

Тишину разрезал звук, от которого похолодела спина – мокрые шлепки, будто кто-то шаркал по грязи десятком костлявых пальцев.

Я поднял голову, и волосы на затылке встали дыбом.

Из чащи выползло… это.

Его левая нога волочилась, обглоданная до кости, будто протащенная сквозь строй бензопил. С каждым шагом грудная клетка ходуном ходила, издавая хлюпающие звуки – словно внутри плескалась не кровь, а гнилая вода.

Голова. Боже, эта голова. Слишком крупная, будто надутую кожу натянули на череп лошади. Зубы торчали в разные стороны, как сломанные надгробия на заброшенном кладбище.

Но хуже всего были глаза.

Зрачки, кажется, немного расширены, что может говорить об испуге или безумии.

Левый – желтый, – прилип ко мне, не моргая. Правый вращался в орбите, безумный, вырванный из реальности, следя за невидимыми вещами в темноте.

Оно остановилось в метре от меня, и я понял страшную правду: это существо видело меня. Видело по-настоящему. Не так, как видят люди. Оно смотрело сквозь меня, в саму суть, в те темные уголки души, о которых я сам боялся думать.

Правый глаз вдруг замер, уставившись мне за спину. И я почувствовал, как по позвоночнику побежали мурашки – потому что знал: там ничего не было.

Во всяком случае, ничего, что мог бы увидеть обычный человек.

Его пасть разверзлась с противным хлюпающим звуком, будто кожа рвалась по старым швам. Из горла вырвался звук, от которого кровь застыла в жилах – неестественно чистый, почти человеческий бас:

«Го-ло-дный».

Каждое слово давалось ему с усилием, будто язык был слишком велик для искалеченного рта. Существо двинулось вперед, и его суставы затрещали, как ломающиеся ветки в зимнем лесу.

Я рванулся в сторону, но ноги сразу увязли по колено в жиже. Холодные пальцы с когтями, похожими на ржавые гвозди, впились мне в икру. Я рванулся, чувствуя, как плоть рвется под острыми когтями, и едва увернулся от смыкающихся челюстей – они щелкнули в сантиметре от моего лица, выпустив облачко трупного запаха.

В отчаянии я ткнул пальцами в его глазницу. Палец провалился во что-то теплое и липкое. Чудовище взревело, но лишь сильнее впилось в меня. Мы свалились в воду, и ледяная жижа хлынула в нос и рот.

В бешеной схватке я нащупал на дне камень – гладкий и тяжелый. Первый удар пришелся по челюсти с глухим стуком. Второй – в висок. Из раны хлынула оранжевая, неестественно яркая кровь, но существо лишь замотало головой, как собака, пытающаяся стряхнуть воду.

Мы замерли, оценивая друг друга. Я, тяжело дыша, с окровавленным камнем в руке. Оно – с перекошенной челюстью, но все так же жадно смотрящее на меня тем безумным правым глазом. Вода вокруг нас медленно окрашивалась в ядовито-оранжевый цвет.

«Еще раз,» – прошептал я, чувствуя, как камень выскальзывает из окровавленных пальцев. – «Попробуй еще раз».

И в этот момент его взгляд вдруг скользнул куда-то за мою спину, и в глазах мелькнуло нечто, похожее на… страх?

Я выплюнул мутную жижу, ощущая, как оранжевые капли с камня смешиваются с бурой водой.

– Чувствуешь, да? – голос сорвался на хрип.

Тварь замерла, её левый глаз подёргивался, а правый бешено вращался, будто высчитывал траекторию. Она начала обходить меня, когти скребли по камням дна, оставляя царапины на базальте.

Я поднял камень – осколок с острым краем – и её зрачки резко сузились.

Между нами повисло молчание, густое, как смола.

Потом… она отступила. Не развернулась – пятясь, как краб, пока не растворилась в тени.

Я стоял, пока последние круги на воде не улеглись. Потом, шатаясь, выбрался на берег.

Лес встретил меня стеной хвои – воздух густой, липкий от смолы. Ветви сплетались в решётку, сквозь которую не пробивался даже лунный свет. Шаги глушил ковёр из иголок, и только где-то далеко, за спиной, ещё долго слышался шорох – будто что-то большое и неспешное продолжало идти по моим следам.

Но я не оборачивался.

Оборачиваться – значило увидеть.

А видеть это снова я не мог.

Дорога передо мной была похожа на гниющую ленту – размытая дождями, с развороченными колеями, где стояла ржавая вода. По краям чернели следы чьих-то сапог, уже наполовину смытые дождем. Где-то вдали, за пеленой моросящего дождя, угадывались очертания покосившегося дорожного знака.

Собрав последние силы, я подтянулся за корявую ветку илового куста. Ноги скользили в грязи как на льду. Первый шаг – и сапог с чавкающим звуком ушел в жижу по щиколотку. Второй шаг – острая боль пронзила бок, но я уже не мог остановиться.

Сознание возвращалось волнами – между провалами в темноту мелькали обрывки реальности: колеи, полные мутной воды, сломанная ветка торчащая из земли, запах прелой листвы и чего-то металлического.

Внезапно пошел дождь, превращая дорогу в сплошной поток грязи.

Вода затекала за воротник, стекала по лицу, оставляя грязные дорожки.

Ледяные потоки хлестали по ржавым балкам, выбивая ритм. Промокший пепел и гниющая древесина висели в воздухе едкой пеленой.

Сквозь шум дождя пробивался шелест – то ли крысы, то ли что-то хуже.

Я прижался к облупленной стене полуразрушенного киоска, чувствуя, как сырость проникает под одежду, разъедая кожу.