Натальин Яр

Елена Фольтерн

Натальин Яр

Глава 1

Кони мчатся по дороге. Копыта лошадей стучат глухо и размеренно. Кибитку немного трясет, но это ничего. Главное, что я еду на встречу к жениху.

Тятя говорит, что он молодой и из зажиточной семьи. Я ни разу не видела его, но представляю как высокого, красивого, с червоным волосом и завихренными усами. Усы нужны непременно завихренные, как у тяти, деды и других мужчин в моем роду.

Мое платье цвета охры струится по телу и ногам. В сундуке рядом лежат вышитые рушники, тончайшего полотна, что я с Глашкой, моей прислужницей, готовили приданным долгими зимними вечерами. Каждый стежок, каждый узор – молитва о счастливой жизни в новом доме. Я чувствую их тепло даже сейчас, в пору бабьего лета. Надеюсь, сумею стать хорошей женой.

Сердце замирает в предвкушении. Что он скажет при встрече? Как посмотрит? Будет ли доволен мной? Глупые девичьи мысли роятся в голове, не давая покоя. Пытаюсь отогнать их, глядя на бескрайние поля, расстилающиеся вокруг. Золотая рожь клонится под ветром, словно кланяясь путникам.

Кибитка ускоряет ход. Ямщик что-то кричит лошадям, но мне не разобрать: ветер свистит, завихряется вдоль дороги, поднимая столпы пыли.

Ясное небо вдруг затягивается тучами. Внезапный толчок бросает меня вперёд. Кибитка кренится, мир переворачивается, и я лечу в пустоту. Закричать не успеваю – рот наполняется холодной водой.

Тьма. Испуг сковывает всё тело. Платье тянет ко дну: тяжелое, шелковое, оно быстро напитывается водой. Пытаюсь ухватиться за что-нибудь, но пальцы скользят по мокрой глине.

Вода ледяная, обжигает кожу. Сердце бешено колотится, заставляя грудь вздыматься, но воздух быстро кончается. Вижу сквозь толщу воды искаженное пятно света, но дотянуться не могу. Платье тянет вниз, как гиря. Господи, помилуй!

Тело слабеет, сопротивление угасает. Больше нет ни страха, ни надежды. Только холод и непроглядная тьма. Глупые девичьи мысли тонут вместе со мной, уступая место безразличию. Последнее, что я вижу: неясный образ, который расплывается надо мной.

***

Это лето выглядело скучным и дождливым. Все, о чем я мечтал – это хоть какие-то приключения, а не только поход с бабулей на рынок за яйцами.

Мои родители, вечно занятые своими делами, отправили меня на все лето к моей бабушке в тихую деревню на краю леса. Поначалу я был разочарован. Что делать в этой глуши?

Перспектива таскаться по жаре с авоськой, пока бабушка торгуется за каждый рубль, энтузиазма не добавляла. Но спорить было бесполезно. Она, женщина старой закалки, считала, что свежий воздух и домашние продукты мне просто необходимы.

– Подышишь, внучек, оздоровишься, а то совсем городской стал, бледный да хилый, – ворковала она, вручая мне тяжеленную корзинку с продуктами. Будто ходьба с авоськами вместо гантелей добавляла мне здоровья.

Вот и сегодня, вооружившись той самой авоськой и напутствиями о том, чтобы не глазел по сторонам, я следовал за бабушкой по пыльной дороге. По пути она то и дело останавливалась, здороваясь с каждым встречным.

– Здравствуй, Матрена! Как там твоя корова, не отелилась еще? – спрашивала она, а Матрена в ответ долго и подробно рассказывала о перипетиях коровьей жизни, черт бы ее побрал! Попытка ускорить их диалог приводила лишь к перемене темы на “Ой, какой жених у вас растет! У вас – товар, у нас – купец. Вот наша Машенька…” и еще тысяча подобных цитат. Мне оставалось лишь терпеливо ждать, пиная камушки.

Наконец, мы добрались до рынка. Тут царил настоящий хаос: галдели торговки, блеяли козы, кудахтали куры. Бабушка уверенно повела меня к прилавку с яйцами.

– Сколько у тебя сегодня, Евдокия? – спросила она, прищурившись на лоток.

– По сто пятьдесят десяток, Марь Иванна. Свежайшие, прямо из-под курочки! – ответила торговка, бойкая женщина с румяным лицом.

– Сто пятьдесят? Дороговато! А вчера по сто тридцать отдавала, – возмутилась бабушка, тут же начиная привычный торг. Я молча наблюдал за этим представлением, моля всех несуществующих богов о том, чтобы оно поскорее закончилось.

– Побойся Бога, Марь Иванна! Сто тридцать – это уже грабеж какой-то!

Пока они переговаривались, я отвернулся и огляделся. И тут я увидел ее.

За прилавком с медом стояла она. Не торговка вовсе. Девчонка лет пятнадцати, не старше. Смуглая, с копной русых волос, она сосредоточенно читала какую-то потрепанную книгу, словно не замечая рыночной суеты. Ее взгляд, казалось, был прикован к страницам, а окружающий мир перестал существовать. В руках она держал глиняный горшочек, из которого торчала деревянная ложка, испачканная в янтарном меду.

Что-то в этой девчонке меня зацепило. Ее отрешенность, ее увлеченность. Он был чужаком в этом мире торгов и склок, как и я сам. Отвернувшись от бабушкиного торга, я приблизился к его прилавку. Мед пах луговыми травами и солнцем. Я постоял немного, разглядывая разнокалиберные баночки с янтарной жидкостью.

Девочка оторвалась от книги. Ее темные глаза встретились с моими. Ноги сами собой повели меня к ее прилавку. Бабушка, казалось, даже не обратила внимания, что я отошел от нее.

Увидев меня, она слегка улыбнулась.

– Яблочный? Гречишный? Липовый? – спросил она тихо. Ее голос звучал глубоко и немного хрипло, но в нем не было той рыночной зазывальности, которую я так не любил.

Я растерялся, засмотревшись на ее аккуратный, вздернутый носик. Никогда раньше я не сталкивался с таким симпатичным продавцом.

– Не знаю, – пробормотал я наконец. – А какой самый вкусный?

Девчачья улыбка стала шире.

– Все вкусные, – ответила она. – Но все разные. Хочешь попробовать?

И прежде, чем я успел ответить, она положила книгу, вынырнула из-за прилавка и протянула мне глиняный горшочек с медом и ложкой. Я хотел отказаться, но не смог, когда увидел ее в полный рост. Она была выше меня на целую голову, в красивом, красном платье, надетом поверх белой рубахи.

– Прикольный прикид, – отметил я прежде, чем успел проконтролировать слова, вылетающие из моего рта. Господи, что она подумает обо мне? Что я умственно отсталый?

Она лишь усмехнулась.

– Это… традиционный, – ответила она, словно мои слова не имели никакого значения. – У нас так в праздник одеваются. А ты откуда? Не местный, я вижу.

Я почувствовал, как краска заливает мои щеки. Сглотнул и попытался собраться.

– В городе живу. К бабушке в гости приехал. Помочь с огородом, ну и вообще… отдохнуть.

Она кивнула и протянула мне ложку с медом. Я взял ее, немного неуклюже, и попробовал. Мед был густой, насыщенный, с терпким привкусом.

– Гречишный, – констатировала она. – Нравится?

Я проглотил медовую сладость, чувствуя, как она разливается теплом по всему телу.

– Очень, – прошептал я, не отрывая взгляд от ее лица.

Она снова улыбнулась, ее глаза заискрились, и я на мгновение забыл, где нахожусь. Вокруг по-прежнему галдели торговцы, блеяли козы, кудахтали куры, но для меня существовала только она и этот горшочек с медом. Даже бабушкин голос, пререкающийся с торговкой, казалось, затих где-то вдали.

– Тогда бери, не пожалеешь, – сказала она, указывая на баночку с гречишным медом. – Он у нас самый популярный. Пчелы собирают его с гречишных полей, вкус получается необыкновенный.

Я кивнул, будто понимал все тонкости пчелиного дела, хотя раньше никогда этим не интересовался. Достал из кармана деньги, протянул ей. Она взяла их, ловко отсчитала сдачу и сунула мне баночку в руки. Тяжелая, наполненная солнцем и ароматом летних лугов. От нее, как мне казалось, исходило какое-то тепло.

– Спасибо, – сказал я, крепче сжимая баночку. Бабушка уже закончила свой торг и приближалась ко мне, сердито нахмурив брови. – Мне пора идти. Еще увидимся?

– Приходи еще, – ответила она, снова берясь за свою потрепанную книгу. – У нас всегда есть свежий мед.

Я улыбнулся ей, как мне показалось, достаточно искренне, и пошел к бабушке. Та сразу же вручила мне авоську с яйцами, которое мягко стучали друг об друга, пока я перехватывал у нее ручки. Вид у нее был весьма довольный, видимо, все-таки сторговались.

– А что это у тебя? – кивнула она на горшочек.

– Мед, – гордо заявил я. – Гречишный, самый вкусный. На свои карманные купил.

Она взяла у меня покупку и покрутила в руках. Только сейчас я обратил внимание на старинный вид горшочка.

– Ну, гречишный так гречишный. Лишь бы настоящий, а то сейчас развелось этих медовиков… – проворчала она, заглядывая в авоську, словно проверяя, не обманули ли и тут. – Ладно, пошли, а то еще чего накупишь, карман продырявишь.

Мы двинулись по рынку, лавируя между телегами и торговцами. Бабушка что-то высматривала, приценивалась, продолжая бурчать себе под нос. А я, как зачарованный, оглядывался назад, пытаясь еще раз увидеть ее. Но то ли она скрылась за прилавком, то ли отошла: ее нигде не было видно.

Дома, разбирая покупки, я все время поглядывал на горшочек с медом. Его старинный вид, слегка щербатая поверхность привлекали внимание. Когда бабушка вышла на улицу, покормить курей, я подошел к горшочку, стоящему на столе, открыл крышку и вдохнул аромат – густой, насыщенный, с терпкой ноткой гречихи и слабым оттенком полевых цветов. Ложка словно сама потянулась к меду. Вкус был таким же, как и на рынке – необыкновенным.

Темные глаза, обрамленные густыми ресницами, снова вспыхнули передо мной. Я твердо хотел увидеть ее еще один раз.

***

– Бабушка, а какой сегодня праздник? – спросил я вечером, пока мы накрывали на стол.

Бабушка прищурилась, глядя на календарь.

– А какое сегодня число, внучек?

– Восьмое сентября, – ответил я, приглядевшись к цветному листу, на котором поверху была изображена какая-то святая, а снизу располагались колонки месяцев с цифрами.

– М… Так сегодня именины. Натальин день.

– Именины? – удивился я. – А что это такое?

– Да это день святой Натальи, покровительницы, – объяснила бабушка, доставая из буфета нарядную скатерть. – Считается, что она помогает в семейных делах, в любви да в согласии. Вот у тебя мать Наталья, считай, сегодня ее день. Надо будет позвонить поздравить.

Именины… Наталья… В голове всплыло ее лицо, искрящиеся глаза. Неужели ее тоже зовут Натальей?

– Баб, а ты не знаешь… девочка в красном платье, которая торгует медом на рынке – кто она?

– Девочка? – она закатила глаза будто припоминала. – Не припоминаю никаких девочек. Как она выглядит?

Я нахмурился. Как же так? Неужели бабушка ее не видела? Не могла не видеть, такая яркая, запоминающаяся. Может, просто запамятовала?

– Ну такая… Длинные волосы, русая коса. Красное платье поверх белой рубашки. Носик вздернутый, русская вроде.

Она решительно покачала головой.

– Нет, у нас в деревне русых не осталось. Только Машка да Оленька соседская, но они чернявенькие. Может, приезжая какая? К родственникам погостить приехала?

– Может, – пожал я плечами, решая не развивать эту тему.

После ужина я решил применить хитрость. Незаметно вытащил горшочек с медом и положил его на видное место, прямо рядом с телевизором. Бабушка, как обычно, уселась перед экраном, но я краем глаза видел, как она то и дело поглядывает на горшочек. Наконец не выдержала.

– И зачем ты его сюда положил? – спросила она, будто бы невзначай.

– Да так, пусть постоит, – ответил я, делая вид, что увлечен передачей. – Красивый горшочек.

– Красивый… – протянула она, разглядывая его. – Старинный какой-то. Я таких давно не видела. А мед-то сладкий? Говоришь, гречишный?

Я кивнул.

– Самый лучший, ба. Натуральный. Купим еще завтра?

– Дык надо этот сначала съесть.

– Ну, может, посмотрим хотя бы? Выберем на будущее?

– Ну, хорошо, – сказала она, отворачиваясь к телевизору. Но я заметил, как в уголках ее губ появилась легкая улыбка.

Я даже не представлял, как дождусь завтрашнего дня. Хотелось бежать туда прямо сейчас, даже в вечерней темноте, лишь бы увидеть ее снова.

Весь вечер я был сам не свой. Помогал бабушке убирать со стола, но все мои мысли были далеко – на рынке, у прилавка с медом. Даже когда мать позвонила, и я поздравил ее с именинами, ее теплые слова показались мне чем-то далеким и неважным. В голове вертелась только одна мысль: узнать, как ее зовут и где она живет. И почему я не узнал ее имя в первый раз, при знакомстве?

Что я ей скажу? “Привет, меня зовут Макс, а тебя? Давай познакомимся?”. Или рассказать ей о том, что я – городской парень, учусь в элитной школе и умею стрелять из пистолета Макарова? А, может, рассказать ей о том, как на прошлых летних каникулах мы с родителями ездили в Турцию? Хотя кто сейчас не был в Турции? Ей такое, наверное, не интересно.

Она точно любит читать, раз у нее в руках была книга. Я не особо любил чтение, хотя со многими авторами – вроде Толкина, Роллинг, Булгакова, Толстого – был знаком. Нет, если акцентировать внимание только на книгах, я не вывезу. Нужно быть проще.

В конце концов, надо быть увереннее. Я подойду и скажу: “Эй, крошка, хочешь, уведу тебя в лучшую жизнь?”.Не знаю, что это точно значит, но в кино мужчины так часто говорят женщинам, и они ведутся. Может, и у меня что-то получится.

С этими мыслями я лег спать. И спалось мне как никогда сладко.

***

Утро началось с диких криков петуха под моим окном. Вернее, с кукареканья, но он орал так, как будто его прямо сейчас отправляют в суп. Бабушка уже хлопотала на кухне, напевая что-то себе под нос. Запах оладий с вареньем щекотал ноздри, но меня сейчас занимало совсем немного.

Позавтракав наспех, я убедил бабушку, что мне необходимо помочь ей с покупками на рынке. В этот раз она, как ни странно, отнекивалась, но я был настойчив.

– Ты же знаешь, как я люблю с тобой ходить по рынку, ба! Да и сумки тяжелые донести надо.

Когда она согласилась, моей радости не было предела. Я надел свою самую лучшую, самую красивую рубашку с пальмами, шорты такого “выдри глаз” цвета, что их можно было использовать вместо маяка и кроссовки.

На рынке было как всегда шумно и многолюдно. Мы не спеша продвигались между рядами, разглядывая овощи, фрукты и домашнюю утварь. Но я, конечно, искал только один знакомый прилавок. Сердце бешено колотилось, когда мы, наконец, приблизились к нему. Однако, к моему разочарованию, вместо нее за прилавком стояла пожилая женщина в клетчатом платье и засаленном платке.

Я с трудом сдержал разочарованный вздох. Бабушка, ничего не подозревая, начала расспрашивать о сортах меда, но я уже не слушал. Все мои смелые планы и дерзкие фразы испарились. Я стоял, как потерянный, и тупо смотрел на пустые банки.

– Что застыл, внучок? Ты же хотел мед? – бабушкин голос вывел меня из оцепенения. Я покраснел и, пробормотав что-то невнятное, поплелся за ней дальше.

Домой я возвращался в подавленном настроении. Рубашка с пальмами казалась теперь какой-то глупой, шорты – вызывающими, а кроссовки – скрипучими. Полное фиаско. Весь мой тщательно продуманный план рухнул, не успев даже начаться. И дело даже не в том, что я не смог произнести ни одной заготовленной фразы. Просто ее там не было. Не было нигде.

Вечером, сидя на крыльце и глядя на закат, я размышлял о том, что сегодня произошло. Бабушка, заметив мою хандру, подсела рядом.

– Что загрустил, Максим? – спросила она с хитрой улыбкой. – Девочку хотел увидеть? Ту, что ты описывал.

Я лишь отмахнулся, не желая вдаваться в подробности. Бабушка хотела возразить, но в этот момент раздался крик. Протяжный, душераздирающий, который перерос в приглушенный вой, буквально рвущий душу.

Бабушка вздрогнула и, перекрестившись, прошептала: "Господи, помилуй". Я машинально повернулся в сторону доносившегося шума: это плакала соседка. Мы с бабушкой переглянулись, а потом вместе кинулись к ее дому.

Во дворе творился хаос. Соседи толпились у покосившегося забора, перешептываясь и стараясь заглянуть внутрь. Бабушка решительно пробилась сквозь толпу, а я следовал за ней, чувствуя, как сердце сковывает неприятный холод. В центре двора, под старой яблоней, причитала тетя Валя, прижимая к себе тело дяди Миши, своего мужа. Рядом стоял участковый, с усталым видом расспрашивая немногословных свидетелей.

Я пригляделся к дяде Мише: он был бледным, как снег, и совершенно обездвиженным. Мне даже показалось с испугу, что изо рта у него вытекает капелька крови.

Бабушка бережно обняла тетю Машу, что-то тихо ей говорила, гладила по голове, пока участковый пытался забрать тело мужа у нее из рук и аккуратно уложить на землю, под яблоней. Я стоял в стороне, чувствуя себя абсолютно беспомощным. Слова утешения казались бессмысленными, неуместными. Что можно сказать человеку, потерявшему близкого? В голове вертелись лишь банальности, которые казались кощунственными в такой момент.

Тетя Валя сквозь слезы рассказала, что дядя Миша почувствовал себя плохо прямо в огороде. Упал и больше не поднялся. Сердце, как она говорила.

Молодая семья: он работал на стройке, она – в местном магазине. Всегда приветливые, всегда улыбались. Недавно у них родился сын, маленький совсем. И вот… мертвый парень. Словно в подтверждение этой страшной мысли, к их дому подъехала машина скорой помощи, а за ней – полицейская.

Вечер выдался долгим и мрачным. В доме соседки горел свет. Люди приходили и уходили, приносили соболезнования, предлагали помощь. Бабушка осталась там, помогала с организацией похорон. Я вернулся домой один, с тяжелым чувством на душе. Рубашка с пальмами валялась на стуле, напоминая о неудавшемся плане. Все казалось таким незначительным, таким мелким на фоне чужой трагедии.

Трагедия не относилась напрямую ко мне, но я чувствовал себя таким потерянным, скорбящим. Это был первый мертвый человек, которого я увидел. Нет, в фильмах, конечно, я видел смерть и в книгах о ней читал. Но наблюдать такую вживую мне пришлось впервые.

Крыльцо, на котором я еще несколько часов назад грустил о несбывшейся встрече, казалось теперь местом скорби. Закат уже давно погас, уступив место темной ночи. В голове крутились мысли о скоротечности жизни, о том, как быстро все может измениться.