Специальный репортаж

Женя захлопнул дверцу – в салоне стало темно, как в контейнере. Машина мягко выехала со двора. Я ни черта не видел и не имел ни малейшего представления, куда мы едем. Смыслов сидел и тупо смотрел себе под ноги. Светлана вполголоса говорила что-то Жене, он учтиво кивал ей. Никому до меня не было ни малейшего дела. Я тоже замкнулся в себе и принялся мысленно прикидывать начало очерка. Получалось неплохо, но несколько витиевато.

Машина долго кружила по городу. Наконец движение замедлилось, и Хвостов с Аликом стали внимательно вглядываться в номера домов.

– Кажется, прибыли! – донесся голос Хвостова. – Вон люди стоят. И как только узнают обо всем?

Машина замерла. В обратном порядке мы сошли на дорогу. Я обогнул микроавтобус – и остолбенел… Наша машина стояла напротив подъезда Тани. Огляделся – да это же тот дом и подъезд, которые я покинул несколько часов назад. Мышцы внизу живота неприятно напряглись. На негнущихся ногах я последовал за опергруппой.

«Поднимемся выше!» – успокаивал я себя. Но нет, на втором этаже, у приоткрытой двери Таниной квартиры, стоял крепыш полицейский с плоским скуластым лицом.

– Участковый инспектор старший лейтенант Адаев, – приложил он руку к козырьку фуражки.

Пожимая протянутую ладонь, Хвостов коротко спросил:

– Ничего не трогали?

– Нет, конечно. Как только я узнал о случившемся, сразу вызвал вас и остался у квартиры. Внутрь никого не впускал.

– Все правильно, – одобрил майор и, распахивая дверь, скомандовал: – Двоих понятых за мной!

«Может быть, обокрали?» – цеплялся я за соломинку.

В квартире стоял тяжелый тошнотворный запах. Вместе с понятыми, невесть откуда взявшимися мужчиной и женщиной, мы вошли в комнату Тани. Все здесь оставалось на своих местах: недопитая бутылка коньяку, несколько подвядших долек лимона и ветчины, рюмки. Скомканный халатик все так же свисает с аудиосистемы. Таня лежала в кровати, обрамленная золотом волос. Так могла лежать только мертвая. Голова неестественно запрокинута назад, на тонкой шее зияла глубокая поперечная рана. Только сейчас до меня дошло, что тот запах, который наполнял квартиру, был запахом смерти. Боже мой, я никогда не видел столько крови! Она насквозь пропитала матрас, расползлась по полу черной густой лужей. В ней валялись мои ключи.

– Закройте ее чем-нибудь, – голос Хвостова прозвучал в тишине голосом ворона.

Я почувствовал, что теряю опору под ногами. Стены, спины качнулись, поплыли перед глазами, и я рухнул на пол.

Как сквозь вату до моего сознания доходил крикливый голос Красновой:

– Борис, ты с ума сошел! Неужели ты не предупредил, что здесь труп?

– Извини, Света, забыл, – оправдывался Хвостов, очевидно, чем-то занятый. – На мне столько дел висит, замотался. Признаться, парень показался мне крепким. Думал, журналисты – народ ко всему привычный, хотел, чтобы выезд на место преступления оказался для него неожиданностью.

– Так оно и случилось.

– Откуда ж я знал, что он окажется слабаком?

– При чем тут «слабак»? – удивилась Светлана. – Это для нас привычная работа, а для постороннего человека все здесь кажется диким.

– Зачем ты его сюда вообще притащил? – вклинился в разговор скрипучий голос. До этого я не слышал голоса Смыслова, но догадался, что это был он. – Без журналистов работы хватает. Возись теперь с ним! – брюзжал эксперт.

Тяжелые веки никак не хотели подниматься. В голове грохотал молот, но голоса слышались все отчетливее. Ко мне кто-то приблизился. Резкий запах нашатырного спирта отбросил мою голову назад, из ушей словно выскочила вата, я разлепил глаза.

Лежал я на диване в гостиной. Узел галстука распущен, воротник рубашки расстегнут. Краснова склонилась надо мной, в ее руке была ватка, она сочувственно смотрела на меня.

– Ну как, тебе лучше? – спросила Светлана и еще раз провела ваткой под моим носом.

Слова застряли в горле, я мог лишь кивнуть.

Хвостов доставал из портфеля бумаги, раскладывал их на длинном полированном столе.

– Оклемался? – направил он на меня зеленые очки.

Я кивнул.

– Перепугал ты нас, брат! – прохрустел Хвостов, снова углубляясь в портфель.

Я сел на диване, из груди вырывались хрипы. Щелкнул фотоаппарат – комнату осветила вспышка. Ослепленный ее светом, широко раскрытыми глазами я посмотрел на Смыслова. Тот, с фотоаппаратом на шее, подошел к ручке двери и кисточкой стал наносить на нее порошок.

– И здесь те же пальчики, – констатировал эксперт.

«А ведь отпечатки – моих пальцев…» – подумал я, инстинктивно сжимая руки.

Хвостов по-хозяйски распорядился:

– Света, оставь журналиста в покое, он уже в форме, и займись делом.

Краснова подмигнула мне и скрылась в комнате Тани.

Вошел участковый.

– Вызывали?

– Кто обнаружил труп? – Хвостов отложил портфель и сел за стол.

– Соседка напротив.

– Тащи ее сюда.

Участковый инспектор повернулся на кривых ногах и молча удалился. Слово «труп» больно ударило по ушам. Я осознал, что Таня, которую я несколько часов назад сжимал в своих объятиях, – это уже не Таня, а то, что называют безобразным словом «труп». Я вскочил, скинул куртку.

– Где здесь туалет?!

Смыслов все понял.

– Там, – сказал он с неприязнью, указывая в коридор. – Только ничего не лапай. Наследишь.

Я ринулся мимо понятых, которые чинно сидели на стульях у стены, пробежал прихожую, коридор, влетел в туалет. Противная дрожь трясла все тело, было муторно… Меня долго выворачивало вчерашними макаронами. Чувствуя себя как пропущенный через мясорубку, я оторвался от унитаза, нажал на рычаг сливного бачка. Зашел в ванную комнату и умылся. Потом посидел на краешке ванны. Мысли тяжелые, ворочаются, словно камни. Как сомнамбула, я встал, прошел на лоджию. Осторожно, ребром ладони, приподнял шпингалет, раскрыл окно. Спасительная сигарета никак не хотела вылезать из пачки. Я надорвал пачку, вытащил сигарету зубами и закурил, вдыхая вместе с табачным дымом свежий воздух улицы.

В гостиной Хвостов уже вел допрос соседки, Карповой. Через дверь лоджии я видел ее широкую спину в черном платье, черный платок и распластанный на стуле обширный зад. «Уже в трауре», – почему-то со злостью отметил я.

Хвостов сидел ко мне лицом.

– Евгения Захаровна, расскажите, когда и как вы обнаружили тело Николаевой Татьяны Петровны?

Очевидно, старуха с утра уже успела всем, и не раз, поведать историю убийства, поэтому шпарила как по нотам:

– Утром, часов в восемь, я пошла выбросить мусор и увидала, что дверь в квартиру соседей приоткрыта. Вот… Когда выбросила мусор и возвратилась, дверь была по-прежнему открыта. Я удивилась. Обычно соседи дверь всегда запирают. Позвонила, но в квартире тихо. Вошла. Кричу: Таня, Таня! Никто не отвечает. Я подумала, девчонка ушла и забыла закрыть хату, прошла по всем комнатам и там… там я увидела ее… – Старуха заплакала. Булькнула вода в графине, стукнули о стекло зубы. – Спасибо, – сказала Карпова, поставив стакан на стол.

– Евгения Захаровна, – смягчая тон, проговорил Хвостов. – Что было потом?

Карпова всхлипнула. Когда она заговорила, голос ее дребезжал:

– Потом я позвонила участковому, он приехал сюда, посмотрел здесь все и вызвал вас.

– Ясно. Давно вы знаете Николаеву?

– С тех пор, как она переехала в наш дом. Лет десять.

– Где работала Таня?

– Она училась в институте иностранных языков на третьем курсе.

– Вы часто бывали у них?

– Не часто, но иногда заходила по-соседски.

– Когда вы утром вошли, не показалось, что в квартире чего-то не хватает?

– Вы думаете, их обокрали?

– Возможно.

– Крупные вещи все вроде на месте – озираясь, медленно проговорила бабка, – а по мелочам я не знаю.

Хвостов записал ответ и постучал по столу ручкой.

– Кто еще проживает в квартире, кроме Николаевой Татьяны?

– Ее мама, Чернышева Марина Павловна. – Старуха уже оправилась. Ответы вновь отскакивали от нее как резиновые мячики.

– Где она сейчас?

– Уехала в санаторий, дня четыре назад.

– Адрес санатория, вы, конечно, не знаете?

– Не знаю.

– Где работает Чернышева?

– Она завотделением в онкологической клинике.

– Таня и ее мама живут вдвоем?

– Да. Отец Тани, Чернышев Петр Алексеевич, умер год назад.

– Он был ей отчим?

Карпова удивилась:

– Почему? Родной отец.

– Но у нее другая фамилия…

– Ах! Так то фамилия ее бывшего мужа – Николаева Бориса.

– Вот как? – майор оживился. – Она была замужем?

– Да. Но не долго, всего несколько месяцев. Борис, Танин муж, стал частенько выпивать. Семейная жизнь у них не получилась, а вскоре, после смерти Петра Алексеевича, они и вовсе развелись. Вот только Таня сменить фамилию на девичью не успела. Так и осталась Николаева.

– Где живет Борис?

Плечи Карповой сжались:

– Не знаю точно, но мама Тани вроде говорила, что где-то на окраине города, в девятиэтажке. Он к родителям вернулся.

– Когда вы последний раз видели Николаеву?

– Вчера. Часов в пять. Она была разодетая. По-моему, направлялась к кому-то в гости.

– А вечером она вернулась одна?

– Не знаю. Не видела.

– Может, к ней кто-нибудь приходил?

Карпова глубоко вздохнула:

– Борис как раз и приходил.

Монотонный голос Хвостова хрюкнул:

– Когда это было? В котором часу?

– В половине двенадцатого. Как раз по телевидению начался концерт. Борис пришел пьяный-пьяный, хотел, чтобы Таня ему открыла.

– Ему открыли?

– Нет.

– Но Таня была дома?

Подумав, Карпова ответила:

– Наверное, была. Борис кричал, что с улицы видел в ее окне свет.

– Чего хотел Николаев?

– Кто же его знает? Пьяный ведь. Но, как я поняла, он пришел выяснить отношения.

Хвостов пристал:

– Николаев часто приходил сюда?

– Видела я Бориса несколько раз. Любил он Таню очень, знал, лучше девушки ему не найти. Ее, можно сказать, он преследовал. Она никогда не выходила к Борису, а Марина Павловна говорила, что дочери нет дома. Борис иногда буянил, когда сильно был пьян, но после того, как Марина вызывала полицию, утихомиривался. А вчера снова – как с цепи сорвался. Таким я Бориса еще никогда не видела. Он стучал ногами в дверь, требовал, чтобы ему открыли. Мне надоел шум, я вышла на лестницу поругать Бориса.