Психея

Лёля Крымова

Психея

Глава 1

«Психея»

Роман

Глава первая.

Кровь.

В туалете кровь капала на мраморный пол. Изольда стояла взаперти, прислонясь к стене, ладонь впивалась в низ живота, словно пыталась удержать невозможное. Кровь стекала по ногам, как капли дождя с промокшего зонта. В унитазе плавал алый сгусток – что-то маленькое, бесформенное, напоминающее раздавленную вишню – то, что минуту назад ещё было частью её, а теперь стало просто биологическим материалом, отходами, чем-то, что нужно смыть. Она нажала на слив. Вода унесла всё мгновенно – будто и не было.

– Изольда? Иза! – донеслось из-за двери. Это была Таня, её подруга, единственная, кто знал про ребёнка.

– Всё в порядке, я… – сказала Изольда, но голос дрогнул, треснул, надломился. Проклятый голос.

– Открой!

Изольда нехотя подчинилась приказному тону. Хотя почему нехотя? Где-то глубоко в душе её внутренний ребёнок – тощая конопатая девчонка, – так хотела, чтобы её пожалели, прижали к груди. Таня распахнула дверь. Увидела. Побледнела. Взгляд скользнул вниз – к луже между ног, поднялся к бледным пальцам, вцепившимся в ободок унитаза. Скипнула экран смартфона:

– Вызову скорую.

– Не надо. Такси.

– Подожди здесь.

– Ага. И никуда не уходи.

– Через семь минут.

Изольда усмехнулась то ли своей шутке, то ли вслед Тане. Замерла, глядя, как розовая вода кружится в унитазе. Внезапно её вырвало – кисло-горькой желчью. Умылась. Вода, пахнущая хлоркой и обидой, намочила лицо, но не могла смыть одного – ощущения, что мир вдруг стал плоским, как страница из дешёвого романа, а она – всего лишь опечатка в чьём-то бездарном тексте.

Она сидела, прижавшись спиной к холодной кафельной стене, и смотрела, как алая капля медленно сползает вниз, оставляя за собой липкий след, будто улитка, потерявшая раковину. А в груди – пустота: кто-то выскоблил её изнутри тупым ножом, оставив только тонкую оболочку, которая вот-вот треснет.

Таня вернулась минут через пять с пакетом «Озон». Выкладывала содержимое деловито и чётко, как кладовщик:

– Так…Здесь прокладки, новые колготки. И… – она протянула маленькую бутылочку, – водка. Для дезинфекции.

*                  *                  *

За полчаса до этого…

«Она так прекрасна», – подумал он, заметив, как свет люстры падает на лицо Изольды, делая его почти прозрачным. В этот момент она ощутила тяжесть внизу живота – не боль ещё, но её предчувствие, как тихий стук в дверь за секунду до того, как она распахнётся. Тошнота накатывала волнами. Изольда замерла, чувствуя, как что-то важное и невосполнимое медленно утекает, как песок сквозь пальцы, как невыплаканные слёзы.

Зал провинциального ДК вонял нафталиновой тоской и угнетал смесью парфюма и буфета. Бархатные кресла, некогда бордовые, как партийные знамена, выцвели до грязно-розового, а на подлокотниках – протёртые до блеска пятна от миллиона касаний. Рядом с Изольдой сидел тот, кто знал её тело не хуже собственного. Поэтому сейчас, когда она вдруг замерла, ссутулившись, его пальцы едва заметно подрагивали, будто готовясь ловить то, что вот-вот упадёт. Громов взял Изольду за руку. Взгляд скользнул по залу рассеянно, чтобы каждые полминуты возвращаться к неподвижному профилю любовницы, хозяйки, спутницы, начальницы, отмечая: бледность, сжатые губы, испарину на виске. Он – её зам. Он – её любовник. Громов уловил перемену в ней раньше, чем она сама – по едва слышному замиранию дыхания, по дрожи её голоса. Его рука, тянувшаяся к ней, замерла в воздухе – бессмысленный жест, нелепая попытка схватить невидимую нить, уже порвавшуюся. Хрустальные люстры, советское наследие, теперь напичканы диодами – светят безжалостно, как в операционной. Он заметил, поморщившись от яркого света, как дрожит её колено под серым шёлком. На стенах – портреты местных знаменитостей: дирижёр, давно забывший ноты, оперная дива, сбежавшая в Москву, и мэр, чей вклад в культуру исчерпывался подкрашенной перед очередными выборами крышей ДК. Вылинявший баннер над сценой провис, как гамак: «VII-я Ежегодная премия «Логос»».

Громов сидел, откинувшись на спинку кресла, в идеально сшитом костюме цвета ночного неба – шерсть с лёгким шёлковым блеском. Его галстук, узкий и строгий, напоминал серую полосу дождя на стекле. В уголке рта – едва заметный порез от бритвы и привычная усмешка для посторонних. Волосы, тёмные с проседью, уложены с нарочитой небрежностью – будто он только что выскользнул из рук лондонского барбера. Одна прядь всё же выбивалась, падая на высокий лоб – он машинально отбрасывал её назад.