Бессмысленная прихоть: молчание Лоры

Лёля Крымова

Бессмысленная прихоть: молчание Лоры

Глава первая, в которой пленница космической тюрьмы внезапно оказывается брошенной в бездну Вселенной, встречает странных попутчиков и узнаёт ужасающую правду о себе.

Только вчерашней ночью, когда «Грифон-9» – этот старый железный ублюдок – принял меня на борт вместе с прочими отбросами, я наконец осознала: родиться на Земле было непростительной ошибкой. Сканер едва не выплюнул меня обратно, когда датчики унюхали земную ДНК. Сработала защитная система. Кислотная пена хлынула из дезинфекционных форсунок, растворяя мой левый сапог вместе с пальцами. «БИОЛОГИЧЕСКОЕ ЗАГРЯЗНЕНИЕ!!!»– мигал красным дисплей, а стальные щупальца погрузчика сжимали мой таз, выдавливая кишки через рот. Я в отчаянии что есть силы впилась зубами в кабель системы идентификации, заливая его кровью из разорванной десны. Машина захлебнулась моей биомассой – секунды схватки хватило, чтобы протащить моё тщедушное земное тело через шлюз, в клубящиеся облака пластикового дерьма.

Трюм межпланетного мусоровоза благоухал гниющими отходами и машинным маслом. Я зарылась глубже в мусорную кучу – холодные металлические обрезки впивались в бока, а что-то липкое капало на лицо. Идеальная маскировка.

Шаги надсмотрщиков раздавались в коридоре – тяжёлые, размеренные, с той особенной металлической отчётливостью, какая бывает только в герметичных помещениях космических станций. Каждый удар подошвы о стальной пол отзывался в висках, будто кто-то методично забивал гвозди в крышку гроба.

Я замерла, прижав ладонь ко рту и впившись в неё зубами. Вдруг – с той внезапной ясностью, с какой вспоминается ночной кошмар, – меня охватило знакомое, детское чувство. Так же, притаившись в пыльном углу чердака, я когда-то слушала тяжёлые шаги отца внизу. Те же горячие удары в висках, тот же медный привкус во рту. Только теперь вместо запаха сухой древесины и яблок, лежавших на чердаке, пахло мусором, железом и потом. И если тогда я боялась его живого – тёплого дыхания, густо замешанного на табаке и водке, дрожи в голосе, – то теперь страх был иным: безликим, как блеск полированной обшивки. Пальцы отца пахли «Беломором» и «Столичной». Горячие. Липкие. С жёлтыми ногтями. Они впивались в мою щеку, оставляя синюшные отпечатки, похожие на карту метро. Теперь передо мной торчал стальной хер системы. Хромированный. С капелькой машинного масла на головке. Он пульсировал, как карбюратор «Жигулей» на холостом ходу. И вдруг – хрусть – в черепе что-то переключилось. Я поняла: они могут мне вырвать язык, залить бетоном уши, зашить глаза капроновой ниткой – но в левой части груди останется маленький кусочек Бога…

Шаги приблизились, замедлились…

– Проверь отсек.

– Зачем? Там только хлам.

Я затаила дыхание. Рука сжала обломок трубы.

Дверь со скрипом приоткрылась. Луч фонаря шаркнул по мусору, как робот-уборщик шваброй по полу, и замер у моей ноги – грязной, в струпьях и синяках, с отросшими ногтями.

– Видишь чего?

– Вижу: дерьмо и ржавчину.

Смех. Дверь захлопнулась. Всё стихло.

Я лежала, боясь пошевелиться. Воняло прокисшим супом и мочой – возможно, моей. Что-то живое копошилось за пазухой, может, таракан, может, оживший страх, или мои последние надежды. Я сосчитала до трехсот (пять минут), подождав ещё, пока их шаги не растворились в тишине. Только после этого выбралась, стряхивая обрывки упаковок, куски битого стекла и катышки синтепона, липнувшие к потной шее, как паразиты.

Но вот что дивно – в самый этот миг, когда, казалось бы, должно было охватить меня животное отчаяние, в груди затеплился некий горьковатый свет, и я вдруг прозрела с дерзостью приговорённого к смерти: нет такой темницы, даже выкованной из звёздного сплава, что могла бы заключить в себе всю безмерность человеческого духа. Пусть вывернут они карманы моей плоти, вытряхнут, как пустые кошельки, все мои мысли – последнюю медную монету свободы, что звенит на дне души, не отыщут даже все их хитроумные детекторы.

Мусоровоз загудел, готовясь к прыжку в гиперпространство.

– Поехали.

Я впилась пальцами в решетку грузового отсека, корабль вздрогнул. Искры, грохот, и вдруг – невесомость.

За иллюминатором поплыли звезды.

Свобода.

А потом в трюме что-то зашевелилось…

И оказалось, я здесь не одна.

Я замерла, чувствуя, как по спине медленно ползет холодный пот. И в тот же миг меня осенило: я всегда была одинока. Вот мой сенсор. Не потому, что рядом не было людей – их было полно. Надсмотрщики с глазами, как запотевшие стекла шлемов. Сокамерницы, чьи спины согнулись под невидимым грузом. Даже этот уродливый робот-дознаватель, чей металлический голос каждый день буравил мне череп одним и тем же вопросом: «Раскаиваешься?»

Но все они были просто фоном. Как родители, продавшие меня за долги Корпорации. Как церковь, которую давно заменили записанными на пленку молитвами, транслируемыми через ржавые динамики.

С годами я научилась держаться на двух вещах: злости и книгах. Первая горела во мне, как агонизирующая лампочка – бесполезно, но яростно. Вторая – потрепанный двухтомник Чехова, каждая страница пахла чужими слюнявыми пальцами, слезами и тюремной плесенью. Но они не давали сойти с ума. В тюремной камере на спутнике X-12 у меня не было ни карандаша, ни бумаги, только «Chechoff», зачитанный до дыр. Я впитывала каждую строку, словно это был чистый кислород, а я – утопленница.

Но вчера – в среду, если верить сбитым хронометрам «Грифона», – когда я застряла между грудами космического хлама, поняла: эта ноша только моя. Мой побег. Мой корабль. Мои шансы.

И если я умру здесь, в этой металлической пасти, то умру не жертвой, а той, кто хоть раз попыталась рвануть за флажки.

Мне потребовалось двадцать три года, чтобы это понять. Мое одиночество научило распознавать присутствие чужих.

И вот они появились.

Сначала – тихий, мокрый звук, будто кто-то пережевывает сырое мясо. Потом – запах: смесь гниющей плоти и ацетона. И только потом… они выползли во плоти. Вернее, то, что от неё осталось.

Ближайший был похож на человека, если бы человека создали из того, что уцелело после бойни. Его лицо собрали из лоскутов кожи, сшив их грубыми стежками. Один глаз – человеческий, мутный и слезящийся. Второй – разбитый оптический сенсор, мертво поблескивающий в темноте. Вместо рта – клапан, как у противогаза, из которого сочилась розовая жидкость.

– Ты не можешь нас убить, – прошипело у него из живота, и я с ужасом поняла, что там был еще один рот. – Нас уже убили. Вакцинами. Излучением. Голодом.

За ним, как тени, возникли остальные. Женщина с грудями из мутного пластика, внутри которых плавало что-то, похожее на пальцы. Существо без головы, с глазами, встроенными прямо в колени. Что-то, что постоянно меняло форму, будто состояло из живой ртути.

И самый страшный – тот, у которого не было лица. Только впадина, марсианская впадина, как след от ластика в школьной тетради.

Когда завыла сирена, он засмеялся. Из его пустоты посыпались звуки, как пуговицы из консервной банки. А потом всё смолкло. Слышно было лишь мерное посапывание уранового двигателя «Грифона».

Теперь я ожидала чего угодно: рычания, визга, свистящего шёпота, может быть, даже попытки разорвать меня на куски – но не этого. Они просто смотрели. Молча.

Трюм «Грифона» был забит до отказа, но не мусором, как я думала сначала, а ими. Десятками существ – если их вообще можно было назвать существами. Кто-то напоминал людей, если бы их собирали из обрезков биомеханики и отчаяния. У других были лишние конечности, глаза на ладонях, кожа, покрытая чешуйчатыми пластинами.

Я сжала в руке кусок ржавой трубы – единственное оружие, которое успела схватить, прыгая в грузовой отсек.

– Я не хочу вас убивать, – соврала я.

Тот, что стоял ближе всех – худой, с перепончатыми пальцами и желтыми, как у кошки, глазами – медленно наклонил голову.

– Вы не можете нас убить, – сказал он. Голос был хриплый, будто пропущенный через старый радиоприемник. – Нас уже убили. Много раз.

Я не знала, что ответить. В коридорах «Грифона» завыла сирена.

– Они ищут тебя, – прошипело что-то из темноты.

Я почувствовала, как по спине мышью пробежал страх. Если меня найдут – вернут в камеру. Или просто выбросят в космос без скафандра.

– Тогда нам нужно валить, – сказала я, – показав глазами на шлюз.

Желтоглазый засмеялся, закатив фосфоресцирующие зрачки вверх, где в потолке угадывались контуры аварийных люков. Его смех напоминал звук ломающегося полимерного стекла.

– Деточка, вы не понимаете. Мы – не пассажиры. Мы – груз. Статистическая погрешность в накладных.

Он провел перепончатой ладонью по стене, и я увидела, как его кожа моментально вспенилась химическими ожогами от антикоррозийного покрытия.

– В этих стенах нет шлюзов для живых. Только технологические люки для обслуживания. И знаете, что произойдет, если мы попробуем их открыть?

Из его глазных протоков вытекло несколько капель маслянистой жидкости, когда он наклонился ко мне.

– Корабль предпочтет разгерметизировать весь сектор, чем рисковать заражением. Таков протокол.

Я оглядела трюм. То, что я принимала за груду металлолома, теперь обрело форму. Это были люди. Вернее, то, что от них осталось после всех модификаций, экспериментов и радиационных обработок. Их тела представляли собой ходячие противоречия биологии и техники – плоть, сросшаяся с пластиком, кости, замененные углеволокном, нервные окончания, соединенные с оптоволоконными кабелями.

– Тогда есть другой вариант, – сказала я, чувствуя, как что-то холодное и твердое растет в груди. – Мы сожжем этот корабль.

Желтоглазый замер. Его зрачки сузились, превратившись в вертикальные щели.

– Вы предлагаете суицид? – прошипело что-то из темноты.

– Нет. Я предлагаю перестать быть бесполезным грузом.

Я подняла обломок трубы, ощущая, как ржавчина въедается в кожу ладоней.

– В каждом мусоровозе есть система аварийного сброса отсеков. Пожар активирует протокол экстренной разгрузки. Мы либо сгорим заживо…

В углу кто-то зашевелился. Женщина – если это можно было назвать женщиной – с грудями из прозрачного биопластика, сквозь которые просвечивали пульсирующие органы, подняла голову.

– …либо нас выбросят вместе с горящим мусором, – закончила я. – А в космосе, пусть даже за несколько секунд до смерти, мы будем свободны.

Тишина повисла густым, как сироп, антисептиком. Потом Желтоглазый медленно улыбнулся, обнажив ряды острых металлических зубов.

– Велкам в клуб самоубийц, сестра. – Его голос внезапно стал удивительно мягким. – Вы только что произнесли первую в своей жизни истинно разумную фразу.

Он повернулся к другим, его спина покрылась узором из светящихся вен.

– Ну что, братья и сестры по несчастью? Готовы ли вы стать последним гвоздем в крышку гроба этого стального ублюдка?

Из темноты раздался звук – нечто среднее между рычанием и смехом. Кто-то начал отрывать куски собственной плоти, обнажая спрятанные под ней механизмы. Женщина с прозрачной грудью разорвала биопластик, и из отверстий потянулись тонкие щупальца проводки.

Я сжала трубу. Это не было оружием. Это был ключ.

Ключ от двери, за которой не было ни тюрем, ни корпораций, ни пропаганды. Только холодный, беззвездный космос и несколько секунд абсолютной свободы.

Впервые за долгие годы кто-то кроме меня зашевелился в темноте. Труба описала дугу и обрушилась на пульт управления. Панель заискрила.

«Грифон-9» вздрогнул, будто его ударили под дых. Я врезалась плечом в стену, и во рту тут же стало горько от крови. Свет в трюме погас, оставив нас в абсолютной тьме – такой, какая бывает только в открытом космосе, где нет ни звёзд, ни надежды.

Потом замигали аварийные лампы, заливая мутантов багровым светом.

«Гравитация сбоит», – прошипел кто-то в темноте.

Я почувствовала это сразу: желудок подкатил к горлу, волосы встали дыбом. Мы больше не летели – нас бросало из стороны в сторону, как щепку в шторм.

Желтоглазый схватил меня за руку. Его пальцы были холодные и скользкие, будто он только что вылез из чёрного озера.

«Вы боитесь смерти», – не спросил, сказал он утвердительно.

Я не успела ответить. Пол под нами вздыбился, и вдруг – тишина. Полная, абсолютная. Мы зависли в невесомости, окружённые медленно плывущим хламом, который кружился в кровавом свете, как в каком-то пошлом фильме.

А потом «Грифон-9» стал разваливаться на куски.

Первой оторвалась верхняя секция. Металл скрипел, как раненый зверь, и вдруг – взрыв. Воздух с рёвом рванул наружу, увлекая за собой всё, что не было привинчено к полу.

«Цепляйтесь!» – взвизгнула я, впиваясь пальцами в решётку.

Но мутанты не цеплялись.

Они просто… отпустили… ситуацию. Буквально…

И тогда я сообразила. Они не боялись. Они ждали этого.

Желтоглазый поймал мой взгляд и усмехнулся.

«Добро пожаловать в команду», – сказал он.

А потом корабль разломился пополам.

Глава вторая, в которой команда эксцентричных союзников бросается навстречу испытаниям, столкнувшись с таинственной силой, решающей судьбы людей.

«Команда» оказалась кучкой безумцев, не помнящих своих имен.

Я врезалась в груду металлолома, едва успев вдохнуть перед тем, как взрывная волна вышвырнула нас в открытый космос. Лёгкие горели, в глазах темнело, но хуже всего было видеть, как мутанты вокруг – без скафандров, без защиты – просто… расправляли конечности и… плыли.

Как будто космос был их домом.

Как будто вакуум не мог их убить.

Желтоглазый догнал меня первым. Его кожа пузырилась, глаза наливались кровью, но он не задыхался. Никто из них не задыхался.

«Ты же знаешь, зачем нас создавали?» – его голос донёсся до меня странным образом, будто вибрировал прямо в черепе.

Я не отвечала. Мне было не до разговоров – я добела сомкнула губы, чтобы не выдохнуть последний глоток воздуха.

«Мы – расходный материал. Нас бросают в радиацию, в кислоту, в открытый космос. И если выживаем – значит, годимся для чего-то ещё».

Он схватил меня за плечо, и вдруг по моей коже пробежало что-то вроде электрического тока. Горячее. Живое.

И я… перестала задыхаться.

Не то чтобы мне стало легко дышать – нет. Дышать было просто не нужно.

«Что…» – я попыталась говорить, и голос странно резонировал, будто не рвался наружу, а булькал с посылом внутрь.

Желтоглазый показал на свою грудь – там, где у человека должно быть сердце, пульсировало что-то фиолетовое, похожее на живой кристалл.

«Это просто цепь эволюции», – усмехнулся он.

А потом мы полетели.

Не «нас выбросило». Не «нас закрутило в потоке обломков».

Мы полетели.

Без корабля. Без скафандров.

Просто потому, что они умели.

И теперь, похоже, умела и я.

Впереди, в чёрной пустоте, мерцала крошечная точка.

«Что это?» – мысль возникла и вырвалась сама собой в виде вопроса.

Желтоглазый повернул ко мне лицо. Его глаза теперь горели в темноте, как у кошки.

«Дом, – ответил он. – Или могила. Как повезёт».

Мы ускорились – не вперед, а вниз, будто в черную воронку, выдолбленную в самой ткани небес.

Точка, что сперва казалась лишь искрой, затерянной в бездне, разрасталась, как пятно вина на скатерти. Не приближалась – расползалась, вбирая в себя звезды, словно ненасытная утроба.

Я подумала с удивительным спокойствием: обратной дороги нет.

Не то чтобы ее закрыли – ее никогда и не было.

То, что я приняла за точку, оказалось не точкой вовсе, а дырой.

Не круглой, не квадратной – кривой, как грех, как рот утопленника.

Она дышала, и с каждым вздохом ее края шевелились, будто гнилые лепестки.

А мы летели прямиком в ее глотку.

Пятно росло, разворачиваясь перед нами складками искажённого пространства – не звезда, не планета, а нечто бесформенное, пульсирующее тёмно-багровыми тонами, словно запёкшаяся рана на теле космоса. Его поверхность шевелилась.

Желтоглазый (его звали Гёз, как я позже узнала) выпустил мою руку, и я почувствовала, как его голос заползает мне прямо в мозг, холодный и скользкий:

«Они называют это Цитаделью. Но это не место. Это – Она.»

Я хотела спросить, кто такие «они» и что за Цитадель, но в этот момент пространство вокруг нас сузилось, как конус.

Из чёрно-багровой массы появились щупальца – нет, не щупальца, нечто иное, хуже: длинные, костлявые отростки, покрытые чем-то вроде перьев, которые постоянно меняли цвет, сливаясь с пустотой. Они двигались неестественно, будто не подчинялись законам физики, а существовали сразу в нескольких измерениях.

«Не смотрите ему в глаза!» – прошипел Гёз, но было поздно.