Безымянный. Социальная драма

Безымянный

Социальная драма

Нэлли Крестова

© Нэлли Крестова, 2025

ISBN 978-5-0067-3738-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Безымянный

Работа для Павлины Карповны была отдушиной. На работе она отдыхала от рутины домашних дел и мужа, любителя кулачных боев. Здесь, среди холодных кафельных стен, пропитанных запахом формалина и едким нашатырем, она чувствовала себя не просто работницей, а полноправной хозяйкой. К ней уважительно относились, и Модест Акимыч – заведующий, и регистратор Верочка, и санитары Вовчик и Николаша. Каждый звал ее по-своему, но непременно с теплотой: Павушкой, Карповной, тетей Пашей. В этих прозвищах звучала искренняя симпатия, которой ей так не хватало дома.

Еще десять лет назад, Карповна и помыслить не могла, что полюбит свою работу. Тогда она трудилась простой санитаркой в хирургическом отделении. Мыла палаты, коридоры, туалеты. Выносила судна, полные нечистот. Меняла постельное белье, с трудом ворочая с бока набок послеоперационных больных, обрабатывала марганцевым раствором гноящиеся пролежни у лежачих. А каких нервов стоило выслушать каждого, найти нужное слово, пожалеть, поддержать, вселить надежду.

Целыми днями крутилась она в больничной круговерти, а дома ждала новая порция забот: уборка, стирка, готовка, и все это под бранный аккомпанемент мужа-пьянчуги.

Все изменилось в один из ноябрьских дней. Павлину Карповну снарядили сопровождать каталку с телом умершего старика. Зябко кутаясь в стеганый халат, она везла окоченевший труп к моргу, расположенному на отшибе больничного городка. Когда до крыльца оставались считаные шаги, вертлявые колеса увязли в липкой каше из снега и грязи. Она и подумать не успела о подмоге, как из неоткуда, возник огромный детина в сером ватнике. Будто играючи, одной рукой он подхватил каталку, другой – дрожащую от холода Карповну, и через минуту уже обмахивал веником снег с ее галош.

Импозантный, седовласый патологоанатом Модест Акимыч, окинул внимательным взглядом прибывшую санитарку.

– Запамятовал, голубушка, как вас по батюшке? – спросил он, источая обходительность.

Карповна даже оробела от столь ласкового обращения. Зарумянившись, она только с третьей попытки сумела назваться, и попроси он в эту минуту, о чем угодно, не отказала бы ни за что на свете. И он попросил.

– А оставайся-ка, уважаемая, Павлина Карповна, у нас, – он буравил ее взглядом сквозь стекла очков в золотой оправе, чудом удерживавшихся на кончике острого носа.

Приняв ее молчание за раздумья, подхватил под локоток и проводил в комнату отдыха. В мгновение ока на столе появилась чашка с дымящимся чаем, рафинад и вазочка с печеньем.

– Негоже женщине так себя изнурять! – Модест Акимыч не стал тянуть с уговорами и сразу перешел в наступление. – Не надоело горшки таскать? Поди, к вечеру и ног под собой не чуешь?

– Есть такое, – согласилась Карповна, набивая рот ореховым печеньем. – Ноги гудят, руки крутит, поясницу ломит.

– Вот у нас тишь да благодать. Коллектив дружный. Пациенты тихие. Ни ропщут, ни стонут, не топчут. Поперед друг дружки не лезут. Работать с такими – одно удовольствие. Да и работы той – кот наплакал. Обслужишь одного, и сиди, полдня чаи гоняй.

Упустить такую возможность Карповна не имела права. Мало того, что работа в хирургии была не из легких, так еще и отношения с персоналом оставляли желать лучшего. Повысить голос и оскорбить мог любой, начиная от главврача и заканчивая медсестрой. Но хуже всего складывались отношения с сестрой-хозяйкой, которая, выслуживаясь перед начальством, поедом ела всех, кто был ниже рангом. «Эй, ты!», «Эй, подай!», «Эй, принеси» – будто санитарки все сплошь безымянные.

– Я бы с радостью осталась да боюсь, не отпустят, – горько вздохнула Карповна.

– Все тяготы по переговорам беру на себя! – Модест Акимыч расхохотался приятным, густым басом.

Прощаясь, он помог санитарке набросить халат, заботливо расправил капюшон и галантно прикоснулся губами к ее шершавой мозолистой руке.

– Завтра в восемь ноль-ноль. Как штык! Не подведешь?

С этой самой минуты Павлина Карповна поклялась до последнего вздоха остаться верной этому замечательному человеку и делу, которое ей доверили.

Все оказалось так, как и было обещано, даже еще лучше. Коллектив оказался душевным, работа – посильной. В день привозили два, от силы три трупа, а в остальное время, Карповна распивала чаи с Верочкой. Учила уму-разуму Николашу, бранила непутевого Вовчика и вела душевные разговоры с самим Модестом Акимычем.

Меньше, чем через полгода, морг стал для нее настоящим домом, где царили чистота и образцовый порядок. Ей было позволено разводить цветы, выносить на помойку все, что казалось лишним, двигать и переставлять мебель. Исключением оставался лишь прозекторский стол, который Модест Акимыч, на все уговоры новой хозяйки, запретил перетаскивать к окну.

Павлина Карповна всякий раз радушно встречала «гостей». Даже если ее застали в конце рабочей смены, в дверях. Ни тени недовольства в глазах, ни вздохов, ни причитаний. Проводит, покажет местечко, куда уложить почившего. Доброе слово находилось и для живых, и для мертвых. К покойникам относилась трепетно, уважительно. Обмывала, одевала, причесывала, брила. Ее старания не оставались незамеченным, и родственники умерших, частенько благодарили рублем.

Она перестала одалживать до зарплаты. Дома появился новенький телевизор, утюг, модный пузатый чайник со свистком, а в шифоньере, закрученная в панталоны, копилась заначка на «черный день». Но чем больше она зарабатывала, тем чаще уходил в запои муж Василий. Когда же Карповна догадалась, что он бесстыдно пользуется ее тайником, скудные остатки переехали в рабочий шкафчик, который, несмотря на свою хлипкость и сломанный замок, оказался надежнее любого сейфа.

Лишившись возможности таскать припасы жены, Василий недолго горевал. Постепенно из дома исчезли и телевизор, и утюг, и чайник с прозрачным пузом. А Карповна с тех пор все чаще стала задерживаться на работе, ссылаясь на сверхурочные и экстренные вызовы по выходным дням.

Свой десятилетний юбилей работы в морге она решила отметить с размахом. И накануне празднества, все складывалось как нельзя лучше. Зарплату выдали вовремя, да не голый оклад, а с премиальными. Пакеты с продуктами удалось пронести домой в обход таможенного досмотра, в лице набравшегося до чертей, Василия. Да и сам Василий, отчего-то в этот вечер был на редкость вялым. Скоро исчерпав словарный запас и отложив кулачные бои на другой раз, с залихватским храпом рухнул на порожке между кухонькой и гостиной.

Убив полночи на приготовление угощений, Карповна с нескрываемой гордостью любовалась полученным результатом: зразы, свиные отбивные, куриные рулеты с грибами, оливье, и черничный пирог, испеченный по бабушкиному рецепту.

Она представила удивленные лица коллег, когда они увидят это великолепие, и картинки, как живые замелькали перед глазами: капризная Верочка выискивает среди груды отбивных кусочек поменьше; великан Николаша строит на тарелке пирамиду из мяса и пирога; вечно голодный Вовчик, наплевав на приличия, руками выхватывает из общих тарелок куски пожирнее. И лишь вежливый, до аристократичности, Модест Акимыч, долго и искренне восхищается каждым, выставленным на стол, блюдом.

Это была ее семья. Настоящая, любящая. Нечета той, которую она создала с Василием.

Ночная эйфория сменилась утренней горечью. Холодильник зиял пустотой. Лишь крошки, да россыпь черники на столе, указывали на то, что завтрак у Василия задался на славу. Карповна не могла взять в толк, как умудрилась проспать уход мужа. За тридцать лет совместной жизни – впервые! Сердце болезненно сжалось от обиды. Хотелось кричать, но в горле застрял горячий, пульсирующий ком.