Дело чести. Проза и эссе

Эти мысли поколебали самые основы его судейских убеждений.

Тот, кто напал на него, формально был всего лишь вором, не доведшим дело до конца. Но если оценить реальный вред, причинённый семье… Жена, заболевшая от потрясения, могла бы и умереть – и тогда, независимо от юридических тонкостей, грабитель стал бы её убийцей. А душевная травма, нанесённая троим детям, – разве можно измерить её деньгами? Да и его собственные переживания, хоть и нематериальные, были не менее разрушительны.

Впервые в жизни судья Вакасуги на собственной шкуре ощутил последствия преступления.

Это перевернуло всё его мировоззрение. Наутро после происшествия он впервые в жизни почувствовал жгучую ненависть к преступникам вообще.

Правда, его смущало, что эта перемена вызвана сугубо личными мотивами. Но изменились не только его чувства – трансформировалось и мышление, подкрепляя новые эмоции.

В понедельник утром, как и планировалось, был оглашён приговор гимназисту. Родные, уверенные, что даже если не оправдают, то уж точно дадут условный срок, слушали со спокойной надеждой.

Но в этот день судья Вакасуги выглядел бледным, и голос его звучал не так уверенно, как обычно.

«Приговорить подсудимого к одному году тюремного заключения», – произнёс он и замолчал.

Зал замер в ожидании обещанной отсрочки, но её не последовало.

На лицах подсудимого и его близких отразилось глубокое разочарование.

Судья Вакасуги, словно не замечая этого, закончил зачитывать мотивировочную часть и, распахнув дверь, быстро вышел.

Маска

Внешне я казался полным и крепким, и окружающие считали меня человеком исключительно здоровым. Но я-то лучше всех знал, что все мои внутренние органы были куда слабее, чем у обычного человека.

Даже поднимаясь по небольшому склону, я начинал задыхаться. То же самое происходило и с лестницами. Когда я работал репортёром, мне часто приходилось взбегать по ступенькам огромных правительственных зданий, и, добираясь до нужного кабинета, я оказывался настолько запыхавшимся, что не мог сразу начать разговор.

С лёгкими тоже были проблемы. Когда я пытался сделать глубокий вдох, на определённом этапе грудь вдруг сжималась, и дальше вдохнуть становилось невозможно.

К слабым сердцу и лёгким в прошлом году добавились проблемы с желудком и кишечником. Ни один внутренний орган не работал как следует. И при этом внешне я выглядел вполне упитанным. Неискушённому взгляду я казался здоровяком. Хотя я прекрасно осознавал свою слабость, когда кто-то говорил: «Ты выглядишь таким крепким!» – в моей душе рождалась странная, обманчивая уверенность. Точно так же некрасивая женщина, окружённая комплиментами, начинает думать: «А может, я и вправду не так уж плоха?».

Я был слаб, но ложная уверенность в своём здоровье, основанная лишь на внешнем виде, хоть как-то поддерживала меня.

Однако в конце прошлого года, когда у меня случилось серьёзное расстройство желудка и я обратился к врачу, тот нанёс мне сокрушительный удар.

Врач, проверяя мой пульс, нахмурился:

– Странно, пульс почти не прощупывается. Такого быть не должно.

В его удивлении не было ничего удивительного. Мой пульс уже давно стал едва заметным. Если приложить палец к запястью и долго ждать, можно уловить лишь слабый намёк на биение.

Врач молча держал руку на моём запястье целую минуту, затем сказал с серьёзным видом:

– Пульс есть, но он невероятно слаб. Вам раньше говорили что-нибудь о состоянии сердца?

– Нет. Хотя я и не обследовался последние пару лет.

Врач молча приложил стетоскоп к моей груди. Мне стало не по себе, словно он пытался вынюхать скрытую там тайну моей жизни.

Он несколько раз переставлял стетоскоп, тщательно исследуя всю область вокруг сердца.

– Без обследования во время приступа тахикардии точный диагноз поставить сложно, но, похоже, у вас недостаточность сердечного клапана.

– Это болезнь? – спросил я.

– Да. Сердце повреждено, и восстановить его уже невозможно. Операции здесь не помогут.

– Это… смертельно? – Задал я вопрос с опаской.

– Нет. Раз вы до сих пор живы, значит, при бережном отношении всё будет в порядке. Однако ваше сердце несколько смещено вправо. Вам нельзя полнеть. Ожирение сердца может привести к мгновенной остановке.

Ни одно из слов врача не было утешительным. Я знал, что моё сердце не в порядке, но не подозревал, что всё настолько серьёзно.

– Вам нужно быть осторожным. Никакого бега – например, во время пожара. Недавно в Мотомати один мужчина умер от остановки сердца на мосту Суидо. Меня вызвали осмотреть его. У него было слабое сердце, а он пробежал почти километр. Вам тоже нельзя перенапрягаться – иначе можете умереть в любой момент. Никаких драк и волнений. Опасны и горячка, и инфекции. Если вы заболеете тифом или гриппом, и температура продержится на отметке 40 градусов несколько дней – вам конец.

Этот врач не стал смягчать диагноз. Хотелось, чтобы он хоть немного приукрасил правду, но его откровенность оставила во мне гнетущее чувство.

– Есть какие-то меры профилактики? – спросил я в последней надежде.

– Нет. Просто избегайте жирной пищи. Меньше мяса и жирной рыбы. Ешьте больше овощей.

«Вот тебе раз», – подумал я. Еда была для меня главным удовольствием, и такие ограничения казались смертным приговором.

С того дня я стал ощущать, что моя жизнь находится под постоянной угрозой. Особенно когда вскоре началась сильная эпидемия гриппа. По словам врача, грипп означал для меня верную смерть. К тому же в газетах то и дело появлялись заметки о том, что исход болезни во многом зависит от силы сердца.

Я панически боялся заразиться. Решил принять все возможные меры предосторожности. Пусть меня назовут трусом – смерть мне была не нужна.

Я почти перестал выходить из дома. Жена и служанка тоже старались не покидать дом без необходимости. Утром и вечером я полоскал горло перекисью водорода. Если приходилось выходить, я надевал маску с толстым слоем марли и тщательно полоскал горло перед выходом и по возвращении.

Я принял все меры. Но гостей было не избежать. Когда ко мне приходил кто-то, только что оправившийся от простуды, но всё ещё кашляющий, моё настроение портилось. Однажды друг, с которым я беседовал, внезапно почувствовал жар, и я проводил его домой. Через пару дней мне сообщили, что у него поднялась температура до сорока. Я несколько дней не мог прийти в себя.

Я следил за сводками смертности в газетах, радуясь снижению числа жертв и огорчаясь его росту. Когда цифра достигла 3337 – пика эпидемии – и начала медленно снижаться, я вздохнул с облегчением. Но продолжал быть настороже. Почти весь февраль я не выходил из дома. Друзья, да и жена, смеялись над моей трусостью. Я и сам подозревал у себя ипохондрию. Но страх перед гриппом был слишком реален.

С наступлением марта холода отступили, а с ними и угроза гриппа. Почти все перестали носить маски. Но я не снимал свою.

– Бояться болезни и избегать заражения – не трусость, а признак цивилизованного человека. Глупо рисковать здоровьем, чтобы доказать свою храбрость. Пусть все уже сняли маски – я ношу свою не из страха, а потому, что я человек современный.

Так я оправдывался перед друзьями. И отчасти верил в это сам.

Я продолжал носить маску до конца марта. В газетах писали, что эпидемия гриппа покинула города и переместилась в глухие горные районы. Но я всё ещё не расставался с маской. Почти никто её уже не носил. Лишь изредка на трамвайных остановках мне попадался человек с куском чёрной ткани на лице. Это придавало мне уверенности. Казалось, мы с ним – товарищи, единомышленники. Каждая такая встреча избавляла меня от неловкости за свою «особенность». Я даже начал гордиться: я – настоящий гигиенист, цивилизованный человек, ценящий свою жизнь превыше всего.

Наступили апрель и май. Даже я, наконец, снял маску. Но как раз в конце апреля – начале мая в некоторых газетах появились сообщения о новой вспышке гриппа. Меня это разозлило. Неужели даже в апреле и мае нельзя избавиться от этой угрозы?

Однако я уже не хотел снова надевать маску. Днём светило по-летнему тёплое солнце. Никаких оправданий для ношения маски не оставалось. Хотя газетные статьи тревожили меня, погода придавала смелости.