1932: Дело Кирстена

Сергей Филимонов

1932: Дело Кирстена

Глава 1

2 октября 1932 г.

19:40

Осень 1932 года разлилась по Ластхоупу густыми мазками золота и багрянца, словно природа сама решила написать последний, ослепительный аккорд перед долгим зимним молчанием.

Особняк Кирстенов, величественный и немного грустный в своем осеннем убранстве, возвышался среди вековых дубов, чьи ветви, отягощенные медью и пурпуром, шептались с ветром о давно минувших днях. Белые колонны парадного входа, выхваченные косыми лучами заката, казались еще белее на фоне темнеющей листвы, а ухоженный газон, усыпанный опавшими листьями, напоминал старинный гобелен, тронутый временем. На крыльце, будто брошенные впопыхах, валялись детские игрушки – потертый мяч и деревянный паровозик, застывший на полпути к несостоявшемуся путешествию.

В гостиной, где царил теплый полумрак, нарушаемый лишь неровным светом камина, воздух был густ от аромата яблоневых дров – сладковатого, с едва уловимыми нотами дыма. Пламя лениво лизало почерневшие поленья, отбрасывая на стены трепетные тени, которые извивались, как тени недавно ушедших гостей.

Алан Кирстен стоял у камина, неподвижный, как одна из мраморных статуй, украшавших холл его дома. В его руках догорала очередная страница «Ластхоуп Дейли» – языки пламени жадно поедали строки, превращая их в пепел, легкий и бесполезный. В сводках писали о его последней речи в Конгрессе, о язвительных репликах оппонентов, о шепотах за спиной, полных намеков и недомолвок. Они обвиняли его в безрассудном увлечении к идеям новой социалистической партии, зарождавшейся в далекой европейской стране.

«…Времена третьей империи вот-вот настанут… Кто хочет жить, тот должен бороться, а тот, кто слаб, тот не заслуживает право на жизнь…».

Именно это он слушал от своего идеологического наставника и именно это он хотел донести до не понимающих истины в политике. Но сейчас эти слова казались пустыми, как этот проклятый бокал с виски в его руке, в котором не осталось ни капли утешения.

– Ты сегодня особенно мрачен, – голос жены прозвучал из темноты. Она сидела в углу дивана, ее бледное лицо плавало в полумраке, как луна в грязной луже.

– Просто устал от этих кровососов, – он кивнул на груду писем на рояле. Последнее пришло сегодня утром – конверт без марки, внутри вырезанные из газет слова: «Ваш мальчик такой улыбчивый. Скоро узнаете цену этой улыбке».

Бетти нервно провела рукой по горлу, где висел жемчужный кулон – подарок на годовщину.

– Может пора уже сообщить полиции?

– Чтобы они снова топтались тут своими грязными ботинками? – Алан резко повернулся, и тень от его плеча легла на стену. – Это просто запугивание. После моих выступлений и совершенно неверных их интерпретаций…

Где-то наверху раздался смех няни. Их сыну Кевину явно не хотелось засыпать.

***

20:24

Абигейл, двадцатиоднолетняя няня, поправила кружевной полог над кроваткой, шелковистая ткань скользнула между пальцев.

– Спи, Кевин, – прошептала она, ловя липкие пальчики, потянувшиеся к её лицу. Малыш залился смехом, выставляя две жемчужные нижние зубины.

Она улыбнулась в ответ, попутно проверяя замки на окнах. С тех пор, как начали приходить эти письма, мистер Кирстен просил перепроверять все двери и окна.

За окном резко зашуршали листья. Абигейл вздрогнула, невольно прижав к груди плюшевого медвежонка, валявшегося рядом.

– Просто ветер, солнышко, – сказала она, выключая свет. Её пальцы медленно поглаживали мягкие волосы мальчика, пахнущие детским шампунем и теплым молоком.

Когда его дыхание стало ровным, она вышла, оставив дверь приоткрытой. На всякий случай.

***

01:17

Туман выполз из леса, медленный и тягучий, как опийный дым из трубки завзятого курильщика. Он стелился по земле, обволакивая кирпичные стены особняка, словно пытаясь утащить их в свою сырую пустоту. Точно живой, он заглядывал в щели, лизал оконные стекла мокрым языком, оставляя на них мутные следы.

У старого дуба с обломанной веткой стояла тень человека. Его фигура, закутанная в темное пальто, казалась частью ночи – недвижимой и беззвучной. В слабом свете луны блестели его кожаные перчатки, сжимавшие самодельную лестницу – две грубые доски, перевязанные веревками, скрученными в узлы, которые вот-вот могли развязаться.

Он ждал.

Ждал, пока дом окончательно не погрузится в сон.

Ждал, пока тьма не станет полной.

***

01:43

Бетти проснулась от странного звука – будто кто-то уронил монету на мраморный пол. Она потянулась к ночнику, но тут же опустила руку. «Воображаешь», – прошептала себе.

***

06:15

Абигейл вошла в детскую, осторожно неся чашку теплого молока, в котором еще дрожали последние круги нерастворенного меда.

– Вставай, соня… – начала она, но голос ее разбился о гнетущую тишину, словно капля, упавшая на раскаленную плиту. Пустота. Кроватка, еще хранящая тепло маленького тела, стояла безмолвно. Одеяло было небрежно скомкано у края, будто ребенок выскользнул из него в спешке. На подоконнике – грязный след, четкий, как штамп, отпечаток подошвы. Ледяная волна прокатилась по ее спине.

– Мистер Кирстен! – ее крик разорвал утреннюю тишину, резкий, пронзительный, полный невысказанного ужаса.

Где-то внизу упал поднос. Зазвенела разбитая посуда, но это уже не имело значения. Потому что самое страшное уже случилось.

***

06:32

Алан стоял на коленях перед кроваткой, будто застывший в немой молитве. Его пальцы, побелевшие от напряжения, впились в деревянные прутья, как узник в решетку своей камеры – отчаянно, безнадежно.

Вдруг резкий телефонный звонок пронзил тишину, словно выстрел. Алан поднял трубку, его ладонь была мокрой от холодного пота.

– Слушаю.

Тишина. Только тяжелое, хриплое дыхание на другом конце провода – будто кто-то дышал прямо ему в ухо, медленно, намеренно. Щелчок. Гудки. И тут он заметил то, что почему-то не увидел ранее. Почувствовав руку Бетти и проследив за направлением ее немого взгляда, он наклонился, дрожащими руками поднял смятую записку и прочел: «100 000 долларов. Ждите инструкций». Последняя же фраза заставила его кровь окончательно превратиться в лед: «Не звонить копам! Будете искать его в реке». В углу комнаты скрипнула половица, будто кто-то невидимый все еще наблюдал.

***

На кухне, будто вздыхая под тяжестью непрожитого утра, зашипел чайник. Где-то вдали заливалась собака – беспричинно, отчаянно, словно чуяла беду. Мир не сбился с ритма. Ветер гнал по улицам мусор и чужие тайны, листья шелестели, разнося сплетни. Всё шло своим чередом. Но в особняке Кирстенов теперь зияла пустота.

Глава 2

3 октября 1932 г.

08:15

Солнце в этот день решило не подниматься в Ластхоупе, будто стыдилось освещать следы ночного кошмара. Все началось с мелких капель, которые с каждой минутой начали учащаться до тех пор, пока не зарядил густой, безнадежный ливень, занавесом отрезавший особняк Кирстенов от остального мира. Вода скользила по фасаду, который теперь не походил на самого себя – все окна были распахнуты настежь, двери болтались на скрипучих петлях, а из разбитого витража сыпались на землю кровавые осколки стекла.

На подъездной аллее толпились полицейские машины. Их мигалки разрывали утро алыми вспышками, лишь подчеркивая беспомощность закона перед случившимся.

Капитан Томпсон – человек с бледным вытянутым лицом, острым подбородком и пепельными волосами, ухоженными с математической точностью, где пряди никогда не выбивались из безупречного пробора, старался изобразить искусную решительность и заинтересованность в деле.

– Мистер Кирстен! Мы проверим каждую…

– Прошу, хватит!

Алан не повышал голоса, но в этих двух словах звучала такая ледяная ярость, что даже видавший виды капитан отпрянул, наступив на осколок разбитой вазы.

– Вы уже облажались. Ваши идиоты в униформе топчут возможные следы, журналисты, как стервятники, уже разносят по городу подробности, а этот ублюдок… – его кулаки сжались так, что суставы побелели и хрустнули, – он сейчас где-то пьет шампанское и смеется над нами.

В углу гостиной, затерянная среди чужих теней и приглушенных голосов, сидела Бетти. Ее хрупкая фигура казалась еще меньше под грубым пиджаком, который кто-то из полицейских – вероятно, движимый смутной жалостью – набросил ей на плечи. Ее глаза, широко раскрытые и сухие, словно выжженная пустыня, не отражали ничего, кроме пустоты. Шок еще не отпустил ее, не дал прорваться слезам – они застыли где-то глубоко внутри, превратившись в ледяной ком. Она не плакала, не дрожала, лишь безучастно смотрела перед собой, сквозь няню Абигейл, сквозь стены, сквозь саму реальность, будто надеясь, что если замереть достаточно долго, то кошмар рассыплется, как дурной сон.

Абигейл, обычно бойкая и говорливая, теперь стояла перед ней, беспомощно сжимая в руках белый передник. Ее губы шевелились, пытаясь подобрать слова утешения, но все они казались плоскими и ненужными.

***

11:47

В столовой, где еще вчера звенел детский смех и танцевали солнечные зайчики, теперь царила морговая тишина. На широком столе в гостиной, аккуратно разложенные как хирургические инструменты, лежали немые свидетели ночного происшествия:

1. Самодельная лестница – две жалкие, хлипкие сосновые доски, перевязанные грубыми веревками из хозяйственного магазина. Судя по неровностям на краях, дерево было стругано наспех.

2. Клочок серой ткани, грубой, как наждак, которая, скорее всего, является униформой какой-то специализированной одежды на предприятии.

За окном внезапно вспыхнула фотовспышка – репортеры, как голодные псы, уже окружили особняк. Их тени метались за дождевыми струями, а вспышки камер освещали лужи, превращая их на мгновение в ртутные зеркала.

***

14:00

Полицейский участок

Дождь бил в закопченные окна участка, превращая стекла в слепые, мутные глаза. Капитан Томпсон стоял перед зеркалом в подсобке, поправляя галстук и стараясь сымитировать уверенный, волевой взгляд. Стройный как шпага, начищенные до блеска штиблеты, безупречно гладкие ногти, подпиленные до самого основания. Его мундир сидел безукоризненно, будто не выданный штатом, а сшитый индивидуальным портным, подчеркивал узкие плечи и неестественно тонкую талию.

– Шеф, они готовы, – лейтенант Коул постучал костяшками в дверь, держа в руках листок с заранее заготовленными фразами. Бумага была уже мятой – капитан перечитывал ее десятки раз, будто надеялся, что между строк волшебным образом появится ответ.

Томпсон выхватил речь и после недолгого промедления швырнул ее в угол. Еще раз улыбнувшись себе, обнажив белоснежную улыбку под подстриженными ровной линией усами, несколько раз затянувшись сигарой, он произнес:

– Пора.

***

14:02

Зал пресс-конференций

Вспышки фотокамер резали воздух. Томпсон вышел под этот стробоскопный ад, широко улыбаясь, будто выходил на сцену, а не на допрос.

– Дорогие друзья! – его голос звенел, как шоуменский микрофон. – Полиция Ластхоупа уже на шаг от разгадки! Мы действуем стремительно, профессионально, и я лично руковожу этим расследованием!

– Какими результатами можете похвастаться? – рыжий репортер из «Дейли Стар» вскинул диктофон, как оружие. – Или это просто красивые слова?

Томпсон замер на секунду, почувствовав, как под воротником скатывается капля пота. В углу зала, в тени, стоял Алан. Его молчание было громче любых слов – глаза, красные от бессонницы, сверлили капитана насквозь.

– Друзья, друзья! – Томпсон раскинул руки, будто собирался обнять весь зал. – Мы прорабатываем все версии! И да, включая политический мотив! Это сложное дело, но я уверен – прорыв уже близок!

– Значит, это месть?

– Почему не защитили семью Кирстен?

– Где ребенок?!

Зал взорвался. Вопросы сыпались, как град. Томпсон улыбался, будто это аплодисменты.

– Спокойствие, граждане! – он поднял руку, словно давал благословение. – Мы сделаем все возможное и невозможное! А теперь, к сожалению, мне нужно вернуться к работе – ваши дети в надежных руках! А юный Кевин скоро снова сможет обнять своих родителей!

Он развернулся и вышел под вспышки камер, оставив за спиной гул недоверия. Алан так и не шевельнулся. Только продолжал смотреть куда-то вдаль.

***

14:30

Кабинет капитана

Дверь захлопнулась с таким грохотом, что со стены слетел портрет мэра.

– Вы только что дали ему карт-бланш! – Алан впился пальцами в край стола, оставляя на полированном дереве белые полосы. – Теперь он знает, что вы копаете в его сторону!

– А что я должен был сказать? – Томпсон развел руками. В его жесте была вся беспомощность закона перед чьей-то изощренной жестокостью. – Они уже знали про письма!

– Значит, врать. Говорить о маньяке, о похитителе детей, о чем угодно!

За окном взвыла сирена – еще один патруль мчался к особняку. Наверное, нашли «след».

– Вы вообще понимаете, с чем столкнулись? – Алан приблизился вплотную. Его дыхание пахло кофе и адреналином.

– Не переживайте, я понимаю, маленький ребенок. Поверьте моему многолетнему опыту, мы все сделаем оперативно и качественно, – Томпсон утешительно похлопал Алана по плечу.

– Пожалуй, я просто заплачу похитителю и заберу своего ребенка, никакие деньги не стоят…

– Не переживайте, мы делаем все возможное, Вам нужно отдохнуть, а мне работать, – с нажимом произнес Томпсон, взяв обеими руками Алана и направив его к выходу.

Глава 3

6 октября 1932 г.

23:10

Дождь. Он лил уже четвертые сутки, непрерывно, монотонно, как проклятие, превращая улицы Ластхоупа в расплывчивые потоки, уносящие последние надежды вместе с окурками и осенней листвой. Особняк Кирстенов, еще недавно сиявший той белизной колонн, теперь напоминал полевой госпиталь после отступления – повсюду валялись покореженные окурки с помадными следами Бетти, пустые бутылки из-под виски с размазанными этикетками, смятые телеграммы со словами соболезнования и предложениями помощи, которые никто не решался выбросить. В углу гостиной, на столе из красного дерева, где когда-то сервировали воскресные ужины, лежала забытая фуражка полицейского – ее желтый кант потемнел от пота и бессилия.

Алан стоял у окна, впиваясь взглядом в ночную мглу.

Четыре дня. Десять допросов. Ноль результатов. Полиция топталась на месте, перекладывая бумаги с печатями «Срочно», допрашивая садовника, который ничего не слышал, горничную, которая слишком много говорила, даже заикающегося почтальона – всех, кроме тех, кто действительно знал ответ.

– Они до сих пор не удосужились проверить собранные мной документы… – Алан прошипел сквозь стиснутые зубы, не отрываясь от окна. Его отражение в стекле казалось призраком – изможденным, с впалыми глазами, в которых горел холодный огонь ярости.

Бетти не ответила. Она сидела в кресле у мертвого камина, укутавшись в кашемировый плед, который уже потерял ее запах, и неотрывно смотрела на фотографию Кевина в серебряной рамке – тот самый снимок, где он смеется, обнимая плюшевого медвежонка. Ее молчание было громче любых криков. Страшнее любой исповеди.

Телефонный звонок разорвал тишину за полночь, его трель прозвучала как сигнал тревоги в мертвом доме. Алан впился пальцами в трубку, словно это было горло невидимого врага.

– Надоело ждать, Кирстен? – голос скрипел, как несмазанный механизм, пропущенный через синтезатор.

Тишина между ними натянулась, как струна перед разрывом.

– Назовите время и место, где я смогу передать деньги, – Алан выдавил слова сквозь зубы, чувствуя, как каждая буква режет ему горло.

На другом конце провода раздался смех – сухой, безрадостный, как скрип ржавых качелей на пустой детской площадке.

Алан закрыл глаза и медленно опустил трубку. За окном, в кромешной тьме, мерцал одинокий фонарь – полицейский пост у ворот. Они все еще «охраняли» дом.

***

8 октября 1932 г.

Полночь

Гавань

Все было как во сне.

Туман висел над водой, как грязная марля, пропитанная запахом гниющей рыбы и мазута. Он цеплялся за ржавые корпуса барж, за облупленные борта старого грузового судёнышка, которое уже лет двадцать не видело открытого моря. Вода в гавани была чёрной и вязкой, словно отработанное машинное масло. Время от времени в ней вспыхивали масляные радуги, подёрнутые гнилью, и тут же гасли, будто стыдясь собственного безобразия. Алан стоял у подножия портового крана, его пальцы судорожно сжимали ручку кожаного чемодана. Внутри лежали пачки банкнот – не новые, не хрустящие, а потрёпанные, перевязанные резинками, пахнущие потом и страхом. «Деньги грешников», – подумал он. Пальцы его болели, практически весь день был потрачен для того, чтобы переписать номера каждой банкноты.