Вся история Петербурга: от потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров

Заметным архитектором в некотором роде стоило бы считать и француза Жан-Батиста Леблона. Хоть он и не построил на родине ничего выдающегося, зато был учеником Андре Ленотра, разбившего сады Версаля. Леблон тоже прожил в Петербурге сравнительно недолго. Считается, что он не выдержал грубого обращения со стороны царя и его ближайшего соратника Александра Меншикова; однако непосредственной причиной его смерти через несколько лет после приезда в Россию тоже стало респираторное заболевание.

Условия жизни в Петербурге в то время сделали недостаток своенравия и умение приспосабливаться, в том числе и к погоде, конкурентными преимуществами. Именно они обеспечили швейцарцу Трезини славу первостроителя города на Неве.

К тому же нет никаких сомнений в исключительных организаторских способностях Трезини. Со временем ему доверяли все больше и больше объектов. В 1716 году он был ответственным за пять строек, в 1724-м – уже за 16. Конечно, Трезини не смог бы лично осуществлять контроль за всеми работами, и у него было довольно много помощников разной квалификации. Некоторым образом это напоминало деятельность архитектурного бюро в наши дни, только компания была не частная: все работники и руководитель находились на довольствии государства.

Надежность швейцарца расположила к нему Петра. В конце концов царь подарил архитектору собственную лодку для того, чтобы переправляться между берегами Невы.

Из множества построек Трезини сохранилась небольшая часть, и именно она сегодня представляет наиболее узнаваемый образ раннего Петербурга: Петропавловская крепость с собором и Петровскими воротами, Летний дворец Петра I в Летнем саду, здание Двенадцати коллегий.

Есть, правда, еще что-то, в чем влияние Доменико Трезини на современный облик Санкт-Петербурга проявилось куда сильнее, чем в зданиях. Довольно быстро стало очевидно, что управлять застройкой целого города точечными указами невозможно, и даже трепет подданных перед царем не менял дела в корне. Люди строили дома так, как привыкли раньше. Сложность заключалась не только в упрямстве и силе старинных привычек, но и в том, что со слов довольно сложно полноценно представить себе образ – что именно, как и где нужно построить.

Начиная с определенного момента распоряжения Петра об освоении какой-то территории сопровождались чертежом Доменико Трезини, где была намечена по меньшей мере трассировка улиц. В конце 1715 года подобный план был подготовлен для Васильевского острова. Существует предположение, что Трезини делал чертежи для Выборгской стороны, Коломны, Кронштадта и еще некоторых частей города. Словом, все те огромные пространства, которые в воображении Петра одно за одним становились частью будущей грандиозной столицы, вполне возможно, были поделены Трезини на одинаковые прямоугольные кварталы. Мы не можем судить об этом наверняка, потому что ни один оригинальный чертеж Трезини не сохранился. Довольно хорошо известно, что они могли бы из себя представлять, потому что в 1721 году Петр ненадолго перенес центр на Васильевский остров, и эта местность привлекла к себе внимание в том числе и картографов.

Сетка прямоугольных кварталов, предлагавшаяся Трезини, была по тем временам неправдоподобно крупной: длина проезда между проспектами составляла полкилометра. В общем-то, архитектор пользовался самым старым и самым надежным способом обустраивать пространство городов. На прямоугольные кварталы были поделены древние города Междуречья и Индии, колонии Александра Македонского и Древнего Рима, первые китайские миллионники. Популярность такой системы объяснялась ее простотой и эффективностью. Она универсальна, позволяет легко контролировать застройку (и вообще все, что происходит на территории), упрощает прокладку водопровода и стоков, создает ощущение порядка. Кроме того, деление на кварталы допускает довольно большую гибкость: их наполнение может со временем довольно серьезно меняться, не нарушая общей системы. Тем более это верно по отношению к петербургским кварталам, которые были, как мы уже сказали, необычно большими. Там, где в XVIII веке пропалывали огороды, к концу XIX века могли появиться жилые флигели. Во второй половине XX века некоторые из них снесли, чтобы разбить на их месте скверы и детские площадки.

Доменико Трезини – вероятно, стараясь найти не слишком громоздкое решение задачи, – заложил одну из самых важных основ Петербурга. С одной стороны – длинные монотонные коридоры улиц, иногда непрерывные на протяжении нескольких сотен метров. С другой – довольно насыщенная жизнь внутри дворов, каждый из которых, по крайней мере потенциально, может составлять отдельный, ни на что не похожий микромир. В начале XX века в некоторые петербургские дворы могли встроить, скажем, целый концертный зал. Сейчас внутри центральных дворов города находят себе место рестораны, художественные центры, пешеходные променады.

Однообразие кварталов на Васильевском острове Трезини нарушил только дважды. На стрелке острова он наметил будущую его центральную площадь, выходящую к Неве. Потом архитектор изящно разрешил ситуацию с набережной с южной стороны, которая имела не вполне ровные очертания. Вместо того чтобы пытаться изменить рельеф или, наоборот, вписать сетку кварталов в форму острова, он дал кварталам как бы спонтанно обрываться там, где начиналась вода. Каждое здание на набережной чуть выступает за другое, так что вместе они складываются в довольно живую, ритмичную картину.

Стоит упомянуть, что, согласно изначальному плану, по линиям и проспектам Васильевского острова должны были быть прорыты каналы, однако затея никогда не была полностью осуществлена.

Несмотря на множество последующих перестроек, планировка Трезини практически полностью сохранилась на Васильевском острове. Что еще важнее, квартальная система планирования прижилась в Петербурге на очень долгие годы и оставалась основой для развития столицы по меньшей мере вплоть до революции 1917 года.

Такая почти неправдоподобная роль в становлении Петербурга никак не была отмечена чинами или благосостоянием. Доменико Трезини служил рядовым архитектором в Канцелярии от строений – учреждении, которое занималось планированием и организацией строительства города. Несмотря на то что вместо изначально оговоренных 200 рублей в год ему постепенно стали платить 1 000, швейцарец регулярно писал письма с просьбой увеличить ему жалование. По крайней мере в одном из них он сетовал, что ЖанБатист Леблон и итальянец Гаэтано Киавери получают большее довольствие, несмотря на меньшее количество выполняемых ими работ.

Первые годы Трезини жил там же, где и все иностранцы, – на левом берегу Невы, но в 1716 году переехал на Васильевский остров. У него был собственный двухэтажный деревянный дом на каменном фундаменте, как тогда говорили: «на 11 осей», то есть с 11 окнами на каждом уровне. Архитектор прекрасно изъяснялся по-русски и, судя по всему, вполне считал Петербург своим домом. Во всяком случае, получив от Екатерины I в подарок мызу, он впоследствии сетовал, что она не приносит ему ничего, кроме расходов на лучшее ее обустройство.

Доменико Трезини работал в Санкт-Петербурге еще больше восьми лет после смерти основателя города; продолжал это делать и после того, как двор уехал в старую столицу, и в результате дождался его возвращения. Он умер в феврале 1734 года через несколько месяцев после того, как был завершен его самый важный архитектурный проект – Петропавловский собор.

Северная Венеция и Новый Амстердам: почему Петербург не стал городом каналов

Хотя власть Петра над подданными и была мало чем ограничена, он не мог сделать свое детище на Неве во всем таким, каким хотел бы. Одна из главных навязчивых идей царя, несмотря на всю его неразумную настойчивость, провалилась: он представлял себе Санкт-Петербург полностью водным городом, где жители передвигались бы по рекам и каналам по меньшей мере так же привычно, как и по суше.

Вдохновением для Петра служили в первую очередь Амстердам и Венеция.

Амстердам совсем незадолго до приезда русского царя переживал период невиданного экономического и культурного подъема. В городе работал Рембрандт, ставший впоследствии одним из самых известных художников мира. Многочисленные корабли везли в порт саженцы цветов, специи, изысканные восточные ковры. Знаменитые каналы Амстердама не только служили для осушения земли, но и давали возможность перевозки товаров. Дом, выходящий фасадом к каналу, стоил из-за этого очень дорого. Именно потому здания в Амстердаме часто такие узкие, уходящие в глубь квартала. Подобный тип застройки позволял как можно большему количеству людей иметь напротив своего крыльца драгоценную по тем временам пристань.

Название «Северная Венеция» применительно к Петербургу тоже впервые прозвучало еще в петровское время. К тому моменту Венецианская республика пребывала уже в упадке, во всяком случае в том, что касалось ее политических и экономических предприятий, однако следы былого процветания были хорошо видны: крепкое кирпичное здание Арсенала, где строили корабли, и все та же вездесущая вода. Первыми жителями Венеции были беглецы, спасавшиеся на островах от племен северных варваров. Со временем умение передвигаться по воде помогло венецианцам не только выжить, но и сделать свое государство богатейшей республикой средневековой Европы. По суше в Венеции можно только ходить пешком, да и то не везде.

Судя по всему, Петр как-то естественно связал для себя эстетическую и практическую сторону дела. Точнее, он словно вообразил, что стоит воспроизвести образ города сплошь водного, как он станет таким же богатым и притягательным, как Венеция или Амстердам времен расцвета.

Петр пренебрегал рациональными соображениями. Он пытался скопировать результат, а не то, что к нему привело. И Венецианская республика в Средние века, и Нидерланды в XVII веке добились колоссальных успехов благодаря сравнительной политической свободе, прагматизму и, как сейчас говорят, коллективному действию.

Петр хоть и умел поощрять смелость и талант в отдельных случаях, все же основным методом внедрения своих замыслов выбрал насилие и расточительность. Он мечтал сделать из Петербурга процветающий порт, но поддерживал высокие ввозные пошлины. Мечтал модернизировать Россию, но предпочитал, чтобы даже редкие частные заводы работали на нужды государственной военной машины. Если в только-только строящейся столице будущая дорога должна была проходить там, где уже стояли дома, царь не задумываясь приказывал их снести. Подданные бросали уже начатые и подведенные под крышу постройки, потому что Петру приходило в голову, что лучше бы им было обосноваться в каком-то другом месте, и это притом что в городе был колоссальный дефицит строительных материалов. Всего производимого кирпича хватало лишь на несколько десятков двухэтажных построек в год, а с учетом постоянного возведения общественных зданий – и того меньше.

Отчасти для превращения Санкт-Петербурга в водный город и делать ничего не нужно было. Местность, которую он занимает, сейчас представляет собой несколько десятков островов, а в начале XVIII века их было еще больше.

Тем не менее география устья Невы вовсе не предполагала непременной необходимости все время передвигаться на лодках. Петр создавал ее искусственно. Собственно, ничем другим не могут быть объяснены две нерациональные попытки устроить центр города на правом берегу Невы – противоположном от дорог в Новгород, Москву и Нарву. Царь настаивал, чтобы в теплое время года, когда река не покрыта льдом, горожане передвигались с берега на берег в шлюпках, но и это еще не все. Те, у кого не было своей лодки, могли воспользоваться казенной. Однако в казенных шлюпках категорически запрещались весла. Таким жестоким методом Петр собирался приучить подданных плавать под парусами. Русские люди, за редким исключением, всегда жили прежде вдали от моря, под парусами ходить мало кто умел. Результатом царской прихоти стало не столько повальное овладение искусством кораблевождения, сколько множество погибших.

Когда Трезини планировал Васильевский остров, предполагалось, что он сплошь станет островом каналов, которые будут проходить между его линиями. Такое решение должно было бы способствовать и некоторой защите от наводнений, и эстетическому сближению Санкт-Петербурга со своими легендарными прототипами – Венецией и Амстердамом.

На практике же идея с каналами оказалась, во-первых, трудно реализуемой, а во-вторых, не вполне практичной. Француз ЖанБатист Леблон обвинял Трезини в том, будто он сделал неправильные расчеты и его каналы не только не служили для осушения местности, но и способствовали ее еще большему заболачиванию. Трудно сказать, насколько справедлив был такой выпад. В конце концов, Леблон предлагал Петру свой генеральный план застройки Санкт-Петербурга и получил от царя решительный отказ. Возможно, он был предвзят по отношению к коллеге.

Первый канал силами почти полутора тысяч солдат начали копать только в 1726 году. Дело оказалось настолько трудоемким и долгим, что в результате появились всего три канала: вдоль 1-й линии, между 4-й и 5-й линиями, между 8-й и 9-й.

Их забросали землей в 1767 году. Никакого толку от них не видели – только грязь и зловоние.

Провалилась не только затея с каналами, но и в целом идея устроить главную часть столицы на острове – так, чтобы до нее непременно нужно было добираться вплавь. Петр сам это признал. Незадолго до своей смерти он успел в последний раз перенести центр города, на этот раз – на левый берег Невы, где в основном люди и предпочитали селиться, если у них был выбор.

Петербургская Россия

Государственные реформы Петра I считаются поворотной точкой в жизни России, разделившей ее на «до» и «после». Между тем историки сходятся в том, что у Петра не было никакого единого плана преобразований. Как и строительство нового города, они происходили стихийно.

В первую очередь законы принимались исходя из военных нужд. Русская армия непрерывно сражалась: в Азовских походах в 1695–1696 годах, в Северной войне с 1700 по 1721 год, в русско-турецкой войне 1710–1713 годов и в Персидском походе в 1722–1723 годах.

В культурном и технологическом отношении Россия соотносилась с Европой, как сейчас Африка. Экономику того времени не назовешь развитой. С точки зрения царя, выжать необходимые ресурсы из огромного, не слишком упорядоченного государства можно было только грубым насилием. Петр I создал систему, которой позже подражал Иосиф Сталин. Фактически происходила мобилизация экономики по принципу «все для фронта, все для победы». Для сбора средств было придумано множество новых налогов, прямых и косвенных. До Петра некоторые сословия освобождались от податей в казну, он постарался сократить количество таких людей насколько возможно. Крепостное право ужесточилось, но и представители всех остальных сословий больше практически не имели личных свобод. Общий принцип был такой: если нужно переселить крестьян из Вологды или Архангельска для строительства Петербурга – переселяли. Надо было обеспечить рабочую силу для оборонной промышленности – навечно прикрепляли свободных прежде людей вместе с их семьями и потомством к заводу. Армия стала регулярной. Определенное количество людей из крестьян и горожан подлежали обязательному рекрутскому набору для пожизненной военной службы.

По разным достоверным сведениям, население России в период царствования Петра Великого уменьшилось примерно на треть. Но зато за державу не было обидно. Вот это и есть цена выхода к морю и Петербурга.

Масштабное переустройство системы государственного управления и социального уклада началось с 1700-х годов и продолжалось вплоть до смерти Петра.

Многочисленные московские приказы, которые часто дублировали полномочия друг друга, заменили на 12 коллегий с ясно обозначенными сферами ответственности. Эту систему Петр позаимствовал у своего главного внешнеполитического врага – Швеции. До Петра главой русской православной церкви был патриарх, человек сравнительно независимый и имеющий некоторый политический вес. Теперь вместо него появился Синод – орган, полностью подчиненный монарху. Обер-прокурором Синода стал Феофан Прокопович, человек, фактически исполнявший роль идеолога проводимой Петром политики. Церковь потеряла всякую независимость от государства. Вместо Боярской думы, состоявшей из потомственных аристократов, был организован Сенат. Он занимался разрешением судебных споров, следил за поступлением средств в казну и их расходованием, формально замещал царя в его отсутствие. Членов Сената царь назначал сам, никакой свободой действий они не обладали, а только выполняли царские распоряжения.

Вот как выглядело первое из них:

«Суд имеет нелицемерный, расходов напрасные отставить; денег как можно больше собрать; дворян собрать молодых; вексели исправить; а соли стараться отдать на откуп; торг персидский и китайский умножить; армян приласкать; учинить фискалов».

В тоталитарном обществе, которое строил Петр, не должно было быть никакой, даже потенциальной, возможности возникновения оппозиции.

Дворяне все без исключения стали обязаны нести службу: военную или гражданскую. Поместье с доходом могло по наследству переходить только старшему сыну, остальные должны были жить на государево жалование. Социальное положение теперь определялось не родовитостью, а Табелью о рангах – документом, описывавшим иерархию чиновников разных уровней по аналогии с военной иерархией. Аристократия лишилась всякой свободы и оказалась в почти таком же зависимом от государя положении, как и представители других сословий. В то же время возник социальный лифт: личными достижениями стало возможно, пусть и с огромным трудом, заработать дворянские почести.

Новая столица и новая государственная система создавались одновременно. Начинался петербургский период русской истории.

Петербург сознательно создавался как город «без корней», без боярского прошлого с его кланами, остаточным вольнолюбием, умением обмануть государство. Укрепление армии, флота и административного аппарата требовало не расслабленности и клановой защищенности, а сурового протестантского аскетизма, готовности заботиться об общественном благе больше, чем о личном. На место родового боярства пришли гвардейские офицеры и амбициозные чиновники. Харизматики стали вытеснять потомственных князей.

В новой столице в отличие от старой практически не было того, что сейчас принято называть городским средним классом. В центре города жили титулованная знать, сподвижники Петра, чиновники высокого ранга, гвардейские офицеры, иностранцы и лишь незначительное количество прислуги и мелких государственных служащих. Рабочие и ремесленники, крестьяне населяли слободы по окраинам, по сути – деревни. Извозчиков не было, передвигались люди по большей части на собственных каретах или пешком, так что никакой социальной пестроты на главных улицах столицы не наблюдалось.

Самые известные петровские нововведения касались уклада повседневной жизни. Он заставил людей неестественным для них образом не только строить дома, но и одеваться и проводить свободное время. Дворяне должны были брить бороды и носить европейский костюм. В новой столице появились ассамблеи.

Поначалу все это выглядело довольно комично. Декольте и сложные укладки дочерей знати на фоне отрубленных голов казнокрадов, развешанных на столбах по городу, производили на европейцев, вероятно, такое же впечатление, как сегодня на нас – сложные технические приспособления в руках представителей диких племен. Тем не менее в перспективе десятилетий такое поверхностное и как будто бы неразборчивое импортирование из Европы всего подряд, начиная от пушек и фрегатов и заканчивая скульптурой «Венера Таврическая» и манерой одеваться, в конце концов достигло своей цели. Попытка резкого перехода из третьего мира в первый часто бывает кровавой и внешне нескладной, но это не отрицает ее возможной эффективности.

На долгой дистанции Петр добился своего: в последующие десятилетия Россия стала играть заметную роль на европейской политической сцене, а русская культура стала неотъемлемой частью европейской. Произошедший прорыв можно описать только фразой, придуманной самим царем для медали за взятие во время боя в устье Невы 7 мая 1703 года двух шведских судов, шнявы «Астрильд» и бота «Гедан», и обладавшей почти державинской лаконичность: «Небывалое бывает».

Столица просвещения

Петра страшно интересовало, как все устроено: земной шар, человеческое тело, фрегат. Он понимал, что эти знания пригодятся для создаваемой им империи, а без них Россия останется далекой периферией. Важно было не только побеждать Швецию в бою, но и перенимать ее опыт.

Идея импорта просвещения появилась еще при Алексее Михайловиче и закрепилась в годы регентства Софьи. Она и ее фаворит Василий Голицын открыли Славяно-греко-латинскую академию, преподавателей для которой приглашали из Греции, Речи Посполитой и Киево-Могилянской академии.

Петр решал проблему дефицита профессионалов за счет Европы, и в первую очередь – ее протестантского севера. Подобно тому как Сталин во время Первой пятилетки вербовал в США и Германии инженеров, а Ельцин в эпоху «великих реформ» – экономистов, Петр искал военных, инженеров, архитекторов. Чаще всего «приглашенные звезды» приезжали со своими помощниками. Контракты формально обязывали иностранцев иметь учеников, но на практике времени для систематической подготовки местных кадров им не хватало.

Другим очевидным выходом стало обучение молодых людей за границей. Уже в самом начале 1700-х годов 150 молодых дворян были отосланы в Голландию для освоения корабельного дела.

В 1716 году на обучение в Голландию и Италию впервые отправились люди творческих профессий, среди них – архитекторы Петр Еропкин и Иван Коробов, художники Андрей Матвеев и братья Иван и Роман Никитины.

Никаких систематических усилий по организации образовательной системы внутри России Петр не предпринимал. Он действовал тактически, по необходимости. Нужны стали грамотные люди для работы на уральских заводах – открыл там несколько школ. Возник дефицит кадров для военно-морского флота – организовал школу навигации в Москве.

Другим важным мотивом царя было следование западной моде. Именно оно послужило стимулом, например, к тому, чтобы царь начал свозить из Европы скульптуры для украшения Летнего сада, как подлинно античные (среди них – знаменитая «Венера Таврическая»), так и заказанные у видных мастеров специально для Петербурга. Видя, что в Европе набирают популярность так называемые кабинеты редкостей, где экспонируются разнообразные «древние, редкие и курьезные вещи», он и сам начал собирать коллекцию анатомических аномалий, которая со временем легла в основу коллекции первого русского музея – Кунсткамеры. Война войной, а на престиж деньги всегда найдутся. (Илл. 6)

После того как Россия победила Швецию и окончательно утвердилась на берегах Балтики, только что созданной империи просто необходим был, как сейчас бы сказали, международный пиар.

28 января 1724 года Петр I подписал указ об учреждении Академии наук и художеств. Из Европы были приглашены несколько заметных или очень перспективных ученых, среди них – математики Николай и Даниил Бернулли, астроном Жозеф-Никола Делиль. В некотором роде император попытался заместить одним учреждением сразу всю сложную систему просвещения. Это был и научный институт, и университет, и библиотека, и музей. Первые годы у Академии даже не было собственного помещения – открытие произошло в доме, незадолго до этого конфискованном у опального дипломата Петра Шафирова, на нынешней Петроградской стороне.

Через некоторое время институция переехала на Васильевский остров, но не в здание Кунсткамеры, которое только строилось, а во дворец Прасковьи Федоровны, вдовы брата Петра I Ивана.

Нет никаких свидетельств того, что император планировал Академию наук как стратегический проект.

Тем не менее процесс, который он запустил, оказался основательным и долгосрочным. Даниил Бернулли рекомендовал пригласить в Академию Леонарда Эйлера. Присутствие двух великих математиков сделало Петербург заметным на культурной карте мира. Молодые люди из России, получившие хорошее образование, сами становились известными учеными, писателями, градостроителями, художниками. Овладев систематическими знаниями об устройстве мира, многие их них стали замечать поверхностность петровских преобразований, понимать, что, для того чтобы стать частью Европы, России нужны глубокие политические и социальные перемены в сторону большей гуманности и большей свободы.

Словами автора перестройки 1980-х годов Михаила Сергеевича Горбачева можно было бы сказать, что процесс пошел.

Даже будущие противники петровских реформ некоторым образом сформулировали свои взгляды благодаря им: они умели читать если не на латыни, то по-французски, видели Париж и Амстердам, были хорошо знакомы с западной политической мыслью и философией.