Молчание степей

Лукас Аппероль

Молчание степей

«Аннотация»

Молчат степи и не расскажут они о последних днях героев, а если у будут отдельные из них, то не каждый из тех постарается вспомнить и описать то, что рядом с ним было. По обыкновению тот же бывалый ответит, дескать, «зачем о том надо рассказывать, ведь никому это неинтересно и все равно ничего не изменится». И, возможно даже такое мнение где-нибудь станет и уместно, но, во всяком случае его не придерживается Лукас Аппероль, который изложил в своем скромном сборнике очерков малое наследие, которому он попросту захотел подарить другую – вечную жизнь. И то, что изложено, и то, что отдано имеют еще одно важное значение – все описанное извлечено и подано на читателя от части для того, чтобы путь былых не стал безызвестным, и чтобы все ранее начатое имело значение хотя бы и в содержании данного сборника дневниковых записок под названием «Молчание степей».

Предисловие

И вновь у меня появилось несколько околофронтовых и близких к ним очерков для моего малого и большого читателя. Тем, кто уже хоть немного знаком с моим повествованием, может показаться, что теперешние эпизоды станут продолжением сборника очерков «Мы были людьми», однако это далеко не так. Хочу также упредить недружелюбные отзывы тех, кто может предположить, что я «написал еще что-то, лишь бы то было». Для них хочу сказать, что все намного проще: «Молчание степей» – это сборник путевых записок, состоящий из отдельных моментов и рассуждений, часть из которых залежалась и оставалась нетронутой.

После к ней добавились еще и отдельные эпизоды, которые сформировались из событий, произошедших несколько позже. Получилось так, что рассуждения, находящиеся в "подвешенном" состоянии, соединились в очерках с последующими событиями. И те, и другие не являются полновесными по такой силе содержания, на которую могут возлагаться большие надежды. Они ни на что не претендуют, потому что это всего лишь свободное повествование, которое нужно было оформить в отдельный переплет.

Ко всему тому еще стоит добавить, что данный сборник очерков совсем не большой по объему. И да, начиная с приветственного слова, я, как и ранее, повторюсь: всё то изложенное, о чём я пишу, действительно было, хотят того некоторые или нет. Это просто данность, которая либо осуждается, либо принимается и, может, даже переосмысливается.

Я же – обычный участник, где-то рядом, а где-то уже и совсем далеко. Я не претендую на какую-то истину, как и не отождествляю себя с носителем особых идей. Я просто повествователь на уровне своего видения, не больше и не меньше. Выводов и больших посылов не извлекаю, просто оставляю то, что не нашло себе отдельного места, ну а вам только лишь хочу пожелать приятного чтения и сказать спасибо за то, что находитесь рядом!

«От немых к живущим» (Случайные сновидения)

Случилось это в январе двадцать третьего года, мы тогда должны были идти колонной на штурм одного поселка. Местность была давно разбита, в течение двух месяцев её рвали то с одной, то с другой стороны. Целых домов в населенном пункте уже практически не осталось. Кругом разруха, среди которой теснились взбудораженные взрывами улицы с воронками, а где-то между ними торчали хвостовики от неразорвавшихся ракет. Поселеок этот одно из страшных мест, где каждый закоулок, каждая ложбинка или поваленное дерево несут в себе отдельную историю, и практически в каждой из них обрывалась чья-то человеческая жизнь.

Надо сказать, что в этом поселке я уже был ровно месяц назад. Когда мы только в него заходили, то нам удалось поучаствовать в штурме его малой школы.. Схватка тогда была страшная, но трехэтажное здание советской постройки мы взяли, а после его еще обороняли около недели.

И вроде бы не такой большой поселок, но каждая его улица доставалась с большим трудом. Во многом даже давили на нас не какие-то вражеские стычки, а частые удары артиллерии и миномётов, поэтому продвижение наше было медленным. Однако в этот раз у командования созрело понимание, что осталось взять всего несколько последних домов. На закрепляющий или вспомогательный удар соседним штурмовым группам решили отправить нас – в составе колонны, дабы зайти на штурм с другого фланга.

В то утро стояла безоблачная и ясная погода, висящее на небосводе солнце еще было холодным, а потому оно не могло разогнать лёгкий морозец и отгореть большие поля, которые были укутаны толщей метрового снега. Певчих особо не было слышно, да и давно они перевелись в наших местах, лишь изредка можно было наблюдать случайных ворон, которые каким-то образом появлялись в ежедневной картине грохота и почти непрекращающихся обстрелов.

То и дело. постоянно содрогаешься, когда укладываются те разрывы. Причем страшишься даже самых отдаленных уханий, потому что понимаешь, что где-то впереди эти удары приходятся по нашим передовым подразделениям, может, даже приходятся и по тем, кто только что выдвинулся в район выполнения задачи. Конечно, не могу не сказать, что тот сам штурм мог быть для нас последним, и, хотя я и был тертым калачом, но все же какое-то тонкое чувство мне подсказывало, что после него я могу больше не вернуться. Это были, возможно, мои последние часы, моя последняя возможность, чтобы о чем-нибудь подумать, что-то вспомнить и, наверное, последняя возможность чтобы хорошо поесть. Вот я и принялся уплетать консервы, попутно вспоминая о своем прошлом, благо, на то была возможность, потому что мы все находились в ожидании команды.

Техника наша стала прогреваться всего несколько минут назад. Танкисты, которые должны были идти впереди нашей колонны, только-только проснулись, и по словам нашего командира, были еще даже не готовы для последующего выдвижения.

Не знаю даже, зачем я вам сейчас обо всем этом рассказываю, наверное, больше от того, что я кому-то приснился и рассказал о том, как всё было на самом деле… Да и как иначе я смогу дойти до кого-нибудь со своими рассказами? Как рассказать об увиденном я и сам теперь не знаю, впрочем, как и не знаю, как могло произойти то, что было со всеми нами.

А началось всё как обычно. На какой-то мгновенной и непонятной суете, когда одних предстояло ждать, а другие даже не знали, куда и в каком количестве им стоит собираться. В общем-то, задачу нам обозначали еще со вчерашнего с вечера, но в строю уже успели появиться те, которые отказались от её выполнения, до них просто дошли слухи о предстоящем штурме, потому и пошла заминка. Кого-то пришлось уговаривать, а кого-то менять. Да и те, из которых хотели делать мену, тоже не соглашались. По времени они уже свою очередь на боевые отходили, и, конечно, выходить с линии закрепления раньше срока не были готовы.

Старшее начальство тогда угрожало, обещало для отказников расстрел без суда и следствия, говорили, что отправят всех, если наши командиры не смогут найти людей. В общем, много было от них слов и речей, в том числе и о том, что к нам обязательно должен был прийти священник. Этого человека, наверное, многие из нас ждали, однако его почему-то так и не было. Передовые с ним хотели просто поговорить, отчитать молебен или причаститься, однако, зачитывать сберегающие слова каждому пришлось где-то глубоко внутри себя. И всё бы ничего, но как бы я не просил у спасителя со взглядом в небо, а легче мне все равно не становилось. Меня беспокоили гнетущие мысли, и я был даже в какой-то мере счастлив за тех, у кого на лице не было какого-то испуга или волнения.

Впрочем, я знал почему так: некоторые из нашей группы только-только пришли с района закрепления, и для них первое участие в штурме есть большая неизвестность, от которой они даже не знают, чего можно ожидать. А некоторые уже знают о передовой дали, они начинают чаще курить, кто-то даже в тайне вытягивает закрутки из конопли или другой травы.

Каждый все равно боится, каждый переживает по-своему. Переживает и наш командир, потому что он не стал отсиживаться в блиндаже, он пошел на штурм с нами. Всегда думал, что если его, честного работягу и отца двоих детей, если его и мобилизовали, то ему нужно поберечься для семьи до конца войны. А он с нами от начала и до конца. И по его взволнованному лицу я понимаю, что он также как и мы переживает, только, наверное, еще больше, потому что он знает всю обстановку. Знает то, о чем нельзя говорить нам, знает то, что нас может просто раздавить. Но он наш командир, и даже самое тяжелое он будет нести в себе, потому что он пойдёт с нами и разделит общую тяжесть со всеми.

Разные мысли крутятся в голове, а между тем стало светать. Утреннее озарение начинает постепенно одолевать верхушки разбитых хвойных и спускаться до нашей черной низины. Легкий и неторопливый ветер стряхивает задержавшийся на ветвях снег, а он все подает и разбивается на маленькие светящиеся искорки. Все это мне напомнило мое детство.

Меня, еще пятилетнего пацана, везут на санках через большие стволы берез, через кустарники и местами попадающуюся рябину. Дедушке-то, конечно, нелегко тянуть в упряжке своего внука, а мне очень даже хорошо. Я лежу на медленно идущем возе, лежу, запрокинув голову, и смотрю на деревья-великаны, с которых также как и сейчас ветер стряхивал золотистую снежную россыпь. Вот ведь как было-то: тогда меня везли в умиротворенной чаще, красоту которой смог бы отразить самый талантливый художник или мастер слова, а теперь я нахожусь совсем в другом лесу, в котором вмещается только ужас и леденящее безмолвие. В нем же и начинается посадка на машины; с этого разбитого полесья мы поедем вперед, в свою большую неизвестность.

Погрузка началась на машины, началась сразу же после того, как к нам подоспели танкисты. Тяжелая броня в составе двух машин выстроилась впереди наших машин. Сразу же поступила команда на сбор, и уже находящаяся рядом пехота стала поудобнее усаживаться на технику. Какого-то особого распределения на машины не было, поэтому некоторые даже пытались отойти от своей группы и разместиться на самой последней гусянке. Конечно, последнее обстоятельство было вызвано обыкновенным страхом, а потому к последней машине сразу же выстроилась толпа, которую пришлось делить, отправляя часть из нее на другую технику. После того как все сверились, по рациям доложили о готовности выдвигаться. Еще до переклички командир предупредил, чтобы мы не пугались, если над собой услышим гул птицы. По его словам, колонну должны были сопровождать свои операторы для координации наших действий. Предупреждение старшего было действительно нелишним, потому как у многих на доносящиеся сверху звуки были особые реакции.

Не знаю отчего, но мне думалось, что о нашем выдвижении уже знали, даже несмотря на то, что наш отряд стал формироваться в густом лесу и на некотором отдалении от передовой линии. По задаче было понятно только то, что мы должны были заходить с какого-то другого направления, чтобы поддержать своих. Наверное, подобная формулировка плана уже не была какой-то особенной, а потому все шло так, как было всегда: люди просто шли в составе одного движения на то место, где им предстояло действовать по обстановке.

Колонна наша уже успела проехать освоенные участки местности, и постепенно мы стали приближаться к тем глухим местам, среди которых не было ни блиндажей, ни какого-то другого признака, который бы напоминал о том, что здесь стояли наши. Значит, и разведки местности здесь могло не быть, – подумалось мне. Вероятнее всего, так и было. Подобная данность нам грозила только тем, что на дальнейшем участке рубежа могли быть заминированы поля. Особо об этом не особо приходилось переживать, потому что впереди колонны шли наши танки, первый из которых был оснащен противоминными тралами. Эта машина тогда унеслась дальше всех, она расчищала путь, и мы ее, можно сказать, потеряли из виду, однако, через несколько минут до всех донесся какой-то громкий хлопок, а после него вдали стали появляться клубы дыма.

Тогда я ехал в третьей машине, и, все что я смог увидеть, как в двухстах метрах от нас встала наша первая семьдесят двойка. Машина, идущая с тралами, подорвалась на мине и остановилась. В этом мы смогли убедиться, когда догнали впереди идущую машину. После всего случившегося возникла короткая заминка, и стало ясно, что впереди минное поле, колонна дальше идти попросту не может. К тому же, на втором танке не было тралов, и получилась такая закупорка, в результате которой вся техника начала сдавать назад. Вот только как теперь обратным ходом зайти в наезженную колею?

Последняя идущая машина стала пятиться назад и сразу же грохнулась от сильного взрыва. В этот же момент стал сдавать и второй танк, на котором не было тралов. Как только он развернулся на месте, только он проехал несколько метров назад, тут же подорвался и стал полыхать.

Какие были тогда мысли? Конечно же, никаких. Ничего я не успел понять, кроме того, что машин прикрытия у нас больше нет. Тот же танк, который шел с тралами, как он мог встать, почему? Почему второй стал разворачиваться? Видимо, приняли решение, что без головного не было смысла идти и повернули; вот только с передней машины еще кто-то выполз, а во второй все сгорели практически мгновенно. После детонации боекомплекта второго танка, механик нашей машины принял решение развернуться и уехать. У него это практически получилось: машина сошла с наезженной колеи, сделала небольшую петлю и уже стала вырываться, однако она тоже рванула.

Многие из нас тогда спрыгнули с брони еще после подрыва второй машины, мы разбрелись по небольшими ямам и каким-то старым необорудованным траншеям. В последних, по всей видимости, кто-то давно окапывался, а нам они достались случайным образом, потому как мы должны были не засиживаться в них, а идти дальше. Но дальше мы не дошли, все выдвижение захлебнулось на том самом минном поле, которое находилось по соседству с заброшенным укрепрайоном. В момент все вдруг смешалось, по нам стали бить крупнокалиберные пулеметы, а вместе с ними и налетевшие птицы, которые добивали отчасти растерявшихся людей. Вся техника была уничтожена, а мы попросту не знали, что нам делать дальше.

Я тогда находился в траншее и обстреливал налетающих птиц. Вдруг в глазах возникла резкая вспышка, и также стремительно наступила темнота, правда, я не понимал, почему я нахожусь вне своего тела. Я видел горящие машины, видел наших штурмовиков, которые пытались отбиваться от кружащих над ними птиц, но почему-то я не держал в руках свое оружие. Я ничего не чувствовал – ни холода, ни раскаленного запаха горящей брони. Я также ни к чему не мог притронуться, я был словно бы вне себя. Однако потом, уже через несколько мгновений я увидел свое бездыханное тело, которое лежало в нескольких метрах от нашего гусеничного тягача. По всей видимости, рядом с моим местом разорвалась мина, а оборонявшихся рядом просто разбросало. Так, в общем-то, и вышло. Меня откинуло куда-то под дерево, а моего товарища еще и дальше, в заснеженное поле.

Сомнений не оставалась, и я понял, что меня больше нет. Есть душа, которая может наблюдать за происходящим, но живого тела у нее больше нет. Смотрел я так на себя, и жалко как-то стало, что все закончилось, что лежу теперь я, тот самый, которой даже не успел дойти до передовой линии. Руки мои на месте, ноги тоже, да и в целом я сам выгляжу невредимым, но почему же я тогда сник духом? Трудно уже сказать, главное в тот день состояло в том, что я принял свою участь, а мои товарищи в первые минуты этого сделать не смогли. Кто-то из них продолжал своим бестелесным духом идти в атаку, другие же пытались разбудить своё тело, били его своими невидимыми руками и ногами, ложились на него, думая, что могут зайти обратно. Однако у последних ничего из этого не получалось, и они начинали тосковать, замирать в скованности.

А те, кто пошли в атаку, стали биться с такими же невидимыми, но уже с другой стороны, пытались задавить и задушить друг друга, но ничего из этого у них тоже не выходило. Некоторые даже старались достучаться до своих еще ныне живущих и продолжающих борьбу товарищей: они пытались подсказать им, где находятся огневые точки врагов, куда нужно уходить и где может быть безопасно, но голоса невидимых все равно никто не слышал. Один из моих товарищей подошёл ко мне и сказал: «Теперь мы, похоже, стали душами, теперь мы с тобой небесные… Так, теперь я как и ты, почти с крыльям, – усмехнулся он. – Куда полетим?" – спросил меня тот ближний. Я ему сказал, что полетим мы домой. Не знаю, как это случается в другой жизни, но могу сказать, что действительно появляются словно какие-то крылья, стирается временная-пространственная связь, и ты сможешь оказаться там, где пожелает быть твоя душа.

Так мы и смогли за считанные мгновения прилететь к своим женам и близким, мы смогли их увидеть как и раньше, наблюдать, чем они занимаются у себя дома или на работе. Трудно в это поверить, но точно также я увидел свою маму, а кроме нее мне и лететь-то было особо не к кому. А мама моя каждый день ставила свечу, читала какие-то молитвы и постоянно просила, наверное, у такого же невидимого, чтобы он смог меня уберечь. Складывала свои ладони и просила, чтобы я остался живым, чтобы я вернулся домой.

Да только как уж тут сказать, ведь я вернулся и живой в душе, хотя и неживой снаружи. Я рядом со своей мамой, но только она меня совсем не видит, и приходить на разговор я к ней теперь могу только во сне. А руки ее, кстати, такие маленькие; никогда бы не подумал, что она на работу ходит в тех самых варежках, которые связала для меня, когда я учился в начальной школе. А мои детские сандалии она, оказывается, тоже хранит, да и много других моих башмаков, которые она после моего отъезда, оказывается, отмыла и привела в порядок, как, впрочем, и других вещей. Детских вещей, которые она тоже успела достать из кладовки и перестирать на несколько раз. За то время, пока меня не было, она и фотографии везде со мной развесила: детские и те, где я уже чуть постарше… И, наверное, только в тот самый момент, когда я находился рядом с ней у кухонной плиты, только в это время я смог понять, как же тяжко приходится этой женщине, как нелегко приходится всем мамам. Мамам, которые воспитывают свою кровиночку, которые ее ждут, к которым возвращаются их здоровые дети…

А я теперь не смогу, также как и не смогли мои товарищи. Они тоже, после того как осознали свою участь, то отправились по своим домам. Полетели к своим. Не знаю, что будет потом, но могу сказать, что рядом со своими мы находимся несколько дней, а потом куда-то уходим, куда-то вновь летим. О последнем, во всяком случае мне сказал один из тех, кто был верующим. Тот был тоже из группы нашего штурма, и он очень легко относился к тому, что его тоже нет. Он сказал, что он стал таким же свободным, и что если и есть в том беда, так только в том, что его не осталось для своих родных, душа же, по его словам имеет в себе вечность. Душа вечная.. Не могу сказать, что для меня это было позитивным мотивом, но почему-то стало тяжело от того, что наши души не могут открыть двери в мир, который находится под ногами.

Почему я могу приходить к свей маме только во сне, и что есть душа? Ничего из того я не знал, да и время летело слишком быстро, поэтому и пришлось вернуться к своему бездыханному телу, которое лежало в заброшенном укрепрайоне. Возвращались туда постепенно и другие. Все мы стояли рядом, блуждали и только хотели, чтобы все эти тела поскорее забрали с этого поля, которое постепенно стало заметать снежной россыпью.

Я знал, что все мы можем пролежать на этой мерзлой земле несколько дней или недель, но мне было жутко от той мысли, что я не смогу упокоиться, страшно, что не смогу освободиться и пойти дальше, потому что блуждать среди немых полей очень страшно. Страшно нестись среди молчаливых степей, считать бесконечные и падаюшие звезды, думая о том, что ты должен быть уже среди них. Страшно быть между двумя мирами и быть прикованным к тому, в котором от тебя уже не остается следов.

Только спустя десять дней смогут вытащить некоторых из нас, до которых просто смогут добраться, остальные же так и будут ждать своей очереди. И ладно достанут, нужно ведь еще определить, как именовать того или иного ближнего. Со мной-то было все понятно, у меня были при себе документы, обо мне и весть дойдёт, и тело примет усыпальную обитель. А что станет с другими, ведь у многих при себе вообще ничего нет? Конечно, их души о том очень сильно впоследствии сожалели, потому и блуждали в степях на постоянном беспокойстве.

Когда же нас нашли, когда наши тела стали подносить к двухосному грузовику, то некоторые души пытались разорвать связи миров: они кричали, били тех пацанов, которые укладывали их тела, трепали живых разным образом только лишь для того, чтобы те смогли услышать их имена. Однако ходящие по земле ничего не слышали, и лишь какой-то из них молодой аккуратно перекладывал пакеты, поговаривая о том, что все равно это люди, и помимо их тел есть что-то еще. Про души он не стал говорить – боялся, что засмеют. Ушедшие и его пытались растеребить, пытались что-то кричать ему на ухо, однако все равно у них ничего не получалось. Разные миры и разные соотношения.

Как бы то ни было, а грузовик, в котором лежало десять мешков, был несколько тяжелее, потому что в нем были не только тела, в нем заняли свое место и души. Словно бы привязанные мы находились рядом со своими телами, пока они еще было цельным. Одни сидели в кузове, а другие за ним неслись по ветру, словно бы тоже были на какой-то привязи.

Кому расскажешь – не поверят, а впрочем, нам это и не нужно, вы просто знайте, что когда вы нас вспоминаете, то мы приходим к вам и соединяемся с вашими душами какими-то невидимыми нитями. Как не пытайся их разрезать, но если они сплелись еще при жизни, то связь эта с миром небес неразделима и вечна. Просто вы этого не видите и не чувствуете, и все же какая-то невидимая жизнь в виде души все равно есть.

Я не совсем понимаю, что это такое, но мы, те самые невидимые, все видим из того, что когда-то было рядом с нами при другой жизни. Видим и очень часто переживаем, если о нас начинают горевать, потому что мы начинаем другие души утягивать за собой. Мы этого не хотим, но ваше горе по нам опустошает ваши собственные души, свет от которых поглощается нами. Но мы этого не желаем, от нас это не зависит, однако своими переживаниями вы делайте нам только больнее.

Отпустить нас будет лучшим, что может быть при нашем уходе. Я знаю, что это очень тяжело, но просто нужно уметь отпускать, а защитой для вас мы всегда будем. Главное вспоминать, когда смотрите на небо или в ту же небесную гладь ночи. Когда вы только прикасаетесь своими мыслями о нас, то мы тоже начинаем возвращаться к вам, начинаем смотреть на вас: иногда во сне, а иногда находимся где-то рядом с вами, просто вы этого не видите и не чувствуете. Не замечаете.

Мы небесные бываем среди вас, бываем, когда вы о нас вспоминаете. А что до души, то могу сказать, что она точно есть, поэтому я и постарался присниться автору, поэтому я его и упросил о том, чтобы он обо всем этом всем рассказал, ведь я же теперь невидимый. Ведь я же небесный.

Я теперь вечная и живая душа.

«Последний долг»

Случилось это уже после того, как меня выписали из госпиталя и отправили в отпуск после ранения. Сейчас все обстоятельства точно и не вспомню, происходило нижесказанное осенью, в двадцать третьем году.

Тогда с моим отъездом было связано одно дело, которое мне поручили закончить. Точнее, просто сказали: «Ты же поедешь в Россию, вот и отдашь». Отдавать нужно было медаль супруге погибшего, который входил в состав эвакуационной группы штурмового отряда. И тут, надо сказать, что, у моих коллег по общему ремеслу хоть и планировались в ближайшие месяцы отпуска, но особого желания отвозить «посмертную» награду ни у кого из них не было. Не скажу, что с их стороны это был какой-то эгоизм, наверное, просто лень. На такую поездку нужно было потратить свое время, а в отпуске это не каждому хотелось. Меня и попросили сделать то, что могло вместиться в мой отдых.

Тогда я не стал отказываться, дело действительно стоило того, поэтому я лишь уточнил контакты супруги и положил медаль вместе с наградной книжкой в последний карман своего рюкзака. Медаль, кстати, была не посмертной. Правильнее её было бы назвать недошедшей, потому что человеку она пришла в тот момент, когда его уже с нами не было. Погиб он, можно сказать, нелепо, по трагической случайности. Командир группы эвакуации погиб от рук своего же подчиненного.

Случай был, конечно, не новый, но он поражал своим содержанием: всего один подчиненный смог загубить сразу всю рабочую группу медиков. Загубить всех, в том числе и себя. Подчиненный просто разбирал неразорвавшийся заряд, то ли «колокольчик» от кассетного боеприпаса, то ли другой тип взрывчатого. В результате разбора последний сдетонировал и унес не только жизнь самого экспериментатора, но и забрал всех тех, кто находился с ним рядом. И хотя по рации и передавали информацию о появившихся раненых, но на точку эвакуации нам сначала привезли только обугленное тело самого виновника.