О фее без крыльев и драконе без сердца

Валентина Вендельская

О фее без крыльев и драконе без сердца

О фее без крыльев и драконе без сердца

Глава 1. Фея в золотой клетке

Будь осторожна с фейри – они всегда найдут способ обойти сделку.

Ни один добрый поступок не остается безнаказанным.

Это два урока, которые Адерин получила от своих родителей, будучи еще совсем-совсем маленькой девочкой. Первый она услышала от мамы, потому что она была феей, а все фейри – это бывшие феи, отказавшиеся от своих сердец в обмен на силу. Второй дал ей отец, который был самым обычным человеком и знал, что магия не может исправить все.

Разумеется, тогда Адерин не смогла понять всю глубину и важность их слов. Оба совета оставались странно далекими, просто какой-то отстраненной мудростью, какую взрослые нередко говорят. Даже после того, как родители умерли, она все еще не понимала. Не до конца.

Адерин надеется, что ей никогда не придется их усваивать на собственной шкуре, но дети на самом деле лучше учатся на своих ошибках.

И ей пришлось.

– Одна из ваших девушек будет служить у меня до совершеннолетия, – так сказала их деревне фейри. – Взамен я буду поддерживать защитный купол вокруг вашей деревни.

Потому что чудовища из Темного Леса продолжали приходить. Потому что именно они убили маму: она ушла в лес, чтобы достать лекарство для отца, и не вернулась.

Отец умер. Магия не может решить всего. И Адерин осталась одна. В конце концов, она – полукровка, порочный союз феи и человека, бескрылая и с магией, которая приносит больше вреда, чем пользы.

Адерин с радостью согласилась стать следующей. Если она поможет всем, то больше не будет казаться чужой, верно? Если она больше не будет среди них изгоем, то все что угодно. Это же всего-то три года.

С того дня она – маленькая бескрылая птичка в золотой клетке, которую держит в своих руках госпожа Флорис. Ее госпожа. Ее хозяйка, дергающая за магический поводок, когда ей будет угодно.

Но скоро все подойдет к концу. Сегодня Адерин восемнадцать.

Сегодня Адерин будет свободна. А завтра вернется домой и ее, наконец, примут как родную. Потому что она выдержала.

– Моя птичка, – обращается к ней госпожа Флорис.

«Моя птичка» – так называла Адерин мама, может, в надежде, что однажды у нее все-таки появятся крылья. Госпожа Флорис обратила дорогое сердцу обращение в оружие.

– Подойти сюда, – говорит она с улыбкой. – Помоги мне с прической, сегодня же последний раз.

Приказ, обернутый в мягкую просьбу, как нож в ткань. Адерин слушается: тихо выходит из своего угла в огромной спальне госпожи Флорис, где ей положено молча стоять и не мешаться под ногами, и подходит. Ее босые ноги слегка шуршат по ковру, и она ступает на самых цыпочках по полу.

У нее забрали все туфли еще давно, потому что она слишком долго училась тому, чтобы ступать бесшумно на каблуках. Так и не вернули. Может, госпожа просто забыла, а Адерин побоялась спрашивать.

Тогда угроза, что ее превратят в каменную статую, еще была свежа. И собственный ужас от вида десятков других, тоже. Не все девушки, ушедшие в Золотой Двор, возвращались обратно.

Но сделка продолжалась.

Сейчас Адерин уже совсем не страшно, просьба давно потеряла всякий вкус, и без обуви ей стало куда привычнее и удобнее, чем в ней. Все-таки, во дворце довольно тепло.

– Что вы хотите сегодня, госпожа? – спрашивает Адерин, беря расческу.

Госпожа Флорис смотрит на собственное отражение – она и правда невероятно красива. Бледная кожа, огромные изумрудные глаза и золотые локоны, спускающиеся волной почти до самого пола. Фейри не стареют. Феи, впрочем, тоже. Их красота застывает во времени, оставляя их навсегда молодыми, до самого дня их смерти.

Вот только за яркими глазами госпожи Флорис нет ничего: они пусты, как у куклы. Они так же пусты, как и ее сердце.

– Сегодня у нас прием, в честь твоего совершеннолетия, – напевает госпожа Флорис. – Сделай мне лучшую косу, какую сможешь.

Это проверка, очередная маленькая игра. Если Адерин не будет стараться – она проверяла границы раньше, – то будет наказана, потому что до конца сделки еще один день. Может, ее заставят перебирать горох и чечевицу, которые госпожа смешает вместе. Может, ее оставят до срока в подземельях самой темной и холодной башни. Может, вытащат перед всеми в самым грязном и дырявом платье и прикажут танцевать на потеху другим фейри.

Адерин не знает, но госпожа хороша в особенно творческих наказаниях.

А еще она хороша в том, чтобы давать задания, которые нельзя выполнить правильно, как ни пытайся. В особенно игривом настроении госпожа Флорис могла придраться к любой мелочи.

– Как прикажете, – говорит Адерин.

Скоро все закончится. Скоро она вернется домой.

Госпожа задумчиво напевает, но смотрит пристально, как коршун, ищущий добычу – ее глаза наблюдают за каждым движением Адерин из зеркала. Ничто не ускользнет от внимания. Ни один неправильно уложенный волосок не останется незамеченным.

– Сегодня наш последний бал. – Госпожа улыбается, совсем не тепло, скорее хищно. – Я оставила тебе платье.

Да. Последний. Госпожа Флорис любила на других балах и приемах хвастаться тем, как заполучила себе такую редкость – фею-полукровку. В конце концов, немногим людям позволено пересечь границу между обычным миром и Прекрасной Долиной и уж тем более остаться.

В конце концов, почти все полукровки остаются там, среди людей, потому что у них нет крыльев.

– Благодарю, госпожа. – Адерин слегка кланяется, не выпуская из рук косы. – Вы очень добры.

И госпожа Флорис смеется, звонко и пусто, отчего внутри Адерин все сжимается. Похоже, в этот раз для нее приготовили нечто особенное. Потому что последняя неделя была такой спокойной, почти размеренной, без наказаний, без странных шуток и острых слов, которыми ее пытались уколоть.

Потому что сегодня последний день, когда на Адерин надеты магический поводок и ошейник.

Она отпускает готовую косу, и госпожа поворачивается через плечо, чтобы коснуться ее лица.

– Конечно, моя птичка, – шепчет госпожа, ее пальцы скользят по щеке Адерин. – Тебе ведь понравилось в моем дворце, верно?

– Да, госпожа, – соглашается Адерин.

Ложь, но госпожа никак ее не комментирует.

– Тогда сегодня праздник для тебя. – Улыбка острая, как нож. – Три года вместе со мной. Но завтра здесь уже будет другая девушка.

Адерин заставляет себя улыбнуться в ответ, искусанные губы неприятно покалывает от этого движения, а внутри все дрожит от напряжения, потому что… Потому что госпожа ничего не делает просто так.

– Спасибо, – говорит она, чувствуя, как ногти госпожи давят на щеку. – Спасибо вам за все три года.

Останется ли след? Вряд ли. Адерин почти повезло: от того, чтобы за свою редкую дерзость стать частью коллекции каменных скульптур, ее спасло только симпатичное личико. Так ей сказали, и у нее нет причин не верить. Госпожа редко лжет, особенно когда правда – острая, злая и неприкрытая правда – причиняет куда больше боли.

Но скоро Адерин пойдет домой, чтобы поклониться могилам родителей.

И она вынесет все, что госпожа ей преподнесет сегодня вечером, потому что завтра она уже проснется в своей постели и будет свободна.

***

Адерин аккуратно расправляет подол платья – госпожа всегда выбирает на приемы для нее смехотворно длинные платья, настолько длинные, что совсем не видно ее босых ног. Наверное, не хочет, чтобы Адерин портила вид своими грязными стоптанными пятками. Лучше скрыть, не показывать.

Выдать туфли, наверное, было бы намного проще, но для госпожи простые пути – это что-то слишком скучное. Приказать Адерин ходить осторожно, не наступать на подол и не спотыкаться намного веселее, чем решить проблему одним простым действием.

В конце концов, так и не получится ее наказать, верно?

Адерин глубоко вдыхает и позволяет магии затянуть ей корсет, так туго, что дышать становится тяжелее. Косточки давят ей на ребра, потому что госпожа не собирается слишком беспокоиться о том, чтобы подобрать Адерин корсет точно по фигуре. Или беспокоиться вовсе.

Какое ей дело до новых синяков, если они скрыты одеждой?

– Ты готова, птичка моя? – обманчиво ласково спрашивает госпожа Флорис. – Нам уже скоро спускаться, гости собираются.

На самом деле это не вопрос, совсем-совсем не вопрос, а еще один приказ. Все очень просто: открытые приказы магия понимает сразу и заставляет Адерин починиться тут же, а другие, обернутые в шелк просьб и вопросов, нужны для того, чтобы проверить: насколько Адерин еще хочет бунтовать.

Насколько сильно Адерин хочет, чтобы ее наказали.

– Я готова, госпожа, – говорит Адерин.

Она покидает спальню и следует за госпожой. Она идет, ступая не полной стопой, достаточно быстро, чтобы ее не обвинили в медлительности, и достаточно аккуратно, чтобы не наступать на собственное платье. Хрупкий, шаткий баланс, которому ей пришлось учиться на других приемах.

Адерин помнит, как ее заставили – магическим приказом – сидеть у подножия лестницы весь вечер, потому что она споткнулась и упала, испачкав платье. Она не могла встать, не могла даже сменить положение на более удобное, чтобы так сильно не болели кости от каменного пола.

Она сидела и отчаянно надеялась на то, что все было не зря, представляя себе деревню, защитный купол и то, что с каждым жителем – даже с теми, с кем она не особо ладила – все хорошо.

В конце концов, второй урок – ни один добрый поступок не остается безнаказанным – можно интерпретировать по-разному.

Они обе – и госпожа Флорис, и Адерин – замирают у огромных дверей, ведущих прямо в огромный бальный зал. Настолько большой, что в нем могла бы поместиться пара домов – прямо целиком, со всеми их дворами – из ее родной деревни.

Внезапно Адерин чувствует это – приближение чего-то ужасного, неправильного. Странной опасности, которую нельзя увидеть, но напряжение – и страх, совсем немного – сдавливает ей грудь вместе с жесткими косточками корсета, крадя дыхание и, самое главное, голос. Будто вся магия, все ее жалкие остатки, которые не были подавлены сделкой фейри, пытается ее защитить. Подсказать, помочь.

Не ходи туда – так ей говорит магия.

Вот только там, по ту сторону дверей, долгожданная свобода.

– Ты же будешь вести себя хорошо, моя птичка? – спрашивает госпожа, обернувшись через плечо и улыбаясь. – Пока не истечет время.

Но глаза – два острых кусочка зеленого стекла, они впиваются, оценивают, словно желая разрезать ее на части и посмотреть, что же там внутри. Конечно, госпожа все прекрасно чувствует, и вопрос – едва ли спрятанное предупреждение. Что-то определенно грядет.

Адерин не отвечает, у нее не хватает воздуха, чтобы ответить словами, поэтому она глубоко – насколько может – кланяется, чувствуя, как громко бьется ее сердце где-то в горле и ушах. Корсет давит на грудь с каждым движением, натягивается на спине.

Ее определенно накажут, верно? Она должна отвечать вслух, а не пытаться спрятаться за бессмысленными поклонами. Она уже давно стоит на коленях, спутанная магическими цепями по рукам и ногам.

Но госпожа улыбается шире и одним легким движением вытаскивает прямо из воздуха небольшую черную маску, едва ли закрывающую хотя бы половину лица. Искры магии осыпаются на пол, тут же исчезая, и госпожа надевает маску на себя.

Маскарад? Другие девушки ничего о таком не говорили. И ведь на Адерин нет…

Дверь открывается, и яркий свет бьет по глазам, отчего Адерин опускает голову. Госпожа переступает порог первой, с прямой спиной, задранным подбородком и легкой, почти плывущей походкой, пока Адерин… Пока Адерин пытается успеть за ней, при этом так и не наступив на подол.

Десятки глаз – десятки хищных, любопытных взглядов – впиваются в нее, полотно удушающего внимания накрывает Адерин с головой, и внезапно его куда больше, чем обычно.

Чем всегда.

Она осмеливается поднять взгляд и замирает: она больше не видит лиц, только десятки масок, разных цветов и размеров. И те, что лишь скрывают от нее глаза – но не взгляды, – и те, что превращают лица в искаженные пародии с ужасными кривыми улыбками.

Все в масках. И только она одна, среди огромной толпы, – нет.

Адерин хочется обнять себя, обнять свои открытые плечи – госпожа впервые дала ей подобное платье, раньше она предпочитала скрывать ее веснушки на руках – и просто сбежать. Бежать так далеко, как сможет, потому что на нее смотрят.

Но даже не ладоней не хватит, чтобы спрятаться.

Она чувствует себя странно обнаженной, почти голой среди этой толпы, пожирающей ее глазами. Они все глядят, оценивают, и Адерин не может узнать лица. Насколько здесь много новых фейри, которых она не знает? Зачем они здесь?

Они пришли, чтобы проводить ее? И где феи из ее деревни? Они тоже в масках?

Адерин не уверена, что хочет знать ответы на свои вопросы, но понимает: скоро все произойдет, и ей это совершенно не понравится.

– Приветствую всех вас, мои дорогие гости! – громко говорит госпожа Флорис, ее голос, усиленный магией, наполняет весь зал, разливается повсюду, доставая до каждого уголка.

И, наконец, взгляды отрываются от Адерин, кажется, что все они почти сдирают их с ее кожи, оставляя после себя открытые раны. Только крови нет, никаких следов нет, пусть она их и чувствует.

– Сегодня нас ожидает небывалое шоу! – продолжает госпожа Флорис, и от ее внезапного энтузиазма становится только страшнее.

Адерин смотрит на нее, совершенно ничего не понимая.

Толпа вдруг приходит в движение, медленно расступаясь, прочти растекается в стороны цветастой, безумной рекой, пока не образует своеобразный круг. Только в центре – ничего, абсолютно ничего, пустой паркет, где никто не стоит.

Словно… сцена.

Госпожа Флорис улыбается, широко и внезапно демонстрируя зубы, чего она не делала никогда раньше. Она вдруг похожа на хищника, почуявшего добычу… Нет, добыча уже здесь, верно?

Адерин – их добыча.

Птичка со сломанными крыльями в окружении лощеных домашних котов. Они даже не голодны, нет, их достаточно кормят. Птичка для них – игрушка, которую можно разорвать на части и уйти, оставив ее умирать в агонии.

Адерин сглатывает и все-таки решается спросить, пусть и чувствует, как дрожит ее голос:

– Разве я сегодня не отправлюсь домой?

Госпожа Флорис оборачивается на нее, лениво склоняет голову к плечу, рассматривает так, будто видит ее впервые. С острым, почти пожирающим любопытством, как неизвестное существо, решая – стоит ли разрезать на части и глянуть, а что же там внутри.

– О, конечно. – Госпожа Флорис улыбается. – Ты же еще не знаешь, моя маленькая и прекрасная птичка.

А потом она взмахивает рукой, легко, осыпая искрами пол и подол своего платья.

Но чудо – если так можно сказать – случается не там, возле нее, а в пустом кругу между другими фейри. Из пустоты появляется фигура, сотканная из тумана и чистого волшебства. Полупрозрачная, немного искаженная, но несомненно узнаваемая.

Мирия. Старейшина ее деревни. Та, кто стара достаточно, чтобы помнить, каково это, когда их всех не сковывала сила сделки с фейри.

– Тогда мы голосуем. Кто выступает «за»? – спрашивает она, ее голос странно скрипит, наверное, из-за самой сути иллюзии.

Она смотрит куда-то в сторону, туда, с кем на самом деле говорит. А еще она кажется злой, напряженной. Готовой к тому, чтобы сказать что-нибудь по-настоящему ужасное.

– Хорошо, – соглашается Мирия и слегка улыбается, удовлетворение разглаживает черты ее лица, до того скрученные в раздражении. – Большинство голосов «за».

Что происходит? Адерин помнит: они часто решали все голосованием, потому что Мирия умная, она действительно заботится о деревне. Она бы не продержалась на своем месте так долго, если бы не прислушивалась к словам всех остальных. В конце концов, она еще помнит вкус свободы, когда не нужно прятаться под куполом и бояться выйти за его пределы.

Госпожа Флорис вдруг усмехается, звонкий смешок скатывается с ее языка и ударяется об Адерин с силой ножа. Что-то не так. Госпожа никогда не находит хорошие вещи смешными или забавными, наоборот – она упивается страданиями, потому что только они, похоже, способны заполнить пустоту ее давно проданного самой магии сердца.

Мирия вдруг выпрямляется еще сильнее, поднимает голову, словно смотрит на всех и пытается охватить взглядом каждого, как она делает всегда в моменты оглашения решения. Потому что каждый голос считается, каждая фея несет ответственность хотя бы немного.

– Хорошо. Именем всей деревни я выношу вердикт, – говорит она, торжественно, строго, но внезапно странно довольно, как будто ей нравится то, что она сейчас произнесет. – Фея-полукровка Адерин…

И Адерин вздрагивает, слыша собственное имя. Она так скучала по нему, потому что никто – совсем-совсем никто – в Золотом Дворе не называл ее по имени. Птичка, “эй, ты”, бескрылая, как угодно, но только не имя. Потому что для них она – предмет, а не кто-то живой, дышащий и имеющий собственное мнение.

– … изгоняется из деревни навсегда.

Слова опускаются Адерин на плечи, оборачиваются вокруг шеи, лишая воздуха. Она понимает каждое слово по отдельности прекрасно, но они отказываются связываться вместе в ее голове.

Это же не может быть правдой? Они не могут ее бросить! Они не могут изгнать ее просто так, даже не позволив высказаться! Они не могут решать такие вещи без нее самой там, в деревне, где она была бы способна себя защитить!

Они… они не могут, верно? Все это – ложь, последний «подарок» от госпожи Флорис, верно? Она просто играется с ней, чтобы посмотреть реакцию и потом посмеяться.

– Это ложь, – шепчет Адерин, а потом уже громче и тверже: – Это все ложь!

Но госпожа Флорис смеется, громко и откровенно. Они все, спрятавшиеся за масками, смеются, их смех – это ужасающая какофония, наполняющая уши, гремящая по всему залу. Что-то огромное, злое и искаженное, словно сама тьма, стекающая с них и отправляющая воздух.

Это ложь… все это – ложь и фарс…

Госпожа Флорис, все еще смеясь, подходит к ней ближе и аккуратно, нежно проводит одной рукой по щеке Адерин. От этой ласки скручивает живот, а сердце подскакивает к горлу.

– О, моя бедная маленькая птичка, – напевает госпожа. – Ты правда думала, что они примут тебя?

Адерин хочет отвернуться, закрыть лицо руками, а еще лучше сбежать, спрятаться где-нибудь в отдаленном месте, да хоть в самых холодных и темных подземельях замка, лишь бы не пришлось смотреть на лицо госпожи. Лишь бы больше никто на нее саму не смотрел.

– Я… Я… – она пытается вдохнуть и хоть что-то сказать, но ничего не выходит, все слова умирают прямо на языке, оставляя привкус чего-то гнилого.

Кажется, собственное тело предало ее и отказывается двигаться, она может только стоять, дрожать и слушать ужасающий смех, пока госпожа утешает ее, одновременно выкапывая ей метафорическую могилу.

– Все хорошо, моя птичка, – госпожа Флорис слегка давит ногтями на щеку Адерин. – Если они не хотят тебя, то ты будешь моей…

Она широко улыбается, демонстрируя зубы.

– … вечно.

Адерин испуганно отступает на один шаг, и госпожа позволяет ей. Конечно… если ее изгнали, то и не примут обратно. Если… нет, в тот момент, когда ее изгнали, Адерин перестала быть частью сделки. Перестала быть платой за защиту от монстров, превратившись в вечную пленницу Золотого Двора.

– А как же… как же деревня? – спрашивает она, не совсем понимая, зачем.

Они отказались от нее. Окончательно. На самом деле она прекратила быть частью всех в тот момент, когда умерла мама, если вообще когда-то была. Должно ли ее беспокоить, что с ними всеми случится, если госпожа Флорис разорвет сделку со своей стороны?

Но что-то Адерин подсказывает: если так и произойдет, то они найдут способ обвинить во всем именно ее.

– А что деревня? – весело переспрашивает госпожа Флорис. – Завтра они приведут мне новую девушку. – Она хихикает, наматывая на пальцы локон волос Адерин. – Но… зачем они мне теперь? Обучать их каждый раз так утомительно.

Другие фейри молчат, только смотрят, даже иллюзия Мирии словно бы смотрит на нее тоже. Их бессловесное любопытство душит так же сильно, как и чувство предательства.

Почему они не подождали всего один день? Почему они не выгнали ее в тот момент, когда договор прекратил действовать?

– Пожалуй, я могу пропустить несколько лет, – говорит госпожа. – Может, следующие три года. А потом еще три… Посмотрим, да, моя птичка? Или ты хочешь их наказать?

О…

Значит, вот так?

Адерин внезапно хочет засмеяться. Значит, ее лучший способ помочь собственной деревне – это превратиться в рабыню? Значит, все, что нужно было, это уйти и никогда не возвращаться?

Какая-то ее часть, злая, уставшая и отчаянная шепчет: попроси их наказать, пусть они заплатят тоже. Они сами вырыли себе яму, просто… подтолкни. Это же так легко, одно лишь слово. Лишь прекрати на одно короткое мгновение быть хорошей.

Она хочет согласиться. Она хочет… захотеть их наказания по-настоящему.

– Нет, – шепчет Адерин, почти выталкивая из себя это слово, раздирая себе горло. – Не надо.

Госпожа Флорис смеется, так близко к ее лицу, что Адерин чувствует горячее дыхание на щеках. Пожалуйста… пусть все просто закончится. Пусть все окажется лишь кошмаром, от которого она скоро проснется, а потом забудет его, как часто забывает любые другие сны.

– Жаль, – тянет госпожа Флорис. – Из тебя бы вышла неплохая фейри, позволь ты себе отказаться от сердца.

Адерин не отвечает. Это не вопрос, не приказ, не просьба, она не обязана. Она только думает о том, получила бы она крылья, если бы позволила себе согласиться – и отказаться одновременно. Стоят ли крылья того, чтобы перестать быть собой?

Стоит ли возможная – лишь возможная, кто знает, перестанет ли действовать договор – свобода ее сердца?

Госпожа Флорис фыркает, похоже, потерявшая интерес, и отходит от нее, туда, в толпу фейри. И Адерин вдруг снова чувствует собственное тело, чувствует как дрожит. Она падает на колени, потому что ноги ее больше не держат, стукается больно о холодный паркет и закрывает лицо руками.

Она бы свернулась калачиком, но не может. Все силы уходят на то, чтобы дышать как можно глубже.

Адерин не знает, сколько сидит там, на полу, разглядывая собственные колени и слушая, как вокруг нее – и над ней тоже – шумят фейри. Как бал продолжается, словно одна рухнувшая в одночасье жизнь не стоит ничего. Словно то, что с ней случилось – это лишь мелочь, которая совсем не стоит того, чтобы забывать о празднике.

Даже госпожа Флорис ничего ей не говорит и не приказывает, наоборот, кажется, что она забыла о ней, как забывают о жуке, которого втоптали в грязь.

И Адерин молчит, осторожно дышит и пытается думать.

Пытается не ненавидеть ни себя, слишком глупую, чтобы понять – она в деревне никому не нужна, ни всех тех, кого считала если уж не друзьями, то хотя бы своими. За то, что ее бросили.

Она даже не может отомстить им всем, взять эту месть из протянутых рук госпожи Флорис и позволить ей гореть, пока не останется ничего.

Бал над ней замолкает, пока не прекращается. Адерин видит краем глаза уходящие вдаль ноги, слышит хлопки дверей и прощания – не важно, она не собирается вставать сейчас, и ей все равно не приказали.

Она хочет сейчас провалиться сквозь пол и прекратить существовать, пока мир снова не станет нормальным. Таким, каким она его помнит, где есть ожидание конца срока службы и мечты о доме.

О доме, которого у нее на самом деле давно уже нет.

А потом чья-то рука внезапно касается ее открытого плеча. Адерин вздрагивает, потому что даже не услышала шагов, и резко вскидывает голову, чтобы столкнуться взглядом с сияющими – по-настоящему, странным мягким светом – голубыми глазами фейри.

На ней нет маски, но Адерин в любом случае не узнает ее.

Фейри слегка улыбается, но не зло, не хищно, а странно мягко и говорит:

– Не хочешь заключить сделку?

Глава 2. Тысячи осколков

Адерин удивленно моргает. Слова ей знакомы, слишком знакомы, но смысл медленно ускользает, потому что такого быть не может. Эта фейри предлагает ей сделку? Сейчас, сразу после того, как стало ясно, что Адерин теперь рабыня госпожи Флорис навечно?

Разве можно заключать больше одной сделки? В конце концов, то, что связывает сейчас Адерин по рукам и ногам, определенно является сделкой, пусть и заключенной не ей самой. Ее сделка скорее последствие чужих ошибочных – или не совсем – решений.

Фейри опускается рядом с ней на колени одним легким, грациозным движением, словно ее совершенно не заботит чистота ее платья, а оно определенно дорогое, нежно-голубое, под цвет глаз, расшитое блестящими на свету крошечными камешками, похожими на замороженные слезы или осколки стекла, и серебряными нитями.