Кощей – Риэлтор

Ghenadii Eni

Кощей – Риэлтор

Вы когда-нибудь задумывались, что может быть хуже ипотеки? Геннадий Бессмертных, более известный в узких кругах как Кощей, знает ответ: проклятая хрущевка на окраине. Он – риэлтор в агентстве «Золотой Ключик», и его вечное существование, казалось бы, должно было подготовить его ко всему. Но даже тысячелетия интриг, войн и борьбы за бессмертное яйцо не идут ни в какое сравнение с русской коммунальной действительностью.

Его последнее задание от леденящей душу начальницы Марго (от которой веет холодом склепа и пахнет формалином) – продать квартиру №66 по улице Хрустальной, 13. От этой «двушки» шарахаются даже самые отъявленные бомжи, а потенциальные покупатели сбегают в панике, едва переступив порог. И неспроста.

Внутри Геннадия ждет настоящий бытовой ад:

* Тамара Адамовна – призрак сварливой начальницы ЖЭКа в бигудях, которая даже после смерти одержима порядком и требует акты о затоплении в трёх экземплярах. Её голос пронзительнее любого проклятия, а невидимые толчки ощутимее физических.

* Кухонная плита – замаскированный портал в нижние миры, откуда временами доносятся утробные стоны и раскалённый запах серы.

* Соседи – это отдельная песня. Этажом ниже живёт Владлен Упыренко, меланхоличный сантехник-вурдалак, который по ночам воет на луну и чинит трубы за особое темное пиво. Сверху – Фрося Дьяволова, бодрая ведьма-пенсионерка, разводящая гигантских боевых тараканов, способных предсказывать судьбу и подтасовывать показания счётчиков. А где-то между этажами скрывается Кикимора, элементаль воды, регулярно устраивающая потопы, чтобы привлечь к себе внимание.

Время поджимает. До конца месяца Кощей должен продать эту недвижимость, этот филиал преисподней, иначе ему грозит не просто увольнение, а нечто гораздо хуже, чем вечная жизнь в офисе «Золотого Ключика». Но как продать квартиру, если в ней бушует полтергейст, а портал в Ад подключен к газовой трубе? Как договориться с нечистью, когда она озабочена проблемами ЖКХ и поиском дефицитного советского шоколада?

«Кощей-Риэлтор» – это зубодробительная смесь черного юмора, гротеска и городского фэнтези, где абсурдность бытия доведена до абсолюта. Это история о том, как даже бессмертному приходится бороться с неистребимой бюрократией, искать общий язык с самыми необычными соседями и пытаться сохранить рассудок в мире, где мистика прячется за обшарпанными стенами хрущевок. Приготовьтесь к смеху сквозь слёзы и к неожиданным открытиям, ведь истинное проклятие порой скрывается не в древних заклинаниях, а в неоплаченных коммунальных квитанциях.

Сможет ли Кощей завершить сделку века? Или проклятая однушка поглотит его бессмертную душу, превратив в очередную аномалию? Узнайте это в самом безумном риэлторском приключении XXI века!

Генадий Алексеевич Ени

Глава 1: Привет от Аида, или Здравствуй, "Золотой Ключик"

Воздух в офисе агентства «Золотой Ключик» всегда был душным, словно преддверие склепа, где не проветривали столетиями, но при этом пропитанным едким, почти незримым ароматом свежесваренного, до горечи крепкого кофе и нервозности. Геннадий Бессмертных, в миру просто Гена, морщился не столько от запаха – его бессмертные ноздри и не такое обоняли, – сколько от липкого предчувствия, что очередной день предвещает лишь новые витки безысходности. Каждый рассвет здесь, под тусклым светом офисных ламп, казался ему лотереей, где единственным «выигрышем» становился новый, еще более безнадежный объект, а проигрыш… о, проигрыш в «Золотом Ключике» был окончательным и бесповоротным, даже для таких, как он. Его бессмертие, столь редкое и ценное в иных мирах, здесь, среди шуршания бумаг и щелчков клавиатур, ощущалось проклятием, обрекающим на нескончаемую, до тошноты однообразную рутину.

Он сидел, склонив голову над экраном монитора, пожелтевшим от времени и пыли, словно старинный пергамент. Цифры в отчете, пляшущие перед глазами, никак не желали складываться, точно так же, как не складывалась его собственная жизнь, рассыпанная на бесконечные фрагменты. Рука, которая некогда привычно сжимала рукоять меча или несла на себе бремя скипетра, теперь с механической точностью выстукивала что-то на клавиатуре, набивая данные о чужих, никому не нужных квадратных метрах. Под сводами низкого потолка, давящего, словно крышка гроба, Гена чувствовал, как тысячелетняя усталость поднимается из самых глубин его существа, оседая тяжелым, вязким грузом в груди. Он устал. Устал от бесконечной вечности, от удушающей бюрократии, от нескончаемых, бесплодных попыток продать то, что никто не хотел, да и не мог себе позволить. В его древнем сознании мелькала мечта – крохотная, почти пошлая для существа его масштаба: маленькая, тихая пенсия на берегу Стикса, где можно было бы, наконец, забыться в блаженной апатии. Но Смерть, кажется, либо окончательно позабыла о своем самом стойком клиенте, либо, что было куда вероятнее, она сидела в соседнем кабинете, ожидая его.

Дверь кабинета Маргариты Леонардовны распахнулась с привычной, леденящей душу бесшумностью, точно по волшебству, без единого скрипа, без намека на движение воздуха. Из проема дохнуло прохладой, той самой, что исходит от старого, насквозь промороженного холодильника в давно заброшенном морге. Сама Маргарита Леонардовна, директор «Золотого Ключика», появилась, словно скользя по полированному линолеуму, её шаг был так легок, что не слышался даже шорох ткани. Ее костюм, безупречно скроенный, цвета воронова крыла, обтягивал точеную, почти неземную фигуру, а взгляд… о, этот взгляд! Он мог заморозить даже адское пламя, не то что кровь в жилах. Холодные, глубокие глаза, казалось, видели не просто его паспортные данные, но и все его грехи, от первобытных до вчерашних. Запах ее духов – горький, терпкий, острый, как ладан в старой церкви, смешанный с озоном после близкого удара молнии – всегда, без исключения, предвещал беду.

«Геннадий Бессмертных», – голос Маргариты Леонардовны был подобен звону хрусталя на похоронном колоколе. Спокойный, чистый, лишенный эмоций, но несущий в себе нечто неотвратимое, неминуемое. Геннадий вздрогнул, и лишь по мелькнувшей тени в его глазах можно было понять, насколько глубоко слова директора проникали в его древнюю душу.

«Вас вызывает», – завершила она, и эти два слова повисли в воздухе, словно приговор.

Он поплелся к кабинету, словно на эшафот, обреченно. Каждый шаг отдавался глухим, монотонным стуком в его бессмертной височной доле. Он чувствовал, как сотни глаз – или, вернее, глазков, потому что остальные риэлторы, мелкие, суетливые людишки, мельтешившие за столами, казались ему жалкими букашками – провожают его. Они знали. Знали, что Маргарита Леонардовна никогда не вызывает просто так, без веской, а чаще всего – зловещей причины.

Кабинет директора был не просто помещением, это было воплощение минимализма, доведенного до совершенства, и… устрашения. Стол из темного, почти черного дерева, несколько идеально гладких кожаных кресел, ни единой лишней детали, ни единого пылинки. Только на столе лежала одна-единственная папка, черная, зловещая, словно обложка древнего гримуара. От неё исходил легкий, едва уловимый запах сырости, как от старой гробницы, и… чего-то неописуемо древнего, пахнущего небытием. Геннадий сглотнул, ощущая, как его горло пересохло.

Маргарита Леонардовна села, сложив длинные, тонкие пальцы на столе. Они казались вылепленными изо льда, совершенными и безжизненными.

«Геннадий, – начала она, и ее голос оставался таким же спокойным, каким бывает только перед бурей, – у нас есть для вас особый объект».

Геннадий внутренне сжался, словно готовясь к удару. «Особый объект» в ее устах всегда, всегда означало катастрофу, бездну проблем, откуда нет выхода.

«Адрес – улица Хрустальная, дом 13, квартира 66. Двушка».

«Двушка?» – Геннадий удивленно поднял бровь. Обычно ему доставались самые безнадежные, крошечные однушки, проклятые студии, от которых отворачивались даже самые отчаянные покупатели.

«Да. Но… с нюансами».

Она подвинула папку, и Геннадий, с внутренним трепетом, осторожно приоткрыл ее. На первой же фотографии была изображена обычная, на первый взгляд, хрущевка. Обычная, если не считать того, что штукатурка отваливалась с фасада, словно кожа с разлагающегося трупа, а окна, пустые и темные, выглядели как глазницы черепа. Квартира внутри… это было нечто. Обои висели клочьями, напоминая древние, истлевшие свитки, пол местами прогнил, издавая запах плесени и тлена, а в углу потолка зияла дыра, словно туда провалился не метеорит, а сама надежда.

«Объект, мягко говоря, неликвидный. От него отказались все. Даже те, кто работал в нашем… филиале на погосте», – она позволила себе легкую, едва заметную усмешку, которая, впрочем, не добавила тепла ее лицу. – «Но я верю в ваш опыт, Геннадий. И в ваше… долголетие. У вас есть месяц. Или…» – Маргарита Леонардовна сделала выразительную паузу, и Геннадий почувствовал, как по его бессмертному позвоночнику пробегает нечто холодное, как ледяное дыхание могилы, словно сама Смерть погладила его по загривку. – «Или можете считать, что ваша бессмертная карьера в этом агентстве завершена. Навсегда. Без права на перерождение».

Он посмотрел на нее. В ее глазах не было ни тени сочувствия, ни капли сожаления, лишь холодный, расчетливый блеск, сияющий, как отточенное лезвие. Она была символом его вечной борьбы. Борьбы с абсурдом, с рутиной, с собственным бессмертием, которое, казалось, лишь увеличивало его страдания. Он принял папку, ощутив ее холод, словно холодную лапу судьбы, которая крепко сжала его. Он должен был продать эту квартиру. Иначе… иначе оставалась только та самая пенсия на берегу Стикса, но уже без денег, без надежды и даже без весла, чтобы переплыть реку забвения. Лишь мрак и пустота, куда более страшные, чем любая работа.

Глава 2: Призраки бюрократии и запахи прошлого

Улица Хрустальная встретила Геннадия не просто типовой картиной спального района – она окутала его плотным, осязаемым покрывалом уныния. Обшарпанные фасады домов, словно изъеденные коррозией остовы древних кораблей, унылые, побитые жизнью детские площадки, где скрипели качели, словно чьи-то стоны, исписанные граффити заборы, за которыми таилось что-то неуловимо серое. Воздух здесь был густой, как кисель, пропитанный не только выхлопами старых машин, но и едким запахом пригоревшей гречки из чьей-то форточки, и еле уловимым, но навязчивым ароматом сырости и плесени, который, казалось, исходил не от конкретных луж, а от самой души этих домов. Двор дома номер 13 был завален мусором, небрежно разбросанным, как обрывки чьих-то неудачных жизней, а из подъезда несло затхлым, удушающим запахом кошачьей мочи, старости и какой-то, едва уловимой, безысходности.

Геннадий поднялся на третий этаж. Лестничные пролеты были погружены в вечную полутьму, словно тоннели, ведущие в небытие. Осыпавшаяся штукатурка хрустела под ногами, как мелкие кости, словно он ступал по осколкам чьей-то давно разбитой, забытой жизни. Он нашел квартиру 66. Деревянная дверь, кажется, ни разу не видевшая ремонта с момента постройки дома, была покрыта бесчисленными, отслаивающимися слоями облупившейся краски, словно чешуя доисторического чудовища. Она скрипнула, когда Геннадий открыл ее старым, ржавым ключом, издавая звук, похожий на стон старой, переломанной кости, и выпустила волну холода.

Внутри царил не просто холод – это был пронизывающий, могильный холод, от которого стыла кровь. Воздух был плотный, почти осязаемый, пах пылью, затхлостью, и чем-то еще – чем-то едким, похожим на запах древних, пожелтевших документов, смешанный с запахом давно не проветриваемой побелки. Геннадий включил свет. Тусклая, почти невидимая лампочка под потолком в прихожей осветила настоящий хаос: груды коробок, пожелтевшие, словно мумифицированные газеты, мебель, обтянутая белыми простынями, словно призраки на каком-то зловещем шабаше. Каждая тень казалась живой.

«Ну что, жилище моей мечты, обитель моего вечного проклятия», – пробормотал Геннадий себе под нос, проходя в гостиную. Пол под ногами угрожающе прогибался, половицы стонали и скрипели, будто жалуясь на свою нелегкую участь и тяжесть его многовековых шагов. Обои свисали лохмотьями, напоминая древние, полуистлевшие свитки с давно забытыми проклятиями. А потом он услышал.

Сначала это был легкий, почти неслышный шорох, будто кто-то невидимый перелистывал страницы невидимой, но очень объемной книги. Затем – недовольное, почти утробное покашливание, словно кто-то подавился вечностью. И, наконец, четкий, пронзительный, властный голос, от которого зазвенело в ушах: «Что это за безобразие?! Снова без ведома хозяев вломились?! А акт о приеме-передаче где?! Где подпись ответственного лица?!»

Геннадий замер, ощущая, как его многовековое сердце, давно уже не отбивавшее ритм, пропустило невидимый удар. «Тамара Адамовна?» – он произнес это имя, словно пробуя его на вкус, словно пытаясь понять, насколько реален этот кошмар.

Из воздуха, словно сотканная из мельчайших частиц пыли и тусклого, призрачного лунного света, начала проявляться фигура. Женщина средних лет, одетая в старомодный синий халат, побитый молью, и крупные бигуди, сияющие, как корона. На её лице, полупрозрачном и бледном, как осенний туман, читалась неземная, всепоглощающая ярость, словно она только что узнала о дефиците туалетной бумаги в масштабах галактики. Это была Тамара Адамовна, полтергейст, призрак. Её глаза, хоть и бесплотные, прожигали Геннадия насквозь, до самой его бессмертной души, заставляя его чувствовать себя пойманным с поличным школьником.

«Так вы риэлтор?!» – она всплеснула полупрозрачными, почти невидимыми руками, отчего воздух вокруг неё завибрировал. – «И что вы тут делаете?! Кто разрешил?! У меня тут, между прочим, плановая проверка водопровода должна быть! А вы мне весь график сбиваете! Вся жизнь кувырком!»

Геннадий выдохнул. Вот он, апогей его многовековой, проклятой карьеры. Спорить с призраком начальницы ЖЭКа, которая, судя по всему, даже после смерти продолжала жить по ГОСТам и нормативам.

«Тамара Адамовна, я Геннадий Бессмертных, из агентства «Золотой Ключик». Я здесь, чтобы продать эту квартиру», – его голос звучал на удивление спокойно, почти буднично.

«Продать?!» – призрак завис в воздухе, словно воздушный шар, наполненный яростью, и температура в комнате резко упала, заставив Геннадия почувствовать холод, проникающий до костей. – «Эту квартиру никто не продаст! Здесь же порядок нарушен! Потолок не белен! Трещина пошла! Ёлка, между прочим, до сих пор стоит!»

Геннадий посмотрел в угол. Там, действительно, стояла высохшая, пыльная елка, кажется, еще с прошлого века, с осыпавшимися иголками, которые лежали на полу, словно мелкие проклятия.

«На дворе июль, Тамара Адамовна», – произнес Геннадий, пытаясь сохранить хоть остатки здравого смысла.

«Это не имеет значения! Правила должны соблюдаться! Декабрьская елка должна быть убрана до крещения! А вы тут что, воздух сотрясаете? Вместо того чтобы работать, дармоед!»

Полтергейст с негодованием толкнул невидимой, но вполне осязаемой рукой старый стул, и тот с грохотом рухнул на пол, подняв облако пыли, пахнущей забвением.

Геннадий ощутил волну отчаяния, поднимающуюся из глубин его бессмертной души. Это будет долгий месяц. Очень долгий. Ему предстояло не только продать квартиру, но и выжить в постоянных нападках призрака, который, кажется, был куда более живым и энергичным, чем некоторые его коллеги из «Золотого Ключика». Он посмотрел на дыру в потолке, откуда сыпался мелкий мусор, напоминающий крошки чьих-то надежд. Оттуда доносились странные, булькающие звуки – что-то похожее на вой, перемежающийся хлюпаньем. Что ж, приключения только начинались. И он, бессмертный Кощей, был в самом центре этого бытового ада.

Глава 3: Здравствуй, сосед, или Пирожки с сюрпризом

Первый день в «адской двушке» Геннадий посвятил не просто разведке, а скорее археологическим раскопкам в поисках хоть каких-то следов жизни, не затронутых энтропией. Квартира была не просто заброшенной – она была пропитана какой-то особой, концентрированной безнадежностью, которая, казалось, въелась в каждую трещину, в каждую пылинку. Кухня оказалась самым зловещим местом. Старая газовая плита, ржавая и облезлая, словно древнее чудовище, стояла в углу, излучая странный, едва уловимый, но отчетливый запах серы, смешанный с запахом давно неработающего газа. При прикосновении к ней Геннадий почувствовал нечто, похожее на легкое покалывание, словно от статического электричества. Или от чего-то иного, гораздо более древнего и могущественного.

«Не трогайте это!» – голос Тамары Адамовны прозвучал прямо над его ухом, такой пронзительный, что заставил содрогнуться. – «Портал, между прочим, опасная штука! Нечего совать руки куда не следует! И что вы стоите, как истукан? Полы в кухне не мыты! Здесь же грязь! А я вам говорю – здесь можно питаться с пола, если его, конечно, сначала отмыть до блеска!»

Геннадий, к удивлению призрака, проигнорировал её. Он чувствовал странное, почти физическое притяжение к плите. Откуда-то изнутри доносились глухие, утробные звуки, словно под ней что-то ворочалось, что-то живое, но не принадлежащее этому миру.

Пока Геннадий пытался осмыслить природу кухонной аномалии, в дверь постучали. Три коротких, настойчивых, словно задающих ритм, удара. Геннадий открыл, и его ноздри тут же уловили целый букет ароматов: запах трав, чего-то горького, похожего на полынь, и… чего-то живого, похожего на сырую землю после летнего ливня. На пороге стояла женщина. Невысокая, крепкая, с лицом, испещренным морщинами, словно древняя карта, и ярким платком на голове, под которым прятались колючие, пронзительные глаза. В руках она держала тарелку, на которой горкой лежали румяные, но подозрительные пирожки.

«Здравствуй, сынок», – голос у неё был скрипучий, словно несмазанная телега, ползущая по гравию. – «Я Ефросинья, или просто Фрося. Соседка ваша, снизу. Принесла вот, угощение. С капусткой, да с секретом».

Геннадий вежливо улыбнулся, хотя внутри у него всё сжалось от предчувствия. «Геннадий. Очень приятно».

Он протянул руку, чтобы взять тарелку, но Фрося, едва заметно, словно играючи, слегка отдернула ее. Ее взгляд, острый, как лезвие, скользнул по квартире, задержался на пожелтевших обоях, затем на елке в углу, на пыльных шторах.

«Да-а-а», – протянула она, и в её голосе зазвучало нечто, похожее на одобрение. – «Квартирка, конечно, с характером. С душой, можно сказать. Не каждому такая достанется. Ох, не каждому…»

Геннадий почувствовал, как по его бессмертной коже пробежали мурашки. Фрося явно знала гораздо больше, чем говорила, её слова были подобны намекам, спрятанным в тумане.

«Проходите, Фрося», – предложил он, пытаясь изобразить гостеприимство.

«Нет-нет, спасибо», – махнула она рукой, и в этом жесте было что-то древнее, ритуальное. – «Мне некогда. Дел по горло. Тараканчики мои вон ждут. Им без меня никак. Но ты пирожки возьми, возьми. От чистого сердца. Они… с сюрпризом».

Она подмигнула, и Геннадий почувствовал, как в её глазах, похожих на угольки, мелькнул зловещий, почти дьявольский огонек. Он взял тарелку. Пирожки были еще теплыми, но от них исходил странный, едва уловимый запах, похожий на засушенных трав, смешанный с чем-то неопределимым, древним, словно заклинание.

«Ну, я пойду», – сказала Фрося, и её взгляд задержался на Геннадии, словно она пыталась прочесть его мысли. – «Ты тут, сынок, поосторожнее. Квартирка-то с норовом. И с постояльцами. А если что – ты ко мне заходи. Я наговоры всякие знаю. От сглазу, от порчи… От полтергейста, говорят, тоже помогает. А особенно от молодых, которые себя слишком умными считают!»

Она улыбнулась, обнажив несколько золотых зубов, и по спине Геннадия пробежал ледяной холодок. За его спиной он услышал сердитое, возмущенное шипение Тамары Адамовны: «Шарлатанка! Её заговоры – это нарушение всех санитарных норм! Она тут антисанитарию разводит! А тараканы! Ужас!»

Геннадий закрыл дверь, ощущая, как воздух в квартире становится еще плотнее. Он поставил тарелку с пирожками на старую, пыльную тумбочку. От пирожков пахло уже не просто капустой, а каким-то странным, приторным ароматом, похожим на то, что используют в самых древних, давно забытых ритуалах. Вдруг из одного пирожка что-то выскочило. Маленькое, шестилапое, с длинными, трепещущими усиками.

Таракан. И не просто таракан. Этот был… подозрительно большой, почти гигантский. И он смотрел на Геннадия с каким-то слишком осмысленным, почти человеческим выражением, словно пытаясь что-то сказать. Геннадий резко отдернул руку.

«Это что за чертовщина?!» – вырвалось у него.

Из кухни донесся голос Тамары Адамовны: «Я же говорила! От неё одни проблемы! Несоблюдение правил чистоты и порядка! А теперь еще и насекомые! Это же просто ужас!»

Геннадий тяжело вздохнул. Пирожки с сюрпризом. Очевидно, Фрося не шутила. Он понял, что его соседи – это не просто жильцы. Это были полноценные, могущественные силы природы, адаптировавшиеся к жизни в постсоветской хрущевке, словно древние божества, низведенные до коммунальных проблем. И с ними ему предстояло работать. Или хотя бы попытаться не стать их жертвой, не превратиться в очередную легенду о риэлторе, который сошел с ума.

Глава 4: Вой за стенкой и сантехник с запахом могилы

Ночь в квартире 66 была не просто длинной, она была бесконечной, словно само время остановилось в этом проклятом месте. Тамара Адамовна, неугомонный призрак бюрократии, не давала покоя, требуя то переложить пожелтевшие, хрупкие, словно опавшие листья, газеты по алфавиту, то найти не существующий в природе акт о списании старого, давно сгнившего холодильника, словно от этого зависел исход апокалипсиса. Ее пронзительный голос звенел в ушах Геннадия, подобно бесконечному комариному писку, а ее невидимые, но вполне осязаемые прикосновения – то легкие, раздражающие щипки, то неожиданные, пугающие толчки – заставляли его чувствовать себя не древним Кощеем, а беспомощной игрушкой в руках невидимого, зловредного дирижера.

За окном шел дождь. Мелкий, моросящий, он барабанил по старому, рассохшемуся подоконнику, создавая унылую, меланхоличную симфонию, от которой становилось еще тоскливее. Геннадий лежал на продавленном диване, чьи пружины впивались в бессмертное тело, словно мелкие кинжалы, тщетно пытаясь погрузиться в забытье. Его бессмертное тело, казалось, устало больше, чем когда-либо за все его тысячелетия существования. Усталость была физической, ментальной, экзистенциальной.

Внезапно из-за стенки донесся протяжный, заунывный вой. Это был не собачий вой, и не человеческий плач. Это было нечто среднее, пропитанное тоской и какой-то древней, первобытной болью, словно сама земля стонала. Вой усилился, стал громче, и Геннадий почувствовал, как по стенам вибрирует низкий, утробный звук, от которого звенели зубы. Воздух в квартире, и без того тяжелый, стал еще плотнее, словно наполняясь отчаянием.