Возвращение

– Не уходи… Осталось всего три дня…

– Вернусь, милая, вернусь… – пытался успокоить ее Ревмир.

– Всего три дня! – словно не слыша его, повторяла Лейсания. – Всего три дня. Ради меня. Ради ребенка, которого я ношу… Не уходи…

– Так надо, милая.

Лейсания с отчаянием бросилась на Ревмира, тряся его за грудки.

– У тебя же не только страна… – говорила она, доходя до грани отчаяния. – У тебя есть любимая. Есть я. В моем животе твой ребенок… Хоть раз послушай меня… У тебя есть не только страна…

И, оттолкнув возлюбленного, она встала перед офицером:

– Товарищ офицер, прошу вас, не забирайте сегодня моего Ревмира. Оставьте его всего на три дня. Через три дня у нас должна была быть свадьба. Гости уже приглашены. А он уходит. Оставьте его всего на три дня, а… Я хочу побыть его женой… Пусть он не уходит всего три дня… Потом он пойдет… Он ведь никуда не убежит… Товарищ офицер, вы меня слышите?

Офицер смутился. Он пытался отвести взгляд, но взял себя в руки.

– Нельзя.

– Почему нельзя? Это всего три дня!

– Вернется- сыграете свадьбу,– попытался подбодрить офицер. – Вернется…

– Товарищ офицер… – Лейсания в отчаянии схватила офицера за грудки, но ее руки бессильно опустились. Она неуверенными шагами подошла к Ревмиру, который уже был рядом, обняла его и зарыдала: – Вернись, любимый. Вернись назло всем смертям. Я буду тебя ждать. Я буду ждать тебя до самой смерти.

И, внезапно вырвавшись из его объятий, она начала шарить по карманам. Немного повозившись, она достала кусок марли, нарезанный квадратиками.

– На! Это тебя убережет. Вернешься, сыну из нее соску смастеришь.

Ляйсания целует кусочек марли и вкладывает его в руку Ревмиру. Юноша тут же прячет его в нагрудный карман и заключает любимую в объятия:

– Я вернусь, Ляйсания. Ты жди… Вы ждите…

Ляйсания немного успокаивается и вдруг, словно охваченная внезапным порывом, крепко обвивает шею Ревмира руками, прижимается к его губам и всем своим существом словно растворяется в нем. Они замирают в объятиях, стремясь впитать тепло тел, тепло душ, всю любовь, что переполняет их сердца.

– Пять минут осталось! – кричит один из военных. – Через пять минут построение!

Эти слова словно подгоняют прощающихся, заставляют их торопиться сказать все самое важное, высказать все пожелания. Но время в такие моменты летит неумолимо быстро. И вот уже звучит зычный голос офицера:

– Стройся!

Когда мужчины выстраиваются в шеренгу, офицер окидывает их взглядом и командует:

– По машинам!

Уходящие на войну забираются в кузов грузовика. Места нет, они и стоя еле помещаются. В толпе прощающихся раздаются крики, плач, пожелания – все это сливается в оглушительный гул. Когда машины трогаются, толпа некоторое время бежит следом. Вскоре крики перерастают в дружный, всеобщий плач.

Плач не был для Танзили чем-то новым. Она росла, слыша его с самого детства. Где бы ты ни находился, из-за угла всегда доносился чей-то плач. Рано утром, днем, темными ночами. Плачут женщины. У кого-то умер ребенок, у кого-то забрали мужа, у кого-то еще какое-то горе. К этому в какой-то степени привыкаешь. Потому что эта деревня не перестает обливаться слезами.

Но такое Танзиля видела впервые. Когда плачет весь народ, это звучит невыносимо, выворачивает душу наизнанку. Если все плачи слились воедино, значит, беда пришла в страну немалая. Наверное, сегодня плачет вся страна. Прощаются навсегда, обливаясь слезами.

Наблюдать за людьми в таком состоянии было невыносимо, и Танзиля ушла от конторы, направившись вдоль берега реки. Даже отойдя на приличное расстояние, она все еще слышала этот плач. Вдруг девушка вспомнила об ушедших в лес. Они сегодня не плачут. Но их молчание кажется не счастьем, а предательством всеобщего плача, слез всей страны. Все равно это неправильно. Конечно, девушка их понимала. Она сама пережила нечто подобное, думала так же и ждала каких-то перемен. И войну она встретила с радостью не из-за желания совершить подвиг, а в надежде на изменение жизни. Кто знает, может, новая власть освободит ее отца, а мать перестанет плакать ночами…

Словно желая доказать справедливость этих чувств, мысли Танзили устремились в прошлое, в тот день, когда началась трагедия. Для Танзили она началась с того момента, когда забрали отца.

4

Неподалеку от дома Танзили текла речушка. Маленькая, безымянная – ее просто называли Речкой. Вероятно, один из рукавов Большой реки, что текла на окраине села. На ее берегах, усыпанных мелким песком, для детей открывался целый мир свободы. Они предавались всевозможным играм, возводили причудливые замки. В то время любили играть в дочки-матери. Это было давно, когда Танзиля была совсем маленькой. Прошло три… нет, почти четыре года. Танзиля увлеченно украшала стены своего песчаного дома, когда Катя вдруг воскликнула:

– Девчонки, смотрите!

Все обернулись. К мосту приближался черный, лощеный автомобиль. Танзиля видела такое впервые в жизни – до этого ей доводилось лицезреть лишь видавшую виды полуторку, что громыхала по деревне. Она застыла, не в силах отвести взгляд. Оля и Катя, казалось, находились в таком же оцепенении. И только Наташа, распираемая гордостью, поспешила блеснуть своими познаниями:

– Да это же Эмка! Эмка! Я видела такую с отцом в городе.

Танзиля поморщилась. Она никогда не видела ни этих "Эмок", ни больших городов, где ездят такие машины. Подруги смотрели на Наташу с завистливым восхищением. А та не унималась:

– Эмка, это Эмка! – твердила она.

Ну и выскочка, право слово… И название-то знает! Эмка, видите ли. Видела она, как же. Нет, этому нельзя было позволить продолжаться.

– А я даже ездила на такой,– небрежно бросила Танзиля и, поймав на себе недоверчивые взгляды подруг, добавила: – Это наши родственники.

Глаза девочек полезли на лоб, но тут же вернулись на место, а лица расплылись в улыбках. Не насмешливых, но полных сомнения, выражающих скорее неверие. Танзиля еще не знала букв, но лица подруг читала, как открытую книгу. Не верят.

– Врешь ты все,– прищурившись, сказала Ольга. – Если бы это были твои родственники, они бы остановились у вас…

Она не успела договорить – ее глаза широко распахнулись от изумления. Она переводила взгляд с подруг на Танзилю и обратно на автомобиль.

– Вот тебе на!

Машина проехала по мосту и остановилась прямо у ворот дома Танзили. Оттуда вышли трое и направились к калитке, а вскоре к ним присоединился военный и, прислонившись к дверце автомобиля, закурил.

– Ну давай, покажи нам, как ты умеешь кататься на этой машине,– ехидно улыбнулась Наташа. – Раз это твои родственники.

Танзиля вскинула подбородок и окинула подруг взглядом. Затем улыбнулась:

– Пойдемте, и вас прокачу.

– Нет, мы постоим, посмотрим,– ответила Наташа.

Катя и Оля поддержали ее:

– Иди сама. Если захочешь, потом позовешь.

– Эх вы, трусихи! – воскликнула Танзиля и побежала к машине. В душе у нее тоже затаился страх – ведь это были совсем незнакомые дядьки, кто ее пустит в такую машину? Если бы только подпустили поближе, а то ведь и прогнать могут.

И тут ее осенила хитрая мысль. Подбежав к военному, она обхватила его за ноги и, подняв голову, лучезарно улыбнулась:

– Дяденька, покатайте меня на машинке,– прошептала она. – Мы с подружками поспорили, а они смотрят. Ну покатайте, дяденька, хоть чуть-чуть…

Когда она так обнимала отца за ноги, он всегда уступал ей, исполнял любое ее желание. Так будет и в этот раз, так и должно быть. Но стоявший у машины дядька был совсем не ее отцом. На мгновение он опешил от неожиданности. Затем на его лице появилось выражение брезгливости. Он попытался высвободить ноги, но у него ничего не вышло. Тогда он слегка наклонился и отцепил руки девочки.

– Пошла вон, соплячка!

– Дяденька, на машинке…

– Ты что, не понимаешь, что тебе говорят? Проваливай отсюда! – и он грубо толкнул девочку.

Танзиля потеряла равновесие, сделала несколько неуверенных шагов и упала на землю. Но тут же вскочила и посмотрела в сторону подруг у реки. Они все видели. Теперь насмешек не избежать. Зря она только соврала. Ну да ладно… Танзиля отряхнула одежду и, опустив голову, направилась во двор. Но, увидев, что из дома кто-то выходит, присела на скамейку возле ворот.

Безмолвно они вышли к калитке. На их лицах застыло равнодушие. "Все решено, мы ничего не можем сделать". Отец казался подавленным. Хотя и старался не показывать своего настроения. На лице матери застыла безграничная тревога, казалось, она вот-вот разрыдается. Выйдя к калитке, мать не выдержала, обняла отца за шею и прижалась лицом к его груди.

Приехавшие некоторое время наблюдали за этой сценой. Услышав рыдания, один из них произнес:

– Время.

Второй поддержал его:

– Давайте, не затягивайте.

Отец отстранился от матери и посмотрел ей в глаза:

– Не плачь… Держись,– и попытался улыбнуться. – Разберутся и отпустят. Какая-то ошибка вышла.

И вдруг, стремительным движением, подхватил Танзилю на руки. Крепко прижал к себе. Нежно и сильно одновременно. Осыпал поцелуями ее лицо. Его щетина приятно щекотала щеки. Затем, глядя в глаза Танзиле, улыбнулся:

– Не теряйся, дочка. Я скоро вернусь,– и, заметив, что Танзиля пытается вырваться, добавил: – Не плачь, дочка. Никогда. Будь сильной.

– А если не вернешься? – с горечью воскликнула мать. – Сейчас ведь многие так…

Отец опустил Танзилю на землю и повернулся к жене:

– Вернусь,– улыбнулся он. – Ведь я ни в чем не виноват.

– Хватит! – раздался резкий голос. – Пора ехать.

Он махнул рукой, и военный, все это время стоявший у машины, подхватил отца под руку. С другой стороны его взял человек в фуражке, и они повели его к автомобилю.

Мать застыла на мгновение, а затем, словно очнувшись, закричала:

– Нет! – Нет, не забирайте его!

И бросилась к машине. Отца уже успели усадить на заднее сиденье.

– Оставьте его! Он ни в чем не виноват!

Когда она потянулась к задней двери, тот самый военный схватил ее и оттолкнул в сторону. Но мать не сдавалась и снова бросилась к двери. На этот раз военный отбросил ее с такой силой, что она потеряла равновесие и упала. Пытаясь подняться и догнать уезжающую машину, она обессиленно рухнула на землю и разрыдалась.

Танзиля подбежала к матери, обняла за шею и, желая утешить, стала гладить ее по волосам. Мать обняла в ответ, но не могла перестать рыдать, невнятно бормоча:

– Доченька… Моя девочка…

Машина выехала на мост. Танзиля вырвалась из объятий матери и побежала за ней. Почему она так поступила, она и сама теперь не понимала. Но через какое-то время ее ноги ослабели, она споткнулась обо что-то и упала посреди дороги. Кажется, что-то сильно заболело, в глазах посыпались искры. Но девочка не обратила на это внимания. Быстро вскочив, она помчалась вслед за машиной. Но ее уже не было видно. Однако Танзиля знала, что они могли остановиться у конторы.

Так и оказалось. В машине никого не было. Танзиля поднялась по ступенькам и на мгновение замерла. Собрав всю свою смелость, она потянула дверь на себя. Дверь не поддалась. Еще раз… Еще… Нет. Дверь была заперта изнутри.

– Папа! – отчаянно закричала она. – Папа!..

Вдруг она вспомнила о пожарной каланче и побежала через двор к задней части дома, где находилась лестница. Оттуда все было видно, как на ладони. За столом в конторе, покрытым сукном, сидел мужчина в шляпе, остальные расположились по обе стороны от него. Там были не только те, кто забрал ее отца, но и еще какие-то люди. А ее отец сидел на табурете у двери. Его о чем-то спрашивали, но он лишь качал головой. К сожалению, слов их было не слышно.

Так продолжалось довольно долго. В движениях тех людей появилась какая-то резкость, раздражение. Казалось, они кричали. Вскоре некоторые из них стали ходить туда-сюда. Сидящий во главе стола несколько раз ударил кулаком по столу. Отец не двигался, не кричал. Во всяком случае, Танзиле он казался очень спокойным. Да и вообще, он никогда не кричал на нее…

Вдруг что-то произошло. Двое военных, стоявшие по обе стороны от отца, схватили его под руки и подняли на ноги. Один заломил ему руки за спину, другой встал перед ним и ударил кулаком в живот. Еще раз… Еще… И он, вплотную приблизившись к отцу, начал что-то кричать. Хотя ее слов и не было слышно, но по широко открытому рту и напряженным жилам на шее можно было понять, что он кричит. Вдруг что-то случилось, военный согнулся в три погибели, теперь была видна только его спина. Вскоре он выпрямился, выхватил пистолет и приставил его ко лбу отца.

Сердце Танзили оборвалось. Эти изверги могли просто убить ее отца. Надо что-то делать! Танзиля бросилась на помощь и прыгнула с лестницы… Но ее нога зацепилась за что-то, и она с глухим стуком упала на землю. В глазах вспыхнули яркие искры, мир погрузился во тьму.

Очнувшись, она почувствовала сильную головную боль и пощупала голову. Вроде бы крови нет, но на лбу вскочила большая шишка. Она попыталась встать на ноги, но, не выдержав боли, застонала. Нога опухла. Превозмогая боль, прихрамывая, снова поднялась по лестнице на каланчу. В конторе никого не было. С трудом она вышла к передней части дома. Машины тоже не было. Перед конторой курил сторож Хатмулла-бабай.

– Эй, малышка, откуда ты взялась? – удивился он, увидев девочку, и вздохнул. – Отца твоего забрали, дочка. Хороший он человек! Ты не горюй, дочка, вернется еще. Вернется…

Речь Хатимуллы-бабая была так же прекрасна, как и его мягкий голос. Танзиля и не заметила, как ее прорвало на слезы. Рыдая, она побрела по улице.

Да кто, если не она, должна была плакать? Отца, избивая, увезли куда-то вдаль, мать осталась рыдать у ворот, а ее собственная голова раскалывалась от боли, ноги отекли, а в душе завязался тугой узел. Как можно было вынести без слез этот обрушившийся на нее внезапный кошмар? Ей ведь едва исполнилось десять лет. Десяти еще не стукнуло…

5

"Не теряйся, дочка. Я скоро вернусь",– сказал отец, уходя, но так и не вернулся. По взгляду матери Танзиля понимала, что ждать его скорого возвращения не стоит. Впрочем, она и сама видела, в чьи руки он попал. Еще на выезде из деревни его начали избивать, а уж когда привезли в свое логово, церемониться и вовсе перестали. От этих мыслей становилось так тяжело, что в горле вставал ком, а в глазах – слезы. Казалось, будто ты осталась одна во всей вселенной, без защиты и поддержки.

Впрочем, одиночество было не только в чувствах. Подруги Танзили тоже стали сторониться ее. После ареста отца вся работа легла на их с матерью плечи, и у девочки почти не оставалось свободного времени. В те редкие минуты, когда она выходила поиграть, подруги, едва она успевала подойти, под каким-нибудь предлогом разбегались. Раньше девочка не обращала на это внимания. Но однажды мать с горечью сказала:

– Эх, дочка… Остались мы теперь вдвоем… – проговорила она, поглаживая Танзилю по волосам. – И подруг твоих не видно, и соседи перестали заходить. А как сама зайду, так отворачиваются.

Тогда Танзиля обратила внимание. Действительно, подруги всегда отворачивались. А когда она приходила к ним домой, их матери спешили выпроводить ее:

– У нее много дел, не может она играть, иди домой.

Во всем виноват арест отца. То ли боялись общаться, то ли и вправду считали их врагами народа. Впрочем, могло быть и то, и другое. К тому же, мать почти каждый день вызывали в контору на допросы. Она старалась этого не показывать, но возвращалась оттуда обессиленной и подавленной. Как ни крути, а одиночество стало ее реальностью.

И вот однажды дверь распахнулась от удара, и в дом вошли трое. Хоть и в кожаных куртках, но Танзиля сразу поняла, что это из тех же, что забрали отца. Один из них спросил имя и отчество матери. Это показалось девочке даже забавным: сами же знают, куда пришли, зачем спрашивать? Но улыбнуться она не смогла. Пришедшие были злые и суровые. Один сразу же, оглядывая комнату, спросил:

– Чтем занимаемся? Против Советской власти работаем?

– Да мы никогда против не были,– оправдывалась мать. – Упаси Боже…

– Бог не спасет,– отрезал пришедший. – А вы в Бога верите?

Мать растерялась. Танзиля знала, что мать верит в Бога и украдкой читает молитвы. Но она также знала, что эти люди в кожаных куртках не любят тех, кто молится. Зря мать сорвалось "Упаси Боже". Перед ними так нельзя было. И вот теперь стоит, не зная, что ответить.

– Верите в Бога? – рявкнул пришедший.

Мать молчала.

– Ладно, об этом мы еще поговорим обстоятельно,– прошипел пришедший и повернулся к своим товарищам. – Обыскать все, ничего не пропустить!

Они перевернули в доме все вверх дном. Отцовскую одежду, материны ситцы на платья, книги, лучшую посуду – все сложили в мешки и вынесли из дома. Мать попыталась было возразить:

– Не трогайте. Неужели посуда – враг Советской власти?

На это главарь только рассмеялся:

– Ха-ха-ха!

Но тут же стал серьезным, суровым и злым. Словно воплощение неотвратимости, он вплотную подошел к матери и прошипел:

– Скоро вам все это будет не нужно.

Мать больше ничего не сказала. Лишь когда обыск закончился и ушли, она, словно очнувшись, осела на кровать и зарыдала в голос.

Через несколько дней после обыска мать вернулась с работы, шатаясь, словно пьяный мужик. Танзиля испугалась, увидев ее. Лицо сморщилось и побледнело, как у старой картофелины. Губы посинели. В глазах – пустота. Они смотрели на тебя, но ничего не видели, словно стеклянные. Руки слегка дрожали.

– Мама,– обняла ее девочка. – Мама… Что случилось? Ты заболела?

Мать села на кровать и замолчала, уставившись в пустоту. Так она просидела долго. Как ни упрашивала ее дочь, она не отвечала ни слова. Даже не шевелилась. Спустя, казалось, вечность она равнодушным голосом произнесла:

– С работы уволили,– и добавила: – Петля затягивается, дочка. Уехать бы нам. Но куда?..

Той ночью Танзиля проснулась от душераздирающего воя. Она прислушалась, пытаясь понять, откуда он доносится. Это была мать. Девочка зажгла свечу и подошла к кровати. Мать лежала, уткнувшись лицом в подушку, и всхлипывала:

– О, Боже, за что ты так наказываешь нас? Ты и так выкосил нас морозом. Хоть бы дочь мою сделал счастливой.

Танзиля осторожно погладила ее по голове:

– Мама…

Мать не слышала ее.

– Мама! – позвала девочка громче.

Мать не ответила, лишь перестала плакать, перевернулась на спину и начала часто дышать, застонала. Девочка замерла, открыв рот, чтобы что-то сказать. У матери были закрыты глаза, из-под сомкнутых ресниц текли слезы. Сначала Танзиля ничего не понимала, но потом до нее дошло, и ее собственные глаза наполнились слезами. Мама! Она плачет во сне.

Мать словно таяла на глазах, становилась все меньше и бледнее. Домашняя работа тоже перестала ладиться у нее, а если и делала что-то, то нехотя, лишь потому, что это было необходимо. Еда ее больше не интересовала. Все ее внимание было приковано к Танзиле: она ласкала ее, нежила. Ни с того ни с сего обнимала, гладила по волосам. Если находила еду повкуснее, старалась накормить дочь. Иногда вдруг начинала тихонько напевать. Это казалось девочке странным, ведь раньше она никогда не слышала, как поет мать. Во всяком случае, ей и в голову не приходило, что у нее такой красивый голос.

И вот однажды ночью в дверь постучали. Они зажгли лампу и на мгновение замерли. Стук повторился. С каждым разом он становился все громче и нетерпеливее. В голове Танзили вспыхнула радостная мысль: "Папа вернулся!" Эту надежду подкрепляли мужские голоса, доносившиеся с улицы. Разобрать слов было нельзя, но то, что это мужские голоса, было ясно. Танзиля вскочила и бросилась к двери. Дрожащими руками откинула засов. Она была готова броситься в объятия к мужчине, стоявшему на пороге. Папа!..

Но вошедший мужчина бесцеремонно оттолкнул ее в сторону и вошел в дом. За ним последовали еще двое. Они тоже не обратили на девочку никакого внимания.

– Почему не открываете? – услышала она голос из глубины комнаты. – Чем занимаетесь?

– Спали мы,– ответила мать.

– Собирайтесь! – приказал вошедший мужчина. – Время пришло.

От этих слов мать немного растерялась. Она металась взглядом, не зная, за что хвататься. Немного помедлив, она стала торопливо одеваться.

– Постойте, ведь все было готово… Где же мой узелок… – прошептала она.

– Ребенка тоже соберите! – приказал мужчина.

Несмотря на свою хрупкость, Танзиля уже не была ребенком. Она многое понимала и знала. Поэтому, не дожидаясь матери, начала одеваться сама.

– Одевайтесь теплее,– сказал один из вошедших. – И сменную одежду возьмите.

– У меня все готово… – голос матери звучал оправдывающе. – Вот немного хлеба осталось, можно я его тоже возьму?

Один из вошедших кивнул.

– Ладно, берите. Можете сейчас покормить ребенка.

Словно что-то вспомнив, мать протянула хлеб Танзиле:

– А… да, точно…

Девочка не была сыта. В последнее время с едой стало хуже. С тех пор, как забрали отца, она ни разу не ела досыта. Но сейчас кусок не лез ей в горло. Мысли о том, что эти люди посреди ночи пришли, чтобы увезти ее куда-то, вытеснили все остальное.

– Мама, куда мы едем?

Мать похлопала ее по спине:

– Не знаю еще, дочка… Ты ешь, ешь…

Танзиля отломила половину хлеба и отдала матери.

– Ты тоже. Давай вместе будем есть.

Мать с восхищением посмотрела на нее и начала есть хлеб.

– Быстрее! – поторопил их главный. – Вы что, до утра собрались есть?

У ворот стояли две машины. Мать направилась к задней "эмке". Едва она потянулась к дверной ручке, как раздался суровый голос:

– Ребенка оставьте! Куда это вы собрались?

Услышав это, Танзиля крепче прижалась к матери. Мать тоже крепко обняла ее.

– Не разлучайте нас! Она еще маленькая! – голос матери был слабым, словно смоченный слезами. – Доченька!

– Мама! Не трогайте мою маму!

Мать судорожно начала целовать ее в лицо, повторяя без остановки:

– Доченька, кровиночка моя… Единственная моя…

Внезапно сильные руки вырвали Танзилю из объятий матери и куда-то понесли. Девочка сопротивлялась, кричала, пыталась укусить вцепившиеся в нее руки. Но ничего не менялось. Лишь душераздирающий голос матери продолжал разрывать тишину:

– Доченька! Кровиночка моя!

– Мама! Мамочка! – надрывалась и Танзиля. – Папа, вернись! Спаси нас!

– Доченька…

6

Добравшись до районного центра, машина остановилась у длинного одноэтажного деревянного дома. Он был обнесен дощатым забором, а во дворе виднелись скамейки и качели. Однако любоваться окрестностями Танзиле не дали: сидевший рядом мужчина в кожаной куртке грубо выдернул ее из машины и, подхватив под руку, втолкнул внутрь.

Едва они переступили порог, их встретила высокая, плотная женщина. Холодным, оценивающим взглядом она окинула Танзилю и сухо бросила:

–Контра? Проходите.

Они проследовали за ней в комнату. В торце, под портретом Сталина, возвышался массивный стол, вдоль одной стены стояли стулья, вдоль другой -большой шкаф. Ничего лишнего.

Мужчина в кожаной куртке усадил Танзилю на один из стульев, достал из портфеля бумаги и протянул их женщине за столом. Пробежав глазами документы, та что-то пометила и вернула несколько листов мужчине:

–Распишитесь.

Ее голос был таким же резким и бесчувственным, как и взгляд. Танзиля сразу поняла, что ничего хорошего ее здесь не ждет. Пусть и не знала, что значит слово "контра", но догадывалась, что его используют в отношении врагов. И с порога ее встретили именно как врага.

Закончив формальности, женщина проводила мужчину в кожанке до двери и крикнула в коридор:

–Надя!

Едва она вернулась на свое место, в дверях появилась коренастая женщина лет тридцати.

–Вы звали, Галина Герасимовна?

"Галина Герасимовна…" -прошептала про себя Танзиля, бросив еще один взгляд на женщину за столом. "Гадина…" -добавила она мысленно. Хозяйка кабинета, разумеется, ничего не заметила.

–Вот тебе еще одна буржуйская морда,-кивнула Галина Герасимовна на Танзилю. -Приведи ее в порядок, завтра могут нагрянуть проверяющие.

Надя схватила девушку за руку, рывком подняла со стула и вывела из кабинета. В коридоре хватка ослабла, и шаг женщины стал медленнее. Вскоре они вошли в небольшую комнату. В центре -жесткий стул, в углу -маленький столик, у стены -неказистый шкаф…

–Раздевайся!

Надя оставила Танзилю у двери и принялась рыться в шкафу. Девушка сняла теплую одежду, оставшись в одном платье. Вскоре Надя достала из шкафа белую простыню и подошла к Танзиле:

–Садись вот сюда.

Как только девушка села, Надя накинула ей на плечи простыню и достала ножницы. Сейчас ее остригут… В душе Танзили затеплилось странное предчувствие чего-то хорошего. Она давно мечтала о красивой стрижке, как у городских родственниц. Неужели это место не такое уж и плохое? Как бы этого хотелось! Жаль, что нет зеркала. Интересно, какую прическу ей сделают?