Я любила тебя всем сердцем

Ольга Баскакова

Я любила тебя всем сердцем

Глава 1.

Понедельник «Пока ты была тенью»

(возраст дочери: от рождения до 4 лет)

Когда в доме становится по-настоящему тихо – не просто «никого нет», а тихо до напряжения в челюсти, до сведённых мышц, до выкрученных суставов,– я понимаю: скоро опять 5:27.

Время, которое стало меткой.

Время её смерти.

Теперь для меня 5:27 – не просто цифры. Именно в это время раздался звонок из роддома.

Голос на том конце был глухим и бюрократическим: «Роды с осложнениями. Мы сделали всё, что могли. Маточное кровотечение… Ребёнок выжил».

Я проснулась – как будто кто-то позвал.

Сначала подумала: Катя. Но её нет. Уже четыре дня, вчера похоронили. Хотя, если быть честной, нет её не четыре дня – а неизвестно сколько.

Просто раньше она была на расстоянии привычки, а теперь – на расстоянии земли.

В кухне пахло молчанием. Старая чашка с недопитым чаем всё ещё стояла на подоконнике, с той самой ночи, когда раздался звонок.

Когда Катя родилась, не заплакала от облегчения. Ни от радости. Ни сказала ничего.

Медсестра протянула маленький, сморщенный комочек: «Держите вашу девочку».

А внутри – пустота.

Страх, может быть. Ответственность – да. Но любви – той, о которой пишут в книгах, от которой «сердце взрывается» – не было.

Только тревога. Как её теперь не уронить? Как ничего не испортить?

Первые месяцы – как в тумане. Я держалась за расписание, как за спасательный круг: часы кормления, часы сна, план, график.

А потом – привычка. "Я заботилась о ней правильно."

А вчера стояла над её гробом и не могла понять: где я ошиблась? Где ошиблись врачи?

И почему – в нашем, современном, «всё умеющем» мире —от этого не могут спасти?

Люди приходили и уходили, а я стояла, ища ответ. Идеальный, рациональный, спасающий.

Правильный ответ.

Но не нашла.

Что ж, уже не усну. Надо перебрать её вещи. Вчера, после похорон, Рома завёз их. Пока перетаскивал, стояла у машины и смотрела на внучку. Она мирно спала в автолюльке. А я не могла пошевелиться, чтобы прикоснуться к ней.

Малышка была близкой и одновременно далекой, чужой.

Что ж, вещи неплохие. Отнесу в храм. Там найдут, кому раздать. Пакет с уходом – в мусор. Ещё пара пакетов с мелочами. И – небольшая, но тяжёлая коробка. Внутри – старый пакет с тетрадями.

Сначала хотела выбросить, но зачем-то заглянула.

Дневники. Её дневники

Из дневника Кати:

«Я четко не помню себя маленькой. Но мне кажется, что мама боялась меня.

Может, я ошибаюсь.

Просто она всё делала очень быстро. Кормить – кормит. Одевает. Водит в сад.

Но она никогда не смотрела мне в глаза.

Я думаю, у неё тогда была другая жизнь. А я пришла случайно. Или нет? Просто не вовремя».

Читаю – и у меня дрожат пальцы.

Я не помню, чтобы избегала её взгляда. Но память – штука лукавая.

Воспоминания, как старые фотографии:

одни выцветают,

другие – дорисовываются.

Да, было сложно.

Но не настолько, чтобы… прям вот так.

Я рожала сама. Для себя. По молодости не срослось, мужа не нашла. А часики тикали, родители давили. В 32 решила – всё, пора.

Думала, родные обрадуются. Они ведь так ждали.

Ага, как же. «Рожала для себя – вот и воспитывай сама».

Вот и воспитывала. Сад – с года. Работа – с утра до ночи. Лихие девяностые – накрыли медным тазом все светлые надежды.

Я тогда ничего не понимала. Не думала об этом. А она – чувствовала всё. Даже то, что мама себе не разрешала чувствовать.

Глава 2.

Вторник «Когда ты училась говорить»

(возраст дочери: 5–8 лет)

Я сижу у кухонного стола. Рядом – тетрадь. Четвёртая по счёту.

На обложке – наклейка с лошадкой. Подарок из «Снежной королевы».

Она обожала лошадей в этом возрасте. Говорила, что они умеют грустить глазами. Смешно…А тогда – я не смеялась. Только кивала.

Было некогда слушать про лошадей.

Смотрю на эту тетрадь и боюсь открыть. Именно в этом возрасте она начала спрашивать. А я – отвечать правильно, по учебнику. Иногда.

Катя была странной девочкой. Замкнутой. Не шумной, не «всеобщей радостью», как хотелось бы моей матери.

Она любила смотреть на небо.

Сидеть с книжкой – не читая, а просто разглядывая.

Могла целый вечер собирать пазлы.

В детском саду воспитательница сказала:

– У вас девочка замкнутая. В себе.

Но было некогда слышать «звоночки». Я много работала. Чтобы мы ели. Жили. Не мерзли.

А потом – готовила, стирала, гладила, разбирала. Никаких игр.

Да и многое, как мне казалось, само собой устаканиться. Правда ведь?

Однажды вечером Катя сидела на полу в своей комнате и перебирала заколки.

Ей было семь. За окном стемнело, но она не просила включить свет —просто сидела в полумраке и держала в руках розовую заколку с бабочкой. Бабочка отломалась.

Я зашла в комнату с корзиной для глажки:

– Кать, ты чего тут темно сидишь?

– Просто так, – тихо сказала она.

Щёлкнула выключателем – лампа резанула глаза.

– Уроки сделала?

– Да.

– А это что у тебя? – Заметив заколку, взяла её в руки:– Опять всё ломаешь. Я же просила аккуратнее. Ты теперь взрослая девочка.

Катя кивнула. Она не сказала, что и так старалась быть бережной. Чтобы меньше просить. Вообще – не просить.

Я вернула заколку ей в ладонь и уже собиралась выйти.

– Мам, – голос был едва слышен.

– М-м?

– А ты бы хотела, чтобы я была другой?

Я вздохнула:

– Что за глупости. Всё, спать скоро. Не начинай.

И вышла.

Из дневника Кати:

«Когда я была маленькой, мне всё время казалось, что у мамы внутри – часы. Всё у неё тикало: быстро, точно, без остановок.

Она была добрая, но как будто не настоящая. Я пыталась с ней говорить. Рассказывать, просить, советоваться.

Но ответ был неизменный – “позже”. Потом я научилась не делиться. Потому что “позже” никогда не наступает».

Я читаю, и внутри – пустота.

Потому что она права. У меня внутри правда были часы. Вечно спешащие. С утра до вечера, с вечера до утра.

“Сначала работа, потом всё остальное.”

Я тогда гордилась, что Катя рано стала самостоятельной. Сама решала проблемы. Сама делала по дому.